Иисус» (Лук. 1, 26–35)[316]. Слова «благословенна Ты между женами» станут лейтмотивом второго, третьего и четвертого стихотворений цикла Цветаевой «Подруга», написанного после смерти А. Блока. Цветаева тогда думала, что у Н. А. Нолле-Коган должен родиться сын от Блока, и это событие преподносилось в стихах на языке библейского предания, а свою приятельницу отождествила с Богоматерью, получившей благую весть о рождении Спасителя. Вспоминала Цветаева показанные ей Н. А. Нолле-Коган перламутровый крест с розами и икону, подаренные Блоком сыну Надежды Александровны, которого он считал своим[317]. Через такие знаки Цветаева творила свой миф о духовидце-поэте. Голос Блока в этом стихотворении дан через сопоставление с колокольным звоном. Цветаева пишет о Блоке, как бы видя перед глазами иконуБлаговещения, поэтому слезы матери, мифическое, заоблачное участие отца-поэта сравниваются с дорогой ризой иконы:
В своих младенческих слезах —
Что в ризе ценной,
Благословенна ты в женах!
— Благословенна.
У раздорожного креста
Раскрыл глазочки.
(Ведь тот был тоже сирота, —
Сынок безотчий).
В своих младенческих слезах —
Что в ризе ценной,
Благословенна ты в слезах!
— Благословенна.
В Успенском соборе московского Кремля находилась новгородская икона XII в. «Благовещение устюжское». Это икона Божией матери, привезенная в Москву из Георгиевского собора новгородского Юрьева монастыря в середине 16 века, первоначально была храмовым образом Благовещенского собора Кремля, в 1-й четв. XVII в. ее перенесли в Успенский собор (ныне — ГТГ). По-видимому, икона была вывезена в Москву по приказу царя Иоанна Грозного[318]. День почитания этой иконы — праздник 8 июля, в день памяти прп. Прокопия Устюжского. На иконе Богородица представлена стоящей на подножии у престола, в руках Она держит моток красной пряжи. Арх. Гавриил изображен с простертой благословляющей десницей, в левой руке — жезл, крылья опущены. Иконографическая особенность этой иконы — образ воплощенного Богомладенца Иисуса Христа, изображенный на груди Божией Матери поверх складок Ее мафория; вверху в небесной полусфере — образ Иисуса Христа в облике старца, восседающего на престоле в окружении Небесных сил. Вероятно иконография Богородицы вызвала строки стихотворения «Без зова, без слова…» («Стихи к Блоку»), где выражена мысль о новом рождении Блока после смерти. Возможно, именно эта иконография повлияла и на создание цикла «Подруга». В четвертом стихотворении цикла «Подруга» для матери мифического сына А. Блока Цветаева находит возвышенный, неземной, молитвенный эпитет «Присноблаженная». Кажется, рождение синеглазого ребенка — победа над смертью, духовный, мистический и поэтический мост через Неву навстречу умершему поэту, живущему на синих звездах:
Чем заслужить тебе и чем воздать —
Присноблаженная! — Младенца Мать!
Над стеклянеющею поволокой
Вновь подтверждающая: — Свет с Востока![319]
От синих глаз его — до синих звёзд
Ты, радугою бросившая мост!
На Благовещенье 1921 года Цветаева написала и первые стихотворения цикла «Ученик», обращенного к князю С. М. Волконскому. Переписывание его рукописей воспринимала своим послушанием, надеждой на то, что вымолит у Бога жизнь мужа. И когда летом 1921 года получит весть о том, что Сергей Эфрон жив и находится за границей, напишет цикл стихов «Благая Весть», название которого тоже связано с Благовещением, с праздником птиц, летящих на свободу:
Мне жаворонок
Обронил с высоты —
Что за морем ты,
Не за облаком ты!
