— Это другое дело, — соглашается Алена.
— Очаровательница! — почти всхлипывает Сатанеев и пытается обнять ноги Алены, но она ловко убирает их и грозит ему пальцем.
— Да, я согласна быть вашей женой, но при соблюдении определенных условий.
— Готов! Заранее готов на все!
— Во-первых, если вы не будете шалить...
Сатанеев поспешно принимает смирную позу.
— Во-вторых, нам нужна квартира из четырех комнат. Ваша годится только на первый случай. Потом мы должны посмотреть... Париж, Рим, Токио...
— Будет, будет! Все, что вы захотите, — с готовностью соглашается Сатанеев.
— Далее. Мне нужна должность заместителя директора по науке. Это в течение, скажем, полугода после брака.
— Любимица, а как же Киврин?
— Киврин? Это меня не интересует.
— Гм... Да... Впрочем, вы правы.
— Затем, в перспективе, через год-два, ваш и мой перевод в Москву.
Сатанеев молча кланяется.
— Договорились? — ослепительно улыбаясь, спрашивает Алена.
— Договорились, — сипло ответствует Сатанеев. — Позвольте ручку, мое сокровище.
— Нет, нет, не спешите. Это еще не все!
Алена танцующей походкой приближается к Сатанееву, на ходу включая магнитофон. Раздаются звуки музыки.
— Я хочу танцевать! — объявляет она и кладет руку на плечо Сатанееву.
Напряженно улыбаясь, он, с трудом перебирая ногами, начинает кружиться в вальсе. Темп нарастает. Это уже не вальс, а рок. Сатанеев задыхается.
— Пощадите, богиня! — молит он и валится в кресло.
— А вот теперь, — говорит Алена, продолжая танцевать вокруг рухнувшего кавалера, — я скажу вам, что привлекло меня в этом молодом человеке!
— Что же? — борясь с одышкой, спрашивает Сатанеев.
— Его молодость! Я хочу, чтобы и вы были молоды и могли танцевать со мной, пока я не устану!
— Вы шутите, любовь моя! Это невозможно! — в ужасе восклицает Сатанеев. — Молодость не возвращается!
— Можно вернуть утраченные силы, — возражает Алена.
— Но как, как? Говорите, я все сделаю.
— Тогда слушайте внимательно!
И Алена напевает лихую колдовскую песню про рецепт Конька-Горбунка. Она поет и танцует одновременно, прекрасная и страшная, как ведьма. В песенке говорится, как, не жалея себя, можно избавиться от груза лет, искупавшись в молоке и двух водах, в одной воде вареной, а другой студеной. Песенка отчасти пародирует распространенную сегодня рецептуру омоложения и прерывается вопросами напуганного Сатанеева, которые вплетаются в ткань текста. Сатанеев все время пытается уточнить «степень риска». Алена отвечает ему, что риск есть, и немалый, но другого рецепта нет. Песенка заканчивается вопросом, готов ли он согласиться на все требования.
— Готов, — отвечает Сатанеев, закрыв глаза.
— Тогда подпишите. — Алена достает из стола плотный лист бумаги и протягивает его Сатанееву.
— Что это?
— Обязательство.
Сатанеев пробегает обязательство глазами.
— Хм... «Мы, нижеподписавшиеся»... Хм... Так... «лицензия»... Так... «заместителем директора». Так... «в Москву». И, наконец, последнее...
Он смотрит на Алену, весь охваченный сомнением, но, встретив ее насмешливый взгляд, быстро хватает авторучку и размашисто подписывает.
— Так... Кровью скреплять не надо, чернила надежнее. Теперь, дорогой, — произносит Алена, складывая бумагу и пряча ее в разрез платья, — я разрешаю вам припасть к моей руке.
Она протягивает руку. Сатанеев, пав на одно колено, надолго присасывается к ее ладони.
— Поскольку мой старичок вел себя хорошо и не упирался, — говорит Алена, — мы объявим о нашей помолвке завтра на новогоднем балу. И будем танцевать до упаду! — многозначительно добавляет она.
Иван в мотоциклетной каске, со следами извести на плечах, молча потирает ушибленную руку. Ковров, наверное, уже в который раз объясняет ему:
— Пойми наконец, для того чтобы проходить сквозь стены, нужно только три условия — видеть цель, верить в себя и не замечать препятствия. Понял? Вот, смотри.
Сделав рукой какое-то едва заметное движение, он ринулся прямо на кирпичную стену и легко исчез в ней. Потом так же легко появился и скомандовал:
— Давай, пошел!
