Дня через четыре после того как за Смольяниновым было установлено наблюдение, я получаю вдруг анонимное письмо примерно такого содержания: «Эх вы, тоже Шерлоки! Воображаете, что Смольянинов не заметил за собой слежки? Вы бы лучше разыскивали тех, кто средь бела дня отрезает людям головы, чем преследовать зря честных людей». Почерк был явно женский, и мне сразу пришла мысль о телефонистке. Я вызвал к себе мою сотрудницу, служившую старшей телефонной барышней на станции, и спросил её:
– Служит ли у вас некая Орлова?
– Как же, служит.
– Можете ли вы мне достать образчик её почерка?
Агентша, подумав, ответила:
– Я принесу вам её собственноручное прошение о принятии на службу.
– Отлично, принесите.
По сверке почерков они оказались тождественными.
Вызвав к себе одновременно Смольянинова и Орлову, я спросил её:
– Для чего вы написали мне это письмо?
– И не думала!
– Ну, а это прошение писали вы?
Видя себя пойманной, Орлова сердито взглянула на Смольянинова и заявила:
– Я здесь ни при чём, он во всём виноват: пристал с ножом к горлу «пиши да пиши». Ну, я и написала.
– Да, я понимаю вас, так как шутки плохи, когда господин Смольянинов пристанет с ножом к горлу, – процедил я сквозь зубы.
В своё оправдание Смольянинов сказал:
– Простите меня ради бога; конечно, это письмо – неуместная с моей-стороны выходка; но вы не поверите, до чего мне надоели ваши люди, преследующие меня по пятам. И вот, не зная, как от них отделаться, я и прибегнул к письму.
– Допустим, что это так! Но как сочетать ваши рыдания и слёзы с «Яром», цыганами и прочими увеселениями?
– Ах, господин Кошко, каждый переживает своё горе по-своему. Мне так тяжело, так скверно, что, лишь топя своё горе в вине, в страсти, в разудалой цыганской песне, я хоть на миг забываюсь. Не будь этого – и я, конечно, рехнулся бы от гложущей меня тоски!
Я сочувственно покачал головой, тяжело вздохнул и отпустил их обоих.
После всей этой лжи, уловок и противоречий вина Смольянинова казалась мне очевидной. Но мало было одной нравственной уверенности, требовались и реальные данные. Я усилил наблюдение за ним, приказав моим людям арестовать его немедленно в случае какой-либо попытки к бегству из города. Вместе с тем я командировал моего помощника В.Е. Андреева в Рязанскую губернию к отцу Василию Туберозову, предложив ему ознакомиться на месте подробнейшим образом с недавним времяпрепровождением коллежского советника Смольянинова.
Не прошло и 48 часов, как Андреев протелеграфировал мне: «Смольянинов – убийца, арестуйте его, везу неопровержимые доказательства».
Смольянинов был мною немедленно арестован. Вернувшийся Андреев рассказал следующее:
– По словам отца Василия, Смольянинов пожаловал к нему часов в 12 дня и, отдохнув часа три-четыре, спешно выехал на ревизию. В тот же день вечером на его имя пришла телеграмма. Отец Василий намеревался было переслать телеграмму вдогонку ухавшему ревизору, но, не зная точно его маршрута и предполагая, что Смольянинов недолго задержится в отсутствии, отказался от этой мысли; к тому же распутица и нехватка земских лошадей способствовали такому решению. Смольянинов, однако, задержался на целых двое суток и лишь на третьи вернулся с ревизии. По его словам, телеграмма оказалась пустяшной. Его якобы извещала жена о приезде какого-то родственника. В этот же день Смольянинов распрощался со священником и уехал в Москву. Андреев, снабжённый списком подлежавших ревизии школ, самолично объездил их и убедился, что ни в одной из них Смольянинов не был. Это обстоятельство в связи с беспричинным извращением крайне тревожного текста телеграммы и побудили Андреева послать мне свою депешу.
Я предоставил Андрееву дальнейший допрос Смольянинова, что он блестяще и выполнил, доведя последнего суммою неопровержимых улик до сознания. Оказалось, что Смольянинов, доехав из дому до Рязанского вокзала, отпустил извозчика и в течение некоторого времени бродил по окраинам Москвы. К 2 часам ночи он пробрался на Николо-Песковский переулок и заранее запасённым, хорошо смазанным жиром ключом открыл тихонько подъезд и, осторожно ступая в резиновых галошах по мягкому ковру лестницы, неслышно пробрался к своей квартире, также бесшумно открыл английский замок и, чуть дыша, прокрался к спальне. Жена его крепко спала. Подкравшись к постели, Смольянинов тигровым прыжком очутился на кровати, и в тот момент, когда остро отточенный нож был занесён им для нанесения смертельного удара, жена раскрыла глаза, и в них запечатлелся тот ужас, который поразил меня при осмотре трупа. Смольянинов страшным ударом перерезал ей горло. Быстро отмыв брызги крови, попавшие на платье и руки, и, вынув поспешно бриллиантовые кулон и брошь из футляров, убийца извлёк из шкафов и комодов бельё и платье, разбросал их в беспорядке по квартире, подбросил на видное место пустые футляры и осторожно спустился по лестнице, бесшумно закрыв за собою дверь квартиры и подъезда.
