Ко мне как начальнику рижского сыскного отделения стали поступать многочисленные жалобы от людей, ставших жертвами каких-то ловких и смелых воров. Кражи обычно совершались ночью, проделывались чрезвычайно искусно, чуть ли не под носом жертв; нередко кое-что из краденого подбрасывалось ни в чём не повинным людям, очевидно, с целью сбить полицию с толку, и в результате воры исчезали бесследно.
В течение двух месяцев примерно было совершено краж двести, причём во всех них виднелась всё та же ловкая рука. Усилия полиции не приводили ни к чему, и таинственные воры казались неуловимыми.
Из всей серии их преступлений мне особо запомнились следующие два случая.
Прислуга одного из пострадавших, видного рижского адвоката, показала:
«Барин был в суде, и без него позвонили. Я открыла. Вошёл какой-то высокий господин с дамой, оба хорошо одетые. На моё заявление, что барина нет дома, господин сказал: «Да, да! Мы только что из суда, где видели барина, он обещал через четверть часа приехать и просил его подождать». Я впустила их в кабинет и, не закрывая туда дверь, принялась сметать пыль в соседней комнате. Вытираю тряпкой вещи и нет-нет да и загляну в кабинет. Вскоре пришедшая с господином дама вышла оттуда и, обратясь ко мне, тихонько, со сконфуженным видом, спросила: «А где у вас тут уборная, голубушка?». Я повела её в противоположный конец квартиры, подождала у двери и затем вернулась с ней обратно. Я слышала, как господин несколько раз говорил: «Да что же он не идёт?». Наконец, они оба вышли из комнаты, сказав, что зайдут через полчасика, дали мне двугривенный на чай и ушли. Когда же после их ухода я вошла в кабинет, то сразу заметила, что ящики письменного стола взломаны, вместо замков в них виднелись дыры. Я подняла тревогу».
Помимо известной изобретательности кражи эти имели ещё ту особенность, что таинственные воры не специализировались на каком-либо «товаре» и не гнушались ничем. То жертвой их становился ювелир, то мануфактурист или колониальная лавка, то частная квартира и т. д. Я предполагал, что авторами всех этих краж являются одни и те же люди, ибо как не разнородны были кражи, но всё же они носили на себе след незаурядной предприимчивости.
Так, местный купец Ш., став очередной жертвой этих грабителей, мне заявил:
«Сегодня ночью, господин начальник, у меня разграблена лавка. Мошенники взломали замки с чёрного хода и со двора пробрались внутрь. Похитили до пятнадцати пудов сахару, карамели, чаю и шоколаду. Жулики так ловко орудовали, что я, помещаясь во втором этаже над лавкой, ничего не слышал. Правда, среди ночи я был разбужен шумом на дворе и даже выглянул в окно, но сразу же успокоился и заснул, так как шум этот происходил от ассенизационного обоза, приехавшего для чистки помойной ямы; по крайней мере, запряжённую подводу с бочкой, черпалку с длинной ручкой и людей я различил ясно. Но теперь я думаю, что это и были мошенники».
Купец не ошибался. По наведённой немедленно справке оказалось, что обоз, обслуживающий соответственный район, и не думал этой ночью выезжать в указанный квартал.
Население Риги было буквально терроризировано этими чуть ли не ежедневными крупными кражами. Местные газеты упрекали меня и полицию вообще в нерадении и никчёмности. Я нервничал.
Но вот, наконец, мы раздобыли «языка». На одном из рынков при сбыте куска краденой материи попался один из мелких воришек, захотевший лично меня видеть по «важному делу». Не то желая облегчить свою участь, не то из чувства мести задержанный раскрыл нам имена воров, так долго безнаказанно орудовавших в Риге. Их оказалось всего двое: Сашка-студент и его сожительница Фенька-цыганка. Он указал их точный адрес, но заявил, что поймать Сашку очень трудно, уж больно он ловок, что городовой, дежурящий на перекрёстке близ его квартиры, да и дворник его дома подкуплены Сашкой, служат ему верно, а иногда и помогают при выполнении краж. Ночью после «работы» Сашка никогда не возвращается к себе, не получив сигнала от городового или дворника о том, что «путь свободен».
Получив эти сведения, я призадумался. Нагрянуть неожиданно с облавой мне не хотелось, так как, во-первых, воров могло не оказаться в данный момент на месте, а во-вторых, так стремительно не нагрянуть, городовой или дворник могут успеть оповестить Сашку. По той же причине я не мог установить и засады. Убрать же с постов продажного городового и дворника значило бы возбудить подозрение в Сашке, каковой, заметив их отсутствие, не только бы, конечно, не вернулся к себе, но, быть может, убедившись в слежке, вовсе исчез бы из города.
На основании всех этих соображений я пришёл к заключению о неизбежности временно изъять городового и дворника под каким-нибудь предлогом, не возбуждающим в них подозрений, и в их отсутствие проникнуть в Сашкину квартиру и засесть в ней с засадой.
