<…> Важнейшая задача поэта — обусловить самую отдаленную точку ассоциации. Она-то и самая верная.
Два слова, поставленные на место другого, неминуемо дают новый смысл» (перевод с фр.)[528]. Ценность работы поэта — в умении ставить слова в нужном порядке, находить для слов необходимое соседство. Из этой сопредельности и возникают ассоциативные связи, из этих связей, союзов, содружеств зарождается искусство. В статье «Искусство при свете совести» Цветаева, говоря о правде поэта, раскрываемой в слове, сравнила Поэта с человеком, который случайно, чудом открывает замок с секретом! Весь мир под замком, и вот поэт под действием вселившейся в него силы наития, вдохновения становится обладателем словесного сокровища. Таким «замком» может оказаться найденная рифма, соединение слов, постановка необходимого тире: «Поэту в собственность не принадлежит ни один замок. Потому открывает все. И потому же, открывая каждый сразу, вторично не откроет ни одного. Ибо не собственник, а только прохожий секрета» (V, 366).
Вечерний альбомМолитва
Гений поэтических ассоциаций можно угадать уже в стихах «Вечернего альбома»: «Догорев, как свечи у рояля, / Всех светлей проснулся ты в раю»; «Дай нам в душу к тебе заглянуть / В той лиловой, в той облачной комнате!»; «Ах, этот мир и счастье быть на свете / Ещё невзрослый передаст ли стих?»; «Я не судья поэту, / И можно всё простить за плачущий сонет!»; «Мы потому прошепчем: „Милый!“ / Что будет розовым закат!»; «И кивал нам задумчивый Гоголь / С пьедестала, как горестный брат»; «Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке? / Всё друг друга зовут трепетанием блещущих крыл! / Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки, / Но о помнящих душах забыл»; «Утро в жалкий пустырь превращает наш сад из Эдема…»; «В большом и радостном Париже / Все та же тайная тоска»[529].
Стихи «Вечернего альбома» юный автор часто предваряет эпиграфом, обозначающим, что послужило импульсом к стихотворению. Как правило, это разговор, письмо, музыкальный или литературный источник: «… но ведь есть каток» … Письмо 17 января 1910 — эпиграф к стихотворению «Каток растаял»; «…есть встречи случайные»… Из дорогого письма — эпиграф к стихотворению «Встреча»; четверостишие из франкфуртской песенки — эпиграф к стихотворению «На прощанье». Уже «Вечерний альбом» строится Цветаевой как воспоминание о прочитанных книгах, диалог с авторами книг или с их персонажами: «Как мы читали „LICHTENSHTEIN“», «Книги в красном переплете», «Сестры» и др. Это книги о Наполеоне, о герцоге Рейхштадтском, сказки Андерсена, Пушкина и Соловьева, пьесы Э. Ростана, «Княжна Джаваха» Чарской, «Дневник» М. Башкирцевой, «Лихтенштейн» Гауфа, «La rêve» Золя, «Die Lorelei» Гейне, «Приключения Тома Сойера» Твена.
В «Вечерний альбом» юная Цветаева включила 111 стихотворений, помещенных в три раздела и написанных в 1908–1910-е годы: 1) Детство; 2) Любовь; 3) Только тени и посвятила блестящей памяти художницы М. Башкирцевой. Дневниковость первой книги, перекликавшаяся с дневником Башкирцевой, станет отличительной особенностью цветаевского стиля. Само построение сборника, эпиграфы, предваряющие разделы, дают представление о круге чтения юного автора, о романтической направленности сборника. Еще одна важная особенность: Цветаева уже в композиции первой книги пытается дать «путь», взросление своей души и отстоять ее «мир», населенный «тенями» настолько же прочно, как и реальными людьми. Конечно, «Вечерний альбом» — полудетская книжка, но в ней — Цветаева царств, сказок, мечтаний, снов первой любви, первых признаний, молитв, бесед с луной и «тенями». Среди стихотворений, вводящих в мир будущей Цветаевой, назовем «Первое путешествие», «Наши царства», «Маме» (1 раздел); «В чужой лагерь», «Связь через сны», «Зеленое ожерелье», «Оба луча», «Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке?..» (2 раздел); «В Париже», «Молитву», «Анжелику», «„Прости“ Нине», «Еще молитву» (3 раздел). Названные стихи представляют внутренний мир молодого поэта, предсказывают взрослую Цветаеву — от «Вёрст» до «После России». «Разве можем мы те хризолиты / Придорожным стеклом заменить?/ Нет, не надо замен! Нет, не надо подделок стеклянных!» (1, 84) — могла бы воскликнуть Цветаева и в 18-ом, и в 20-м, и в 25 году, тоскуя о подлинности собеседника! «Дай понять мне, Христос, что не все только тени, / Дай не тень мне обнять, наконец!» — двустишие «Вечернего альбома» выражает чувства Цветаевой периода «После России» (1922–1925). «Но неизменной, как грусть остается, связь через сны» (I, 81), — признание, сохраняющее свою значимость на протяжении всего творчества. Цветаевой неизменно были свойственны «преданность лучу» («Вокзальный силуэт»), верность мечте и романтико-мистическим переживаниям, ощущение двух измерений бытия. Двоемирие можно заметить и в ее первой книге. Деление «Вечернего альбома» на три раздела связано с тем, что Цветаева попыталась разграничить детские, лунно-теневые и любовные напевы внутреннего мира. Три раздела — три грани, воплощающие взросление, — сохранит она затем в сборнике «Волшебный фонарь». Но «Версты» — 2 будут двухчастными, сборник «Психея» фактически весь построен на циклах (их десять). «Ремесло» поделено на две части хронологически. Сборник «После России» подразделен на две тетради хронологически и тематически, по направленности второй его половины вглубь себя, без надежды на диалог читателем. Надо отметить, что, начиная с первой книги, Цветаева всегда видела композицию сборника, переводила лирический опыт сердца и ума в «сюжетный» мир книги[530].
