яет крыло птицы, крыло Ангела, утверждая, что пишет не о человеке. Блока не застрелили, его рану нельзя залечить, потому что на земле «не чинят крыл». Вспоминая терновый венец Христа, Цветаева видит этот венок на челе любимого поэта. Она рисует Блока живым, ходячим памятником, утверждая сразу три важные мысли: 1) поэт не был по-настоящему земным человеком при жизни, его путь подобен Христовому; 2) статуарность Блока — одиночество Поэта, мессианская избранность, глухость ко всему, что не относилось к его земному предназначению. Статуарность не только безжизненность, это символ величия, высоты, славы, одиночества, избранности, самоуглубления. И еще 3) Блок — преемник Пушкина[565]. Живой статуей видит Цветаева Блока, и на память приходит образ пушкинского Командора из «Дон-Жуана». И Цветаева, и Блок в своих стихах обращались к мотивам пушкинской трагедии. Трагичен уход Блока из жизни; Цветаева воспринимает Блока Командором русской поэзии, но завершает стихотворение мысль о Блоке-ангеле. По мысли Цветаевой, Блок жил переломленным крылом, как раненая птица, и поэтому смерть в других стихах цикла рисуется перелетом поэта-каторжника на истинную, космическую родину. Любовная тема в стихотворении присутствует в строках о женском обожании «женской лести лебяжий пух». Такой лестью были стихи Цветаевой, к которым остался глух Блок. Она словно не обижается на его равнодушие. Тема холода, пронизывающая стихотворение, объясняется тем, что Цветаева пишет об умершем. Зная о его «богоизбранности», ей легче пережить холодок неответа, не-отклика на ее голос. Для Цветаевой всевидец Блок являлся внутренне близким поэтом, живым примером бессонной поэтической совести, обладателем высшего знания, подлинным Орфеем 20 века. Это и выразила Марина Цветаева в своей книге стихов.
РемеслоОгнепоклонник! Красная масть!
Сборник «Ремесло» был опубликован в Берлине в 1923 году, в издательстве «Геликон». В него вошли стихи, написанные в 1921–1922 годы. 34 стихотворения из него Цветаева включила в сборник 1940 года, что говорит о значении, которое придавала она этому важному этапу творческого пути. «Ремесло» и портрет Времени, и жизнеописание поэтического «я», и расставание с Молодостью, и прощание с Жизнью, и возвращение к ней.
Стихотворение «Огнепоклонник! Красная масть!..» включено в цикл из четырех стихотворений «Отрок», созданный с 12-го по 20-е августа 1921 года. Существует несколько рукописных редакций цикла. В беловой тетради цикл «Отрок» дан без посвящения. В беловом автографе 1921 года проставлено посвящение «Э. Л. Миндлину» без стихотворения 4, «Виноградины тщетно в садах ржавели…» с добавлением стихотворения «Прямо в эфир…». В наборной рукописи первой публикации (хранится в РГАЛИ) (// Эпопея, М.; Берлин, 1922, № 2) цикл перепосвящен Геликону, А. Г. Вишняку (1895–1943), владельцу издательства и адресату «флорентийских» писем Цветаевой. В сборник 40 года Цветаева включила 1, 3, 4 стихотворения цикла под тем же заглавием, убрав посвящение. Почему-то второе стихотворение цикла «Огнепоклонник! Красная масть!..» она не пожелала видеть в составе книги? Может быть, в 1940-ом году боялась превратного истолкования «огненного» текста?
Эмилий Львович Миндлин (1900–1981), поэт и мемуарист, весной 1921 года бывший гостем цветаевского борисоглебского дома, вспоминал: «…с самого детства пристрастился слушать огонь в печи и чуть ли не в печь окунался лицом. Марина Ивановна подшучивала надо мною, называя огнепоклонником. Однажды посвятила огнепоклонству моему стихотворение — оно вошло потом в цикл стихов под общим названием „Отрок“, которым она одарила меня»[566]. Миндлин обижался, что Цветаева воспринимала его «отроком»: исполнился ему 21 год. Но Цветаева и Мандельштама живописала в стихах десятилетним мальчиком! Погруженность в созерцание огня делает Адресата текста подобным Ребенку, пытающегося заглянуть в пасть льва, не понимающего меру опасности; похожего на Поэта, постоянно играющего с творческим Огнем. Образ льва, один из любимых Цветаевой символов власти, силы, доблести, сакральности, связан с отчеством Миндлина. Он Эмилий Львович. Выражение «красная масть» — из области карт и карточных гаданий. Красная масть в стихах появляется отчасти потому, что действие поэтической зарисовки разворачивается в «красное время», отчасти оттого, что колдовство и карты на лексическом уровне предстают родственными понятиями. Огненная стихия в тексте дана как пурпуровая кипь расплавленного металла и как «чаща», одно из любимых Цветаевой понятий леса, чащобы, дебрей, окутанных чудом, тайной, воздушным плащом Бога:
Огнепоклонник! Красная масть!
Заворожённый и ворожащий!
Как годовалый — в красную пасть
Льва, в пурпуровую кипь, в чащу —
Око и бровь! Перст и ладонь!
В самый огонь, в самый огонь!
Портрет Отрока дается в наиболее значимых для поэта культурных иконографических символах, выражающих динамизм личности: око, бровь, перст, ладонь. Используемые автором повторы «в самый огонь, в самый огонь» усиливают «заклинательный» характер поэтической речи. Ворожбой оказывается сам поэтический текст. Чередование четырех и двух стихов строфы создает неспокойный, бурный ритмо-мелодический фон. Четырежды, рефреном, в тексте повторяется обращение «огнепоклонник», обозначающее языческий или ветхозаветный (?) источник поэтической картины (Бог как Огонь). Особую роль в тексте играет прием переноса (анжамбман), который как бы передает «широту» пламени, охватившего душу Отрока, одержимого огнем, и Цветаевой, борющейся с любовным искушением, с огнем нового чувства к молодому, восторженному Миндлину — с запретной любовью к чужому мужу, приехавшему в Москву из Феодосии. Постепенно отрок перестает быть человеком, воспринимается окном в смертельно опасное и прекрасное царство Бога Огня и Поэзии. Возможно, одна из попутных ассоциаций автора — Давид, танцующий перед ковчегом завета во имя своего «страшного» Бога[567]:
Огнепоклонник! Страшен твой бог!
Пляшет твой бог, на смерть ударив!
Думаешь — глаз? Красный всполох —
Око твое! — Перебег зарев…
А пока жив — прядай и сыпь
В самую кипь! В самую кипь!
Огнепоклонник! Не опалюсь!
По мановенью — горят, гаснут!
Огнепоклонник! Не поклонюсь!
В черных пустотах твоих красных
Стройную мощь выкрутив в жгут
Мой это бьет — красный лоскут!
Магия огненного пламени проникает в душу Цветаевой через чужое восхищение: огонь стихотворения «зажигается» от взгляда молодого поэта. Семнадцать восклицаний текста подчеркивают взволнованность поэтической речи, поглощенность душой Отрока и дуновением вдохновения. «Прядать», у Даля, прыгать, скакать (конь прянул). Глагол может относиться к коню, к ручью, к водопаду, падающему со скалы. У Цветаевой — «кипь» огня. Таким образом, адресат стихотворения превращается в огненного коня, несущего лирическую героиню в творческое небо. Оксюморон черныепустотыкрасныхглаз обозначает источники Лирики и поэтического сражения. Цветаева отстаивает право собственности на Огонь Поэзии: в двух финальных стихах (как часто у Цветаевой, последняя строка самая важная!) огонь и восторг Отрока преображаются в ткань стиха, в красный лоскут лирики: «Стройную мощь выкрутив в жгут / Мой это бьет — красный лоскут!». Слово «жгут» ассоциируется с двумя понятиями: 1) жгут как повязка, мешающая истеканию крови из раны; 2) жгут веревки — поводья, чтобы удержать конскую мощь — символ вдохновения. Оба лексических значения слова сопряжены с искренностью поэтического высказывания — кровотеченья речи (см. «Вскрыла жилы…»). Цветаева не боится огня (не опалюсь), потому что ее огни гаснут «по мановенью»: Поэт распоряжается Стихией Слова по своему усмотрению. Образ огнепоклонника, написанный под впечатлением присутствия Миндлина, становится в стихотворении портретом самой Марины Цветаевой, признающейся в пристрастии к Огню — символу Стихии, Бога, Творчества, Любви. Ворожба — одна из перифраз Искусства: вспомним колдунью в одноименном стихотворении, колдунью из поэмы «На красном коне», Маринку в «Переулочках». Цветаева отбирает у Отрока его страсть к огню («мой это бьет / Красный лоскут»), присваивает чувство упоения, ставшее язычком негаснущего пламени Лирики. В жанровом отношении «Огнепоклонник! Красная масть!..» — стихи о Поэте и Поэзии, о творческом озарении, недаром огонь и озарение — слова одного семантического ряда.
После РоссииЭто пеплы сокровищ…
В сборник «После России» Цветаева включила 159 стихотворений, написанных в Германии и Чехии в 1922–1925 годы. Разницу между «Ремеслом» и «После России» сама Цветаева определила как «ввысь» («Ремесло») и «вглубь» («После России»). Пожалуй, «После России» можно назвать самой «любовной» книгой Цветаевой, с которой соперничают только «Юношеские стихи», хотя темой любви она не исчерпывается.
Стихотворение «Это пеплы сокровищ…» датировано 27-ым сентября 1922 года и вошло в первую часть книги. В сборник 40 года стихотворение включено под названием «Седые волосы». После стихотворения в БТ — помета: «14/ 27 сентября 1922 г. (День Асиного рождения.)»[568]. Стихотворение написано в день Воздвижения Креста Господня. Это день, когда вспоминают о страданиях и смерти Господней, день поста. Из Евангелия читаются на богослужении слова о распятии Христа. В канун своего дня рождения, в канун тридцатилетия, Цветаева размышляла о старении, увядании и преображении: