ражским студентом, и путь ее в эмиграцию, по словам А. С. Эфрон, лежал мимо церкви Бориса и Глеба. Этот храм лирически упомянут в стихотворении «Серафим на орла, — вот бой…», обращенном к Евгению Багратионовичу Вахтангову: «Гнев Господень нас в мир изверг, / Дабы помнили люди — небо. / Мы сойдемся в Страстной Четверг / Над церковкой Бориса — и — Глеба» (I, 396). Стихотворение помечено Вербным воскресеньем 1918 года. Цветаева рисует адресата стихотворения равным, крылатым, устремленным в небо, сражающимся с серафимом. Цветаевой должно было нравиться, что в имени Вахтангова Евгений заключено «гений» — именно словосочетанием «мой гений» в 1921 году Цветаева завершит поэму «На Красном Коне». Православная тема обусловлена тем, что Мансуровская студия находилась недалеко от дома Цветаевой и от храма Бориса и Глеба на Поварской. Борисоглебский переулок, где жила Цветаева, назван в честь святых братьев. В старину в переулках близ храма жили царские повара и обслуживающие государев стол работники-хлебники, скатертники, и пр. Память о них сохранилась в местной топонимике, в названии Поварской улицы и переулков: Хлебного, Скатертного, Ножового, Столового. По легенде, Борисоглебская церковь была построена здесь еще Борисом Годуновым и освящена ко Дню Ангела царя. В начале XVII века она серьезно пострадала во время Смуты и польско-литовской интервенции. Церковь была деревянной. Лишь в 1691 году ее выстроили каменной, а здание, дожившее до революции, было возведено только в 1802 году, на месте прежнего храма. В этой московской церкви в 1830 году венчались друг Пушкина, статский советник С. Д. Киселев, живший в приходе на Поварской, и Елизавета Ушакова (за ее младшей сестрой Екатериной ухаживал сам поэт). Пушкин был свидетелем, или как тогда говорили, «поручителем» жениха на этой свадьбе[327].
«Два ангела, два белых брата, / На белых вспененных конях! / Горят серебряные латы / На всех моих грядущих днях» (I, 384), — писала Цветаева в январе 1918 года в цикле «Братья». Героев-адресатов своего стихотворения, предположительно, актеров школы-студии Вахтангова, П. Антокольского и Ю. Завадского[328], она отождествила с известной иконой о Борисе и Глебе, правда в стихах Цветаевой братья на белых конях, а на иконе, хранящейся в Третьяковской галерее, — на красном и черном[329]. Борис и Глеб, в крещении Роман и Давид (+1015), святые князья-страстотерпцы, младшие сыновья святого равноапостольного киевского князя Владимира Святославича, погибшие в усобице после его смерти от руки старшего брата Святополка; первые по времени канонизации русские святые. Дни их памяти: Борис — 2 мая, 24 июля[330]; 5 сентября — Глеб: в день памяти Глеба, родилась дочь Цветаевой Аля, возможно, еще и этим объясняется внимание Цветаевой к сюжету о двух братьях. Молитва Борису и Глебу — молитва о защите от нечистоты, озлобления, об оставлении прегрешений, о здоровье, об избавлении от войн и междуусобиц, молитва от внезапной смерти. Цветаева хорошо знала иконографические изображения Бориса и Глеба: икона «Борис и Глеб» была не только в храме на Поварской, но и в Успенском соборе московского Кремля. Остается загадкой, на какую икону опиралась Цветаева, когда писала о двух братьях. Известные новгородские иконы запечатлели святых братьев не на белых, как у Цветаевой, а на красном и черном, на коричневом и огненно-рыжем конях, а также пешими (для московской школы не характерно изображение братьев конными). По-видимому, в поэтической иконографии отразилась любовь к иконописным образам других любимых святых — Георгия Победоносца, святых братьев Флора и Лавра. Об этом заставляет подумать концовка стихотворения, где упомянут архангел, должно быть, архангел Михаил:
Два всадника! Две белых славы!
В безумном цирковом кругу
Я вас узнала. — Ты, курчавый,
Архангелом вопишь в трубу.
Ты — над Московскою Державой
Вздымаешь радугу-дугу.
Стихи о серебряных латах можно назвать провидческими: Цветаева непрестанно воевала с бытом, боролась за самовыражение, вопреки всем сложностям существования, сражалась со своим временем, трудилась над рукописями; героическое начало всегда для нее было мерилом подлинности и духовной силы. Добавим, что в 1925 году Цветаевой хотелось назвать сына Борисом, в честь Бориса Пастернака. Так миф о Борисе и Глебе в 1922–1925 годы вновь возникает в жизни Цветаевой, переплетенный с Поэзией, с любовью к Москве, освященный пастернаковским гением (см. «Брат»).