Иван, сцепив челюсти так, что скулы побелели, бросился вперед и врезался в стену. Брыль вовремя подхватил его.
Сидящие на верстаке Верочка и Катенька тихонько прыснули.
— Не штурмуй стену, это не дзот, — принялся вновь объяснять Ковров. — Не замечай ее, понял?
— Понял, — ответствовал Иван и снова врезался в кирпич.
— Либо убьется, либо покалечится, — определил Брыль, которому изрядно надоело ловить Пухова.
Ковров насупился. Потом посмотрел на притихших девушек.
— Все понятно, — тяжело вздохнула Верочка. — Придется жертвовать собой. Пойду напрошусь к Алене в горничные на сегодня. С некоторых пор она это очень любит...
— Я с тобой, — тяжело вздохнула Катенька. — Ой, товарищи, когда-нибудь она меня заколдует, в прах обратит.
— Не бойся, восстановим, — пообещал Ковров.
— Мы дверь не запрем, — деловито сказала Верочка. — В кухонное окно фонариком помигаем, когда идти можно будет.
— Только пойми, Иван, во сне она прежняя, но если до поцелуя разбудишь — беды не миновать, — напомнил Ковров.
— Я помню, — кивнул Иван.
В своей квартире Сатанеев поздно ночью сидит за столом, заваленным справочниками и журналами. На коленях его лежит открытая «Медицинская энциклопедия». В руках у Сатанеева — ярко иллюстрированное издание «Конька-Горбунка». Он с ужасом рассматривает сочные изображения кипящих котлов с торчащими из них худыми ногами.
— Бух в котел — и там сварился... — дрожащим голосом произносит он, отшвыривая книгу и хватаясь за «Энциклопедию». — Ожог... третьей степени... Нет, это немыслимо!
Сатанеев глубоко задумывается, вертя в пальцах большой карандаш, которым делал пометки. Неожиданно лицо его озаряется радостью.
— Кажется, придумал!
И перед мысленным взором Сатанеева возникает кованый ларец в кабинете Киры. Он видит, как медленно, словно во сне, открывается фигурная крышка ларца, из глубины его так же медленно и торжественно выплывает волшебная палочка, не отличающаяся внешне от карандаша в его руках.
— Нашел! — шепотом говорит он, прижимая дрожащими руками карандаш к бурно вздымающемуся животу.
Он подбегает к платяному шкафу, распахивает его, на миг замирает перед открывшимся большим зеркалом, хихикая, гладит обширную лысину.
— Обращусь в блондины! Или нет! В брюнеты, это благороднее...
Часы на стене бьют час ночи.
Иван протискивается сквозь полуоткрытую дверь в квартиру Алены. Его встречает всхлипывающая Верочка.
— Заснула? — шепчет Иван.
Верочка вздрагивает, судорожно зажимает ему рот и отрицательно качает головой. Иван быстро прячется в стенной шкаф.
— Читай с выражением, — слышится из комнаты капризный сонный голос Алены. — И громче!
— В наступающем сезоне вновь будут модны расклешенные юбки, — дрожащим голосом читает Катенька, — с широкими корсетами из велюра, замши или иных плотных и красивых материалов.
— Что ты кричишь, как на базаре? — вновь недовольно бормочет Алена. — Тише читай!
Голос Катеньки сливается в монотонное бормотание.
— Где Вера? — снова вопрошает засыпающая Алена. — Пусть грелку в ногах поправит! И уходите обе, я спать хочу.
Девушки стремглав выбегают из комнаты. Дверь захлопывается. Наступает тишина.
— Если не расколдуют — уволюсь, — всхлипывает, спускаясь по лестнице, Верочка.
— Только б ему повезло, только б ему повезло, — твердит Катенька, семеня вслед.
— Слушай, — говорит Верочка, оборачиваясь. — Давай кулаки за него держать. Всю ночь!
— Давай! — соглашается Катенька. — Раз, два, три!
Они одновременно сжимают, вытянув вперед, кулачки и, закрыв глаза, обе шепчут одно желание:
— Только б ему удалось!
Иван выбирается из шкафа и входит в комнату. Все вокруг освещено лунным светом. На узкой тахте крепко спит Алена, и во сне лицо ее прекрасно и грустно. Иван останавливается, залюбовавшись спящей, и вдруг непроизвольно, по-детски прерывисто вздыхает. Алена пошевелилась во сне. Иван вздрогнул, отступил за портьеру.
— Иванушка, — шепчет сквