Этот сложный трюк был обнаружен моим агентом, о котором я выше упоминал, тем самым, что записал прежний и новый номер вагона и принялся дежурить в конторе. В данном случае было поступлено так: лишь только в контору явился после мнимой нагрузки субъект и предъявил бланк, подписанный весовщиком и с номером, соответствующим перекрашенному, как тут же он был арестован, а с ним весовщик и грузчики. Вместе с тем мошеннику-получателю была отправлена накладная, и когда тот явился за справкой о судьбе ожидаемого груза, то также был схвачен.
Ряд громких процессов железнодорожных воров нагнал панику, и правопорядок на дорогах стал быстро восстанавливаться. Этот блестящий результат был оценён железнодорожными управлениями, каковые просили меня установить постоянный надзор за дорогами и по сметам своим мне провели определённое жалованье. Его я получал вплоть до моего перевода в Петербург. Прекратившиеся железнодорожные кражи сильно разгрузили моих людей, так как в период совершения их краденые товары сплавлялись обычно в Москве, и немало сил и времени уходило на разыскивание их. Теперь я мог пользоваться моим персоналом для нужд исключительно московских, а работы в Москве всегда бывало более чем достаточно.
Кража краденого{18}
В 1907 году[79] я был назначен начальником московской Сыскной полиции. Это было в самый разгар знаменитой ревизии московского Градоначальства сенатором Гариным, когда вся наружная и розыскная часть столичной полиции остались в сущности без служебного персонала, устранённого от исполнения обязанностей распоряжением ревизующего сенатора.
В сыскной полиции 95 % личного состава подверглось увольнению.
Может быть, я как-нибудь при случае расскажу, как производилась Гаринская ревизия, теперь же мне можно только указать, в какое трудное положение я попал на первых порах своей работы: всё было расхлябано, преступления росли в ужасающей пропорции, а сотрудников у меня отобрали, и приходилось их создавать заново в незнакомых для меня условиях.
Вот в такой трудный момент вызывает меня как-то к себе прокурор Московской Судебной Палаты Хрулев[80] по важному и секретному делу. Еду, разумеется, сейчас же.
Оказывается, что в предшествующую ночь преступники с чердака проломали свод в третьем этаже здания местных установлений, забрались в комнату, прилегающую к архиву, где хранились вещественные доказательства, и похитили находящиеся там ценности: старинные часы, табакерки, медальоны, несколько миниатюр и другие вещи, относившиеся к делу о недавнем ограблении антикварного магазина в Леонтьевском переулке. Хрулёв был очень взволнован этим преступлением. Рассказав мне, как была совершена кража, он заявил:
– Я бы очень просил вас по возможности избегать всякой огласки этого дела и отнюдь не давать материала для газетных заметок. Ведь помимо неосновательных нареканий на небрежное хранение судом вещественных доказательств, в наше время всякое происшествие в правительственных учреждениях непременно используется для дискредитирования власти, причём вырисовываются всякие совершенно фантастические узоры.
К сожалению, пожелания господина Хрулёва не осуществились, хотя ни я, ни мои служащие не говорили об этом деле ни с одним репортёром, тем не менее на следующий же день в газетах появилось описание преступления, в котором, кроме указания места его совершения, не было ни слова правды. Этого, впрочем, и следовало ожидать, раз из совершенно заурядного преступления вздумалось прокурору сочинить «особо секретное дело»; тогдашние канцелярии как-то эпидемически были склонны разглашать всякие служебные секреты.
При осмотре мной места совершения преступления оказалось следующее: пролом потолка сделан с чердака, имеющего шесть входных дверей, запирающихся на сделанные в двери замки. Одна из этих дверей, выходящая в коридор камеры следователей по особо важным делам (таких следователей в Москве три), была не заперта на ключ, очевидно, через неё воры проникли на чердак. При производстве взлома преступники, вероятно, ошиблись в выборе места работы, так как попали не в самую комнату, где хранились вещественные доказательства, а рядом с ней; к этой же комнате примыкала писарская, где шли часто занятия и в поздние часы, а, следовательно, отсюда можно было услышать шум, неизбежный при проломе каменного свода. Впрочем, воры придумали остроумное приспособление для уменьшения шума от падения на пол выламываемых осколков, кирпича и штукатурки. Просверлив в потолке отверстие величиной с медный пятачок, они просунули в него зонтик, открывающийся от нажима на ручку, раскрыли его, и дальнейшая работа шла уже почти бесшумно, так как осколки падали на полотно зонтика, а не на пол.
Ясное дело, что преступники имели сообщника, вероятно, в числе местных курьеров, в обязанности которых лежала уборка помещений, у которых хранились ключи от дверей на чердаке. Их всего было сорок или пятьдесят человек, многие из них имели квартиры в самом здании судебных установлений.
Прежде всего, мы приступили, конечно, к допросу всех курьеров, что потребовало несколько дней, но этот допрос не дал ни малейших указаний. Я чувствовал лишь то, что люди как-то особенно сдержанны и осторожны в своих показаниях. Поиски недавно назначенных мною новых агентов по разным притонам и среди подозрительных элементов не дали также ни малейших указаний. Взвинченные непосильной работой и постоянным напряжением нервы рисовали самые мрачные перспективы, и я уже склонен был безнадёжно смотреть на будущее розыска, как выручила, как это почти всегда бывает, простая случайность.