Спас Недреманное Око
В трудное для себя время, в 1923 году, когда Цветаева выбирала между семьей (долгом) и страстной любовью, она сравнила себя с иконой Спас Недреманное Око: «Моя душа мне всегда мешала, есть икона Спас-Недреманное Око, так вот — недреманное око высшей совести: перед собой»[331], — записала Марина Ивановна во время романа с К. Б. Родзевичем, когда не решилась оставить мужа. Здесь же в тетради — стих: «Совесть: око недреманное»[332]. Упомянутый Спас «Недреманное Око» (середина XVI века. Москва) — особый иконографический тип, представляющий Христа в виде отрока, возлежащего на ложе с открытыми глазами. Ему предстоят Богородица и Ангел, над ложем — летящий ангел с орудиями страстей. В качестве фона чаще всего используется цветущий сад. Иконография складывается на основе библейских пророчеств, сравнивающих Христа со львом (Быт. XLIX, 8–9, Откр. V, 5 и др.). Льву приписывался ряд фантастических свойств[333] (среди которых — сон с открытыми глазами), символически истолковывавшихся, как прообразы спасительной смерти и Воскресения Христа[334]. Сюжет иконы Спас «Недреманное Око» перекликается с рядом важных для Цветаевой образов ее поэтики. В частности, мотив неспящего Спаса отразился в поэме «Молодец», где близко изображена смерть матери Маруси: «Знать, не сыт / гнев твой — посмерть. / Правым спит, / Левым смотрит». Кроме того, важен и сам мотив сна с открытыми глазами, столь близкий Цветаевой, на протяжении всего творчества утверждавшей, что состояние творчества есть состояние сновидения («Искусство при свете совести»).
Перед рождением сына Георгия, 31 января 1924 года, Цветаева провела вечер у Анны Ильиничны Андреевой[335], «смотрели старинные иконы и цветную фотографию»[336]. Сергей Яковлевич Эфрон в студенческую пору в Пражском университете занимался в семинаре Никодима Павловича Кондакова (1844–1925), ученого, академика-византолога, автора фундаментальных работ по иконописи[337]. Рассказ о смерти гениального Кондакова содержит письмо Цветаевой от 19 февраля 1925 года, содержащее мысль о посмертии, сожалении об утрате интеллектуального сокровища мозга ученого и одновременно мысль о своей голове, о своем даре поэта, тайный страх расставания с жизньюмысли: «Узнав, — слезы хлынули градом: не о его душе (была ли?), о его черепной коробке с драгоценным, невозвратимым мозгом. Ибо этого ни в какой религии нет: бессмертия мозга. <Сережа> уже видел его: прекрасен. Строгий, чистый лик. Такие мертвые не страшны, страшна только мертвая плоть, а здесь ее совсем не было… Я рада за него: не Берлин и Париж — славянская Прага. И сразу: умираю. С этим словом умер и Блок… Я рада, что вы с Адей[338] его слышали. Он останется в веках» (VI, 723–724). В письме Борису Пастернаку <10–14 июля 1925 года> Цветаева упоминает о докторской работе Сергея Яковлевича «Иконография Рождества»[339]. Полное название работы: «Иконография Рождества Христова на Востоке»[340]. Как об ученике Кондакова Цветаева пишет о муже 12 сентября 1929 года Р. Н. Ломоносовой.
Троеручица
С чудотворной иконой Богородицы «Троеручицы» (Дамаскинской) Цветаева отождествила себя в стихотворении «Коли милым назову — не соскучишься!..» (6 апреля 1916), подчеркнув свое творческое многообразие: «Коли милым назову — не соскучишься! / Богородицей — слыву — Троеручицей: / Одной — крепости крушу, друга — тамотка, / Третьей по морю пишу — рыбам грамотку» (I, 279). По Св. Преданию, оклеветанный Иоанн Дамаскин (VIII век), защищавший иконы, был лишен руки. Третья рука на иконе — серебряная рука, подаренная иконе Иоанном Дамаскиным за то, что Богоматерь после молитвы помогла ему исцелить отрубленную руку. Начальные строки стихотворения отчасти комментирует такая запись: «Мне никогда не приходилось искать стихов. Стихи сами ищут меня, и при том в таком изобилии, что я прямо не знаю — что писать, что бросать. <…> Не времени, — рук не хватает!»[341] Эти строки — лирическое осознание своей избранности, того, что есть стихи, непонятные простому читателя, понятны «рыбам», написанные на языке вселившейся в поэта стихии. Стоит добавить, что дни праздника иконы Божией матери Троеручицы — 11 июля (ст. ст. 28 июня) и 25 июля (ст. ст. 12 июля), что близко по дате ко дню Ангела Цветаевой — 17/ 30 июля (Марина). Упоминание о святцах, с записанными днями именин, содержит стихотворение того же дня — «Люди на душу мою льстятся…». Датой 11 июля в 1921 году помечены второе и третье стихотворения цикла «Георгий»; 11-ым июля 1937 года — начало работы над «Повестью о Сонечке». Июль для Цветаевой — поминальный месяц: в июле умерла ее мать, М. А. Мейн, брат мужа, П. Я. Эфрон