Я с брезгливостью, но внимательно слушал этот мрачный рассказ и невольно всматривался в рассказчика. Мне хотелось отыскать в его внешности что-либо характерное, свидетельствующее о преступных изгибах этой тёмной души; но предо мной был человек как человек: несколько мрачный, с тяжёлым немигающим взором, но каких встречаешь тысячами. Ничего выпуклого, ничего яркого, ничего характерного!
По указанным Сенькой адресам были арестованы в деревне и Колька Калыжный с братом, и мужичонка, причём Колька оказал вооружённое сопротивление и ранил пулей в ногу одного из полицейских надзирателей.
Сеньку Полякова и Кольку Колыжнаго суд приговорил к бессрочной каторге, Колькин брат и мужичонка отделались арестантскими ротами.
Чёрная неблагодарность
В Петербурге на Литейном проспекте[53] в одной из аптек ночью были убиты провизор и аптекарский ученик. Убийство совершено с целью грабежа, так как касса оказалась пустой. Убийца проник в помещение, выдавив стекло в окне, причём на куске выдавленного стекла ясно отпечаталась вся пятерня вероятного убийцы.
В то время только что стала вводиться в практику розыска дактилоскопия, и соответствующий отдел под начальством чиновника N.N.[54] был для начала учреждён при Департаменте полиции. Был тотчас же сделан снимок отпечатка, оставленного убийцей на стекле, и вскоре он оказался принадлежащим дворнику того дома, где помещалась аптека. Сомнений быть не могло, так как снимок всех пяти пальцев был абсолютно тождественен с рисунком кожи на руках дворника, да, кроме того, и шрам, обозначенный на оттиске, соответствовал порезу на руке убийцы.
Хотя дворник и отрицал свою вину, и иных улик собрать против него не удалось, он тем не менее был предан суду. Так как дактилоскопия в то время в России была делом новым, мало кому известным, то чиновник N.N. был вызван судом в качестве эксперта и должен был дать соответствующие разъяснения присяжным заседателям.
N.N. сказал приблизительно следующее:
– Господа присяжные заседатели! Я утверждаю, что дактилоскопический снимок, снятый с разбитого стекла, принадлежит никому другому как подсудимому. Тут сомнений быть не может. Не каждому из вас, быть может, в точности известно, что такое дактилоскопия, так как наука эта принята и применяется в России ещё так недавно. Позвольте мне вкратце дать некоторые разъяснения по поводу неё. У нас дактилоскопия – новинка, но существует она в мире бесконечно давно. Уже задолго до Рождества Христова ею пользовались люди. В древних, да и в новейших китайских документах постоянно встречаются отпечатки пальцев как удостоверение собственноручности подписи и принадлежности документа приложившему свой отпечаток пальцев. Но что такое дактилоскопия и на чём она основана? Дело в том, что нет в мире двух людей с абсолютно одинаковым рисунком кожи на концах пальцев. У каждого человека в рисунке имеются чисто индивидуальные отличия, причём прочность этого рисунка поразительна. Ещё в утробной жизни образуется он и существует у человека неизменным в течение всей его жизни.
Никакие вытравливания, никакие ожоги, порезы не в силах уничтожить этот рисунок: пройдёт ожог, затянется рана, и снова на молодой коже проступит тот же рисунок. Вот почему дактилоскопический снимок, совпадающий с рисунком кожи подозреваемого лица, не должен возбуждать только подозрение против этого лица, а должен рождать несомненную уверенность. Но уверенность в чём? В данном случае – в убийстве? Не знаю! Это дело ваше, господа, разобраться в том, для чего понадобилось подсудимому выдавливать окно в аптеке. Моё дело только заявить – стекло выдавлено им и никем другим.
После N.N. произнёс сильную прочувственную речь прокурор. Он трогательно упомянул о жертвах, о горе матери убитого мальчика и, поддерживая всецело обвинение, базировал его на неопровержимой, с его точки зрения, улике – всё на том же дактилоскопическом снимке.
По окончании этой речи ясно почувствовалось в публике, что мнение присяжных заседателей сложилось не в пользу подсудимого. Все с нетерпением ждали речи защитника – петербургского присяжного поверенного А[55]. Улик ни прямых, ни косвенных, кроме всё того же снимка, не имелось, а потому было очевидно, что господин А. обрушится непременно на экспертизу. И действительно: оратор, став в картинную позу, полузажмурив глаза и горделиво задрав голову, начал:
– Господа присяжные заседатели! – сделав длинную паузу, он продолжал. – Мне впервые сегодня пришлось заслушать научную лекцию, лектором которой выступил полицейский чиновник. Как и следовало ожидать, сей оратор обнаружил не столько глубину своих научных познаний, сколько всестороннюю профессиональную осведомлённость. Ему всё известно, даже то, что творилось до Рождества Христова, и то, что происходило в Китае времён Конфуция. Более того, он подсмотрел даже и то, что делает человек в утробной жизни. Впрочем, наука его довольно проста: приложил человек палец – один отпечаток, приложил другой человек палец – другой отпечаток. Вот и всё! Как видите, дело не сложно. Но ссылка на древность для меня мало убедительна. Мало ли глупостей делалось в древности! Быть может, сжигая ведьм и колдунов, и не в древности даже, а хотя бы в средневековье, люди этим самым стремились уничтожить какие-либо рисунки или отметины на их теле как неопровержимые доказательства их связи с дьяволом?! Во всяком случае, утверждаю, что современная наука дактилоскопию за науку не признаёт. А если это так, то нельзя выдвинутую гипотезу возводить в число незыблемых истин.