На второй день после окончания допроса курьеров является ко мне в Сыскную полицию какая-то женщина и просит её выслушать. Она оказалась женой одного из курьеров коридора камер следователей по особо важным делам и сообщила, что муж её может дать мне некоторые указания по делу, но лишь при условии, если его не будут официально вызывать в полицию, а допросят где-нибудь секретно, например, в булочной-кафе Филиппова на Тверской[81], куда он явится под видом простого посетителя. Требование это она объяснила тем, что муж её опасается мести преступников и ни в каком случае не скажет, если это условие не будет выполнено.
Я, разумеется, на это согласился и лично пошёл к Филиппову. Когда мы уселись за столиком, потребовав себе кофе, курьер этот после тысячи извинений, что скрыл правду при официальном допросе, рассказал, что в их коридоре служит курьером некий Урьян, латыш по происхождению, который состоит, по-видимому, в связи с воровкой Строгановой, привлечённой по делу ограбления антикварного магазина в Леонтьевском переулке. Эта Строганова принадлежит к воровской семье Строгановых, в которой и родители её, и братья не раз уж судились за кражи и хорошо известны полиции.
Следователь К., ведущий дело об ограблении в Леонтьевском переулке, часто требует к себе в камеру для допроса Строганову, и во время ожидания ею своей очереди она свободно разгуливает по коридору всегда в обществе Урьяна, о чём-то с ним шепчется, получает от него разные подарки и конфеты или съестное, что обратило на себя внимание всех служащих и возбудило пересуды.
Очевидно, надзор за арестованными, приводимыми для допроса к следователю, очень хромал, и им предоставлялась чуть ли не полная свобода действий.
Получив эти сведения, я приказал установить за Урьяном секретное наблюдение. На четвёртый примерно день этого наблюдения филеры мне донесли, что Урьян по вечерам занимается у театров барышничеством театральными билетами. Так как в это время велась энергичная борьба с театральным барышничеством, то я приказал накрыть Урьяна на месте преступления и арестовать с поличным.
При нём оказалось пятнадцать билетов на разные места, якобы приобретённые им лично стоянием в очереди у кассы и повторным подхождением к окошечку. Я стал ему доказывать невозможность получить таким путём столь значительное количество билетов, не обратив на себя внимание кассира, и Урьян кончил тем, что признал себя агентом некоего Урицкого, чуть ли не брата убитого большевистского комиссара[82], организовавшего в большом масштабе это дело и имевшего кучу своих агентов у всех театров. По данным полиции, этот Урицкий промышлял также и покупкой заведомо краденых антикварных вещей. Это дало мне мысль воспользоваться им для раскрытия кражи в здании судебных установлений.
Прибыв лично со своими агентами на квартиру Урицкого, я приказал произвести у него тщательный обыск. Как и следовало ожидать, ничего запретного при этом не было обнаружено. Тем не менее благодаря показанию Урьяна я имел достаточно данных для применения к Урицкому административного воздействия. Я сказал ему, что дело о билетах, может быть, будет замято, если он окажет нам услугу по розыску преступников, совершивших кражу в здании судебных установлений.
Он, Урицкий, мог бы помочь выведать от Урьяна, что ему известно по этому делу, и дать нить, чтобы размотать весь клубок.
Подумав, Урицкий обещал попытаться.
Урьян, по отобрании от него театральных билетов, был мною освобождён. Урицкий ловко принялся за дело. Вызвав к себе Урьяна якобы для объяснений по делу вручённых ему для продажи театральных билетов, он принял его у себя в кабинете как раз в тот момент, когда какой-то незнакомец показывал ему несколько старинных золотых часов. Попросив Урьяна немного подождать, он стал рассматривать эти часы. После тщательного осмотра Урицкий забраковал их и заявил, что он охотно купил бы старинные золотые часы, если бы они соответствовали тому, что примерно имелось в часах, похищенных в Суде, согласно данным ему мной описаниям.
Урьян на эту удочку попался. Когда незнакомец ушёл, он заявил, что имеет на примете как раз такие часы, о которых говорил Урицкий, и может ему принести их показать. Урицкий согласился и предложил принести часы завтра к определённому часу. В назначенный час Урьян был арестован на улице и доставлен в Сыскную Полицию, где при обыске на нём было обнаружено трое похищенных часов. При такой улике Урьяну ничего больше не оставалось, как принести полную повинную. Оказывается, кража была совершена братьями Строгановой при его, Урьяна, содействии. Сговорившись со своей любовницей, арестованной Строгановой, во время проводов её в камеру следователя, он днём незаметно пропустил воров на чердак, где они и спрятались до наступления ночи. По окончании кражи воры были им же выведены из здания судебных установлений вместе с добычей. Ночью я сам поехал на обыск к Строгановым. Жили они в небольшой дачке в Петровском парке. Оцепив всю усадьбу полицейским нарядом, я со своими агентами направился к стеклянной двери, выходящей на небольшую веранду. Мы постучали, но долго не получали никакого ответа. Когда мы стали энергично напирать на дверь, желая открыть её силой, вдруг откуда-то раздался громкий револьверный выстрел. Мы думали, что воры решили оказать нам вооружённое сопротивление, чего мы никак не ожидали и что явилось совсем необыч