Чудо Георгия о Змие
Можно сказать, что «Чудо Георгия о Змие» — одна из самых любимых и почитаемых Цветаевой икон, прежде всего, видимо, потому что с 14 века изображение всадника на коне было эмблемой Москвы, а затем входило в московский герб. Об этом свидетельствует стихотворение, написанное два дня спустя после дня св. Георгия по новому стилю, обращенное к иконе над воротами московского Кремля — «Московский герб: герой пронзает гада…» (9 мая 1918) (I, 399)[320]. В других стихах 1918 года, «Героизму пристало стынуть…», со Святым Георгием, покровителем Москвы и Белой гвардии, отождествляется С. Я. Эфрон: «Белый всадник — мой друг любимый, / Нынче жизнь моя — лбом в снегу. / В первый раз воспеваю зиму / В восемнадцатом сем году» (23 октября 1918) (I, 434). Образу Св. Георгия Цветаева посвятила цикл «Георгий» (9–14 июля 1921 г. по старому стилю; опубликован в сб. «Ремесло») цикл, состоявший из семи стихотворений (в БТ их десять), датированный 26 июня—1 июля 1921 г.), в котором Георгий предстает как «победоносец, / Победы не вынесший», одинокий, «сиротский и вдовый» герой, который не кичится своей победой над драконом, а стесняется ее: «Взлетевшею гривой / Затменное солнце. / Стыдливости детской / С гордынею конской / Союз». По восточному календарю, Цветаева родилась в год Дракона, и ее отношение к драконоборчеству неоднозначно. Например, в 1919 году, говоря о любви к дочери Але, Цветаева шутливо отождествляет себя с Драконом: «Я над Алей, как Дракон над Сокровищем, именно как Дракон!»[321] Мотив драконоборчества отразился в поэме «Молодец»: со змеем-драконом отождествляются в главе «Мрамора» и барин, и Маруся. По-видимому, образы змеи в произведениях Цветаевой связаны тоже с мифологемой Дракона (см. стихотворение «Семеро, семеро…»). Святой Георгий в одноименном цикле, для которого привычно «с архангельской высоты седла / Евангельские творить дела», ощущает себя на земле гостем; жильем своим видит облака, небесный дом. В седьмом, последнем стихотворении цикла образ Георгия Победоносца становится иконографическим портретом мужа Цветаевой: оставив предание о Св. Георгии, Цветаева прямо обращается к С. Я. Эфрону, которого видит мучеником и святым: «Не тот — высочайший, / С усмешкою гордой: / Кротчайший Георгий, / Тишайший Георгий, / Горчайший — свеча моих бдений — Георгий, / Кротчайший — с глазами оленя — Георгий!» (II, 42) Цикл намеренно обрывается пометой «Не докончено за письмом», чтобы подчеркнуть связанность лирического стихотворения с жизнью и судьбой С. Я. Эфрона: в этот день она получила весть о том, что муж жив. Таким образом, поэтический цикл об одном из главных, почитаемых Цветаевой святых воспринят сбывшейся молитвой, дошедшей до Бога. Следом, в цикле «Благая Весть», также посвященном Эфрону, написанном в первых числах июля по старому стилю (15–20 июля нов. ст. 1921 г.), Цветаева воспринимает благую весть о муже как весть о воскрешении из мертвых в сонме конных ангелов. В № 3, 4, 5 цикла «Благая Весть» она опять возвращается к образу Св. Георгия и заканчивает цикл в символический важный день — 7 июля ст. ст. 1921 года, по народному календарю, в праздник Ивана Купалы; этот день — надежда на жизнь, радость любви и творчества, канун праздника Казанской иконы Божией Матери — защитницы Москвы. 3 июля (ст. ст.) 1921 года создается короткое стихотворение «Возвращение вождя», где проводится тема возвращающегося после сражения всадника, чей меч ржав, конь хром, но стан прям, отразившее одно из видений св. Георгия и образ оставшегося в живых воина, тоже проецирующийся на мужа.
С иконописным изображением Св. Георгия связано создание поэм «На Красном Коне»[322] и «Егорушка» (1921); образ Св. Георгия повлиял и на портрет Царь-Девицы, прощающейся со своим белым конем. Всадника поэмы «На Красном Коне», которого в финале поэмы Цветаева назвала своим Гением, она сравнивала с иконописным («Красный, как на иконах»[323]), а А. С. Эфрон прямо уподобила Св. Георгию Победоносцу. В те годы портрет мужа, С. Я. Эфрона, висел на стене в комнате Али, в Борисоглебском. Видимо, со слов матери, маленькая Аля в стихах «Ваша комната» периода гражданской войны называла отца сероглазым Гением: «Из тумана сероглазый гений / Грустно в комнату глядит,/ Тонкий перст его опущен / На старинный переплет»[324] Назвав в 1925 году Георгием сына («У нас будет сын, я знаю, что это будет, — чудесный героический сын, ибо мы оба герои»)[325], Цветаева еще раз подтвердила свою любовь к этому святому.
Необходимость иконографического воплощения ангела-хранителя Цветаева почувствует в конце 20-х, в 30-е годы, что выразится в ее возвращении неоконченной поэме «Егорушка» (в феврале 1925 г. — после рождения сына Георгия; в январе — марте 1928 года), в интересе к истории чешского рыцаря Брунсвика, чей облик абсолютно соответствовал цветаевскому представлению об Ангеле-хранителе (VI, 358); в предании о Брунсвике Цветаева, видимо, отмечала родство со Св. Георгием[326]. Не случайно Пастернак напишет образ Георгия (Юрия) в романе «Доктор Живаго», в стихотворении «Сказка», скорее всего, чтобы соотнестись с цветаевскими стихами:
Конный в шлеме сбитом,
Сшибленный в бою.
Верный конь копытом
Топчущий змею.
Борис и Глеб
В 1922 году, крестясь на московские храмы, Цветаева ехала из России в эмиграцию — навстречу мужу, после разгрома белого движения ставшему п