Какие же доказательства виновности подсудимого имеем мы? Да ровно никаких! Его никто не видел, у него ничего не найдено, а что делал он в злополучную ночь – этого не скажет вам и господин N.N., быть может, наблюдавший его ещё в утробной жизни! Да, наконец, господа, часто истина ощущается помимо улик и вещественных доказательств, а выявляется, так сказать, интуитивным путём. Наши нервы, наша чуткость, наш житейски намётанный глаз позволяют нам часто видеть правду даже и там, где случайные несчастные стечения обстоятельств как бы искажают её. Ну, взгляните хорошенько на этого парня, взгляните на это добродушное лицо, цветущее здоровьем, на эти чистые добрые глаза, на эту кроткую всепрощающую улыбку, и вы согласитесь со мною, что порок, зло и преступность не могут гнездиться в этом привлекательном образе.
Но если мои слова и не рассеяли всех ваших сомнений, если есть среди вас колеблющиеся, то, удалившись в совещательную комнату, помните, господа присяжные заседатели, великий завет. Завет, преподанный нам ещё императрицей Екатериной II: «Лучше оправдать семь виновных, чем осудить одного невиновного». Иди, совещайся, Народная Совесть, да совершится твоё правосудие!
Эта наглая, но хорошо, с большим апломбом сказанная речь внесла, видимо, некоторую растерянность среди присяжных. Они долго совещались, но всё-таки вынесли обвинительный приговор. Господин А. не ожидал, очевидно, такого результата. Но каково было его смущение, когда обвиняемый, спокойно выслушав решение суда, вдруг отчаянно махнул рукой и убеждённо заявил, обращаясь к своему адвокату:
– Ну какой ты защитник?! Так, брехун! Правильно присудили меня господа судьи – я убил аптекаря и мальца!
Надо думать, что господин А. запомнил это случай на всю жизнь…
Тайна Авенариуса
Как-то в одном из своих очерков я говорил уже, что русская сыскная полиция царских времён в работе своей выполняла две функции: раскрытие преступлений с целью обнаружения виновных и возможное предупреждение преступлений. Преследуя эту вторую цель, мне приходилось прибегать к мерам экстраординарным-временным (таковы предпраздничные облавы) и постоянным. К последним относится густая сеть агентов, всегда дежуривших в местах скопления публики, например, театры, цирки, вокзалы, порты, таможни, универсальные магазины и т. д. Этим агентам вменялось в обязанность наблюдать вообще и по собственному усмотрению останавливать своё внимание на всём, что могло показаться им подозрительным. Таким образом, поле действий их всегда обширно, инициатива ничем не связана, почему и результаты их работы иногда получались неожиданные. Иной раз пылкая фантазия далеко заносила агента, и в конечном результате вместо ожидаемого преступления им раскрывался сущий анекдот. Правда, случай, о котором я хочу рассказать, не содержит в себе ничего анекдотичного, но довольно характерен для этой серии происшествий. Всё в нём было крайне подозрительно, результаты же оказались самыми благонадёжными.
Дело было так.
На утреннем рапорте агент Михайлов, постоянно дежуривший и наблюдавший за петроградским[56] портом, мне докладывал:
– Три дня тому назад я, как и всегда, присутствовал на приёмке прибывавшего груза, внимательно следя за ящиками, чемоданами и прочим багажом, как вдруг моё внимание было обращено на три гладко полированных не то сундука, не то ящика. Этот багаж скорее напоминал видом своим как бы огромные футляры для серебра длиной в пять аршин, шириной и высотой в пол-аршина[57], очень тяжёлые (пуда[58] по полтора каждый). Адресованы они были на имя Ивана Ивановича Ефремова, Вознесенский проспект, 29, но самое странное, что станцией отправления значился остров Куба.
Что мне, собственно, показалось странным, и сам не знаю, но я почему-то записал имя и адрес получателя и, дождавшись конца приёмки, решил заглянуть на Вознесенский. Я был сильно поражён, когда в подвальном этаже дома № 29 увидел столярную мастерскую с вывеской «Ив. Ефремов». Заглянув в окна, я увидел человека лет сорока, старательно стругавшего какую-то доску, тут же валялись инструменты, дерево, столярный станок, словом, обычный вид столярной мастерской.