Обратимся к стихотворению «Молитва», написанному в Тарусе в день семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года. Цветаева требовательно, пламенно, дерзко, обращаясь к Христу, мечтала обо всех дорогах сразу:
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
— «Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал — слишком много!
Я жажду сразу — всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчатся в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень…
Чтоб был легендой — день вчерашний,
Чтоб был безумьем — каждый день!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
Искусство оказывалось единственным началом, противостоящим смерти. Хотела ли Марина умереть или просьба о смерти была лишь формой признания в любви к жизни до смерти, в крайней степени? Известно, что Цветаева попробовала застрелиться, но Бог сохранил ей жизнь. Цыганская (пушкинская) тема этого текста, мотив страдания «под звук органа» в готическом соборе, где Марина ощущала душу, летящую в небо, жажда быть амазонкой, гадалкой, матерью, безумная жажда жить выражена в стихотворении, и одновременно в нем нарисован лирический портрет Цветаевой, который отражает ее творческую манеру, безудержную страстность натуры, раскрытую позже в поэмах Горы и Конца, духовность и отрешенность «Поэмы Воздуха». Финальные два стиха, являют характерный для Цветаевой прием сведения в единый контекст антонимичных, контрастных образов (детство лучше сказки — смерть в семнадцать лет). Интонационный размах, сильный голос, магически действующий на читателя, восклицания, интонационные тире, параллелизмы, усиливающие напевность речи, ее «о, дай мне», ее «люблю», ее эмоциональные повторы, ее диалог с Богом на «ты», уточняющее, безотлагательное «теперь, сейчас, в начале дня»! Ответит ли Бог? Я хочу слишком многого, Христос, я хочу всего, и потому хочу умереть. Цветаева искренне стремилась почувствовать, что Бог есть, что чудо встречи с ним возможно. Может быть, надеялась проверить силу Бога. Если Он услышит, она не умрет! В Праге ей, уже зрелому, известному поэту, захочется услышать от Р. Штейнера одно слово на всю жизнь. Он ответит ей, вполне поняв суть ее просьбы: «Auf Wiedersehn!» буквально «До скорого свидания!» (нем.), подразумевая встречу в ином мире[531]. В «Молитве» от жажды смерти Цветаева приходит к пониманию силы поэтического слова, к тому, что она в состоянии выразить стихом весь диапазон душевных смятений.
Волшебный фонарьЗима
Сборник Цветаевой «Волшебный фонарь», весьма критично встреченный «литературными прокурорами», Брюсовым и Гумилевым, вышел в феврале 1912 года в Москве в придуманном «издательстве» «Оле-Лукойе». В книгу вошло 124 стихотворения, в основном не датированные. У сборника трехчастная структура: 1. Деточки. 2. Дети растут. 3. Не на радость. Части книги не копируют «Вечерний альбом», а дают переход из детской в жизнь-сказку. Выбор заглавия издательства — «Оле-Лукойе» — весьма символичен: Оле-Лукойе Х. Х. Андерсена брызгал детям в глаза сладким молоком, дул им в затылок и навевал сказочные сны. У Оле были два зонтика. Один — чтобы дети видели чудесные сны. Другой — Оле открывал над нехорошими детьми, они вовсе не видели снов. И. Д. Шевеленко интерпретировала название «Оле-Лукойе» как ироничную демонстрацию Цветаевой безразличия к нормам «серьезной» литературной жизни[532]. На наш взгляд, названием издательства Цветаева защищает свое «я» перед лицом литературных противников, не умеющих видеть сны или снящих сны общественного содержания («над миром сны нависли»). Ирония, действительно, звучит во вступительном восьмистишии сборника, но здесь выражена не оппозиция «серьезное — несерьезное», а «взрослое, чужое, общественное, программное» — «детское, родное, задушевное, нездешнее». Сказку, волшебство и ми