– А как вас звать, барин? – спросила она.
Я удивлённо поглядел на неё, но ответил:
– Игорь Константинович, – и уже совершенно рассеяно, занятый своими мыслями, неожиданно для себя добавил, – дома меня называют Игрушкой.
Смазливая субретка, согнувшись пополам, хихикнула в передник:
– Игрушка? Вот так имечко!
В кухонную дверь кто-то зацарапал.
– Что это, Катя? – встрепенулся я.
Тут Катя неестественно громко мне ответила:
– Не беспокойтесь, Игорь Константинович! Никто не помешает нашей любви. А люблю я тебя, Игрушка, пуще жизни!
Последнюю фразу она положительно проорала. Не успел я опомниться от подобной декларации, как вдруг произошло нечто такое, о чём толком и рассказать трудно. Катя кинулась за полог, извилась гибкой пантерой, упала мне на грудь и принялась осыпать меня бешеными поцелуями. Но на этом дело не кончилось. Кто-то ворвался в кухню, рванул полог, и перед нами предстала, словно привидение, жена! Можете себе представить картину: я, как жук, лежу на спине, барахтаясь руками и ногами, ко мне прильнула Катя, и я беспомощно мычу, не имея возможности от неё освободиться. Сознаюсь, положение идиотское. Вытаращив глаза на жену, я помахиваю на неё стеком, словно отгоняя прочь. Жена прошипела: «Негодяй!», повернулась и скрылась. Её примеру последовала и Катя, потушив лампочку, и я очутился в одиночестве и полной темноте. Всё это произошло с кинематографической быстротой. Спустив ноги с постели и обтерев вспотевший лоб, я попробовал прийти в себя. Однако из этого ничего не вышло. Всё происшедшее казалось столь невероятным, что невольно я спрашивал себя: «Не брежу ли? Не вступаю ли в загробную жизнь?»
Красные пылающие угли в печи жутко светились в темноте, пробуждая мысли об аде. Однако, несколько успокоившись, я решил как следует поговорить с актёром и бросился из кухни в комнаты. Открыв дверь, попал в тёмный коридорчик, и мне в лицо повеяло могильным холодом. Чиркнув спичку, я разыскал электрическую кнопку. Коридор был пуст. Я прошёл направо в какую-то комнату, затем в другую, третью и, наконец, обошёл всю квартиру. Сомнений не было. Она давно была необитаема: собачий холод, мебель и картины в чехлах, повсюду толстый слой пыли. В полном обалдении направился я снова к кухне. Новый сюрприз. Меня встретили городовой с маузером в руках, старший дворник с дубиной да дежурный сподручный с железным ломом.
– Что, с… сын, попался?! – воскликнул красноносый городовой. – Я тебя, мазурика, давно выслеживаю. Вяжи его, ребята!
– Позвольте! – запротестовал я. – Вы, кажется, с ума сошли? Я статский советник Вершинин!
– Ладно, ладно, рассказывай. Много тут вас, статских советников по Москве-матушке шляется. Ты форточник или парадник, вот кто ты! Статские советники по нежилым квартирам не шляются!
Тут меня осенила неудачная мысль. Чувствуя, что моё пребывание здесь труднообъяснимо, я пустился на ложь:
– Чего вы ко мне пристали? И у статского советника может быть любовь. А здешняя прислуга Катя мне давно приглянулась.
Тут я состроил, надо думать, весьма идиотскую улыбку. Городовой и дворники злорадно загоготали:
– Эвона, куда загнул! Да врёшь, не отвертишься. Генерал два месяца как в заграницы уехал и прислугу свою отпустил. Да и было ей лет под шестьдесят. Ну, да что с ним разговаривать! – и городовой сгрёб меня за шиворот, ткнул коленом, и меня поволокли.
Досказав свою странную повесть, статский советник в изнеможении прислонился к спинке кресла, закрыл глаза, тяжело вздохнул и затих на некоторое время.
Сделав долгую паузу, я спросил:
– Что же вы думаете обо всём этом?
– Ничего, решительно ничего не думаю, – поглядев на меня уныло, сказал Вершинин, – я чувствую себя вне времени и пространства, и всё происшедшее со мной мне представляется каким-то явлением четвёртого измерения. Для меня всё сумбурно, хаотично, без начала и конца, словом, не происшествие, а какая-то бредовая идея!
– Полноте, успокойтесь, придите в себя, вы просто стали жертвой ловкого и дерзкого мошенника!
– О, если бы так, – безнадёжно воскликнул статский советник, – но, увы, вы забываете, что я не заплатил ни единой копейки, а, следовательно, не имелось основания для мошеннической проделки!
– Да, вы правы, я неправильно выразился. Вы явились не жертвой мошенника, а лишь его невольным пособником.
Статский советник в изнеможении поглядел на меня и понёс сущую ерунду:
– Конечно, господин Кошко, ваша широкая репутация, ваш профессиональный навык позволяют вам читать в сердцах людей, и, конечно, иногда по едва уловимым признакам вы распознаёте истину, но и вы можете ошибаться. Вот вы смотрите на меня, и, Бог вас знает, что вы думаете. Быть может, вам кажется, что перед вами сидит истинный убийца Андрея Ющинского[88], но клянусь вам, я неповинен в смерти его! – и Вершинин истерично разрыдался.
– Полноте, полноте, возьмите себя в руки! Вы ни в чём не виноваты, дело ваше мне кажется ясным. Держу пари, что я не ошибаюсь. Жертвой стали не вы, а ваша жена. Я убеждён, что мошенник обратился к вашей жене с предложением доказать ей вашу неверность, содрал с неё куш и, подстроя ваше rendez-vous с мнимой горничной, несомненной его сообщницей, самолично привёз вашу супругу на место действия.
Статский советник приподнял голову, и отблеск мысли засветился в его глазах.
– Если моё предположение правильно, – продолжал я, – то многое в вашем рассказе становится понятным: поведение горничной, её громкое восклицание «Игрушка», тотчас же после царапанья в дверь её неожиданные объятия и поцелуи, совпавшие с появлением вашей жены, и т. д. Впрочем, мы это сейчас выясним. У вас есть дома телефон?
– Есть…
– Какой номер?
Статский советник потёр себе лоб, пытаясь припомнить, а затем судорожно полез в бумажник и протянул мне визитную карточку.
Я позвонил:
– Это вы, госпожа Вершинина?
– Да, кто говорит?
– С вами говорит начальник московской сыскной полиции. У меня в кабинете сидит ваш супруг, и я желал бы повидать и вас у себя. Будьте любезны ко мне пожаловать.
– Для чего, позвольте вас спросить? – послышался в ответ её раздражённый голос.
– По делу вашего мужа, вернее, по вашему общему делу.
– Отныне у меня с этим господином никаких дел быть не может. К тому же уже ночь. Да и вообще, напрасно вы с ним разговариваете. Посадили бы его в какой-нибудь клоповник с крысами, куда было бы лучше!
– Ваш гнев, сударыня, совершенно неуместен. Супруг ваш ни в чём не виноват. Вы оба стали жертвой мошенника, и для поимки его ваше показание мне необходимо. И так ещё раз прошу вас немедленно пожаловать.
После долгих препирательств она, наконец, согласилась, и минут через двадцать в мой кабинет входила молодая стройная женщина. Она волком взглянула на мужа.
– Лизочка, детка моя, – залепетал статский советник, – ты напрасно на меня сердишься, я ни в чём не виноват, и вот господин Кошко тебе всё расскажет. О, он всё, всё знает!
Она вопросительно на меня уставилась.
– Ваш муж говорит правду, – сказал я.
– Послушайте, – возмущённо воскликнула она, – я застала их, так сказать, на месте преступления, и спорить не приходится.
– Напрасно вы так думаете! Скажите, сколько вы заплатили мошеннику?
– Не мошеннику, а человеку, оказавшему мне крупную услугу! Я заплатила пятьсот рублей – это правда, но за подобную истину готова была бы уплатить и вдвое.
– И совершенно напрасно! – перебил я.
Тут я рассказал ей возможно подробнее, в чём было дело, и, видимо, убедил её. Моё предположение вполне оправдалось. Оказывается, всё тот же тип явился к ней, убедил в неверности мужа, предложил те же неоспоримые доказательства, с той лишь разницей, что просимые пятьсот рублей он пожелал получить от неё немедленно у кухонной двери, после того как у неё не останется сомнений, что муж её на кухне любезничает с прислугой. Эти строгие условия были поставлены самой госпожой Вершининой, боявшейся быть обманутой ловким жуликом. Мошенник, расставшись со статским советником и оставив его на кухне с Катей, помчался к Вершининой и немедленно привез как её, так и сопутствующего ей страха ради её кузена. Царапанием в дверь мошенник дал условный сигнал. Его сообщница громко заговорила о любви к «Игрушке». Госпожа Вершинина была убеждена и, тут же передав мошеннику 500 рублей, ворвалась в кухню.
Примирение супругов было весьма трогательно. Однако, настрадавшись вдоволь, они вскипели негодованием и горячо просили во что бы то ни стало разыскать мошенников. Я обещал попробовать, и не прошло недели, как оба они были арестованы. Попались они довольно просто. Приказав в ту же ночь произвести тщательный обыск на месте действия, я выяснил следующее: в злополучной квартире проживал отставной генерал-лейтенант Дурасов, более двух месяцев отсутствовавший из Москвы. Его квартира, разумеется, оказалась нетронутой. На кухне же сообщница мошенника, поспешно удирая, забыла впопыхах на окне сумочку. В ней, кроме шпилек, зеркальца и губной помады, оказалась квитанция на заказное письмо. По штемпелю мои люди обратились в соответствующее почтовое отделение, где и выяснили, что под номером этой квитанции было отправлено заказное письму в Пензу. Я приказал протелеграфировать начальнику пензенского сыскного отделения Упонеку. Тот справился в местном почтовом отделении, и по рассыльной книге было установлено, что вышеозначенное письмо было получено некой Натальей Михайловной Пушкиной, содержательницей местного шантана. Пушкина предъявила письмо. Оно оказалось от Клары Львовны Елькиной. Последняя просила Пушкину предоставить ей ангажемент, жаловалась на тяжёлую жизнь, просила немедленно ответить и тут же прилагала подробный московский адрес. По получении этих сведений мои люди нагрянули с обыском и арестовали не только Елькину, но и какого-то долговязого субъекта, приметами походившего на «Яго». Впрочем, он им и оказался, так как был признан не только обоими Вершиниными, но и их прислугой. Запираться было бесцельно, и мошенники сознались, отбыв вскоре за свои художества шестимесячное тюремное заключение.