Я вызвал к себе пятерых агентов и распределил между ними роли следующим образом: двое из них должны были сегодня же к полуночи затеять между собою пьяную ссору, поравнявшись с Сашкиным домом, т. е. под носом у дежурящего на перекрёстке подкупленного городового. В драку свою они должны были непременно втянуть и городового, для чего при надобности могли побить и его. Драка эта, несомненно, должна будет кончиться отводом «пьяниц» в ближайший полицейский участок, где мною были даны соответствующие инструкции, именно: при составлении протокола задержать возможно дольше как городового, так и дворника (последний, конечно, явится на тревожные свистки городового для оказания ему помощи).
Во всяком случае, на час времени мы рассчитывать могли. Чуть только городовой и дворник заберут «пьяниц» и направятся с ними в участок, я с двумя агентами проникну в Сашкину квартиру, а третий приведёт открытые нами замки в порядок, заметёт всякие следы нашего вторжения и поспешно скроется. Незадолго до полуночи я выходил из сыскной полиции и со своими людьми направился по указанному адресу. Двое агентов шли в шагах ста впереди, мы поодиночке – сзади. Была светлая лунная ночь, город уже засыпал, и по пустынным улицам наши шаги гулко отдавались. В душе чувствовался какой-то подъём, во мне точно просыпались спортивные инстинкты. Я бодро шагал, вытянув шею вперед, точно высматривая зверя, дыша полной грудью, окрылённый надеждой удачи. Ведь за два последних месяца я так изнервничался в тщетных поисках неуловимых воров, а тут, быть может, близка уже развязка, и общество будет, наконец, избавлено от этих ловких мазуриков.
Идти пришлось довольно долго. Но вот мы, наконец, у цели. Мы остановились за угловым домом поперечной улицы и осторожно стали наблюдать за нашими «пьяницами». Разыграли они свою роль хорошо: сначала послышался громкий спор, перешедший вскоре в площадную брань, а затем, поравнявшись с Сашкиным домом, они вступили друг с другом в драку. Подошедший к ним дворник получил тотчас же пару оплеух; той же участи подвергся и подбежавший городовой. На свистки последнего появились с соседних постов ещё двое дежурных городовых, и вскоре «буяны», порядочно пострадав в общей свалке, были скручены. Вся эта компания с криками, руганью и угрозами направилась в участок. Едва они скрылись, как я с агентами быстро приблизился к дому и через калитку, оставленную дворником открытой, проник на двор, куда выходила дверь Сашкиного логовища. Дверь оказалась запертой на ключ, кроме того, ещё висящий на кольцах замок охранял этот воровской притон. Быстро было вывинчено кольцо, отмычка справилась с замком, и я с двумя агентами – у Сашки. Третий агент, как было условлено, скоро запер дверь на ключ, ввинтил кольцо, привёл всё в первоначальный вид и быстро удалился.
Мы очутились в полной темноте. Пахло какой-то кислятиной. В душу невольно пробиралась жуть. Вдруг невдалеке от нас что-то зловеще зашипело, но не успели мы схватиться за браунинги, как раздался хриплый бой стенных кухонных часов, и в виде приветствия нам закуковала кукушка. Мы едва не расхохотались.
Так как по времени ни городовой, ни дворник не могли ещё вернуться из участка, то я рискнул зажечь электрический фонарик, чтобы сколько-нибудь ориентироваться. Оказалось, мы были в кухне. Соседняя и единственная комната квартиры была скромно обставлена. Слева стоял комод, у окна – стол, пара стульев, а справа часть комнаты была отгорожена ситцевым пологом, за которым находилась широкая двуспальная кровать. Мы расселись на этой кровати, задёрнули полог, потушили фонарь и молча принялись ждать.
Не скрою, на душе было тревожно. При всяких подобных засадах никогда не знаешь, чем дело кончится. Конечно, на нашей стороне был и численный перевес, и инициатива; но в Сашкином активе могли оказаться выработанная привычка быть всегда начеку, более знакомая ему «топография» местности, наконец, мог иметь место и порыв отчаяния. Я крепко сжимал рукоятку моего браунинга и напряжённо прислушивался. Всё было тихо, лишь мерное тиканье часов на кухне да изредка шелест за отставшими от стены обоями нарушали царящее безмолвие.
Прошло часа полтора. Вдруг кто-то постучал в окно, ещё и ещё. Мы, разумеется, молчали. За окном послышался недовольный голос: «Ишь, черти, где их только носит?!» И снова всё стихло. Надо думать, что это городовой или дворник справлялись о Сашке. Но вот часа через три среди глубокой ночи хлопнула калитка, послышались по двору шаги, и, наконец, во входной двери повернулся ключ. Мы, затаив дыхание, напряжённо ждали. В кухню вошло двое людей: очевидно, Сашка с Фенькой-цыганкой. Сашка, пройдя к нам в комнату, грузно опустил какую-то ношу на пол и сказал: «Где у тебя тут спички?»
Фенька пошарила на комоде, чиркнула спичкой и зажгла керосиновую лампу.
– Ну и устал же я! – сказал Сашка. – Этакий тяжёлый узел, да чуть ли ни через весь город пёр!
– А ты, Сашенька, отдохни тепереча, поработали и будет!
Сашка ухмыльнулся:
– Да, сработано чисто, что и говорить! Пускай-ка теперь поищут, опять в дураках будут!
Помолчав, он сказал:
– А хорошо бы пожрать, я что-то проголодался.
– Так что же? Я ужо! У меня в печке щи и мясо поставлены, я живо разогрею.