Добежав до Рязанского вокзала, он с ближайшим поездом отбыл к месту назначения. Показавшись отцу Василию, он в этот же день отправился якобы на ревизию, и ямщик довёз его до железнодорожной станции, где ему следовало сесть в поезд, чтобы доехать до ревизуемой школы. Но он туда не поехал и, чтобы убить время, отправился на Ряжск-Пензу, откуда лишь на третьи сутки вернулся к отцу Василию.
По признанию Смольянинова сначала он намеревался обревизовать намеченные школы, но на душе было так тревожно, что он опасался потерять самообладание, и, не найдя в себе силы преодолеть волнение, он отказался от первоначального плана; к тому же и просёлочные дороги были безнадежно разбиты. Сознавая, что оставляет этим вескую улику, Смольянинов малодушно успокаивал себя тем, что вряд ли родится против него подозрение и что двойная явка к отцу Василию послужит ему достаточным alibi. Если же дело дойдёт до детальной проверки его действий, что казалось ему совершенно невероятным, то тогда всё равно беды не миновать: ведь из дому он уехал на Рязанский вокзал в 8 ч вечера, а, следовательно, должен был попасть к отцу Василию в часа 2-3 ночи, на самом же деле он туда приехал к 12 часам дня. Как объяснить это запоздание на девять часов? Поэтому он решил отправиться в Пензу. Вопрос с начальством он предполагал разрешить позднее ссылкою на постигшее его несчастие.
Отцу Василию Смольянинов не захотел сообщать истинное содержание полученной телеграммы, не желая приковывать внимание к этому эпизоду, который таким путем, казалось ему, скорей забудется и не вызовет лишнего шуму.
Целью преступления являлось получение по завещанию убитой 60 тысяч рублей. По собственному признанию преступника, ему не без труда удалось уговорить покойную составить завещание. Когда же оно было сделано, то неотвязчивая мысль о немедленном завладении этими деньгами не покидала его ни на минуту, тем более что его любовница Орлова становилась всё более и более требовательной. Похищенные бриллианты понадобились ему не только для инсценировки грабежа, но и для преподнесения их всё той же Орловой.
Суд сурово отнёсся к этому супругу убийце, приговорив его к 20 годам каторжных работ.
Месяца через два после суда я на Арбате столкнулся нос к носу со швейцаром «с понятиями». Я остановил его:
– А про Глашку-то вы мне тогда зря наболтали! Ведь убийцей вашей квартирантки оказался её собственный муж!
Но он не растерялся, выразительно пожал плечами, вежливо приподнял фуражку над головой и, глядя мне прямо в глаза, проговорил:
– Что ж, господин начальник, и у господина Пинкертона-с случались ошибки! – и, сразив меня столь веским аргументом, «начитанный» швейцар проследовал своей дорогой.
«Талант»{21}
Павел Иванович Свистунов принадлежал к той опасной разновидности дураков, которые, не сознавая своего убожества, мнят себя в лучшем случае талантами, в худшем – гениями. Всё для них просто и очевидно, они безошибочно читают в сердцах людей, словом, сквозь землю на аршин видят. Этот самый Свистунов явился ко мне неожиданно, назвался коллежским секретарём и тверским домовладельцем и горячо просил принять его на службу в сыскную полицию.
– Поверьте, господин начальник, – говорил он мне, – розыск – моя сфера, к нему я чувствую непреодолимое влечение. Часто в моей личной жизни я разрешал самые головоломные задачи, находя истину по едва уловимым признакам. Впрочем, испробуйте мои силы, и вы сами в этом убедитесь.
После некоторых колебаний, наведя о нём справки в Твери, я принял наконец на службу этого «самородка».
Свистунов с первого же раза произвёл на меня отрицательное впечатление, но в ближайшие месяцы он оставил далеко позади мои самые пессимистические ожидания, приобретя среди товарищей самую легендарную репутацию. То он по запаху крови арестовывал предполагаемого убийцу, последний же оказывался мирным мясником, то задерживал жену крупного сановника, принимая её за обычную воровку по магазинам. Построения его всегда отличались чрезмерной хитроумностью, тонкой «продуманностью» и бесконечной сложностью, преступления же, которые ему мерещились на каждом шагу, оказывались мыльным пузырём.
Здесь я хочу рассказать о случае, побудившем меня расстаться со Свистуновым. Дело было так. Как-то Великим постом Свистунов отпросился у меня в двухнедельный отпуск в Тверь. Я охотно его отпустил, но не прошло и двух дней, как он неожиданно предстал предо мной в моём кабинете. Войдя, он тщательно запер двери, огляделся по сторонам и с видом заговорщика приблизился ко мне.
– Каким образом вы здесь, не в Твери? – спросил я его.
– Помилуйте, господин начальник, какая тут Тверь, когда дело идёт о спасении человеческой жизни. Мой долг – предотвратить те потоки крови, которые неизбежно прольются сегодня, по всей вероятности, у «Яра». Я рад, что наконец выпадает мне случай доказать вам всю мою энергию, прозорливость и находчивость. Мне удалось не только опознать будущих убийц, но и установить намечаемую жертву и место предполагаемого действия, словом, главнейшая работа мной уже сделана, и остаётся лишь командировать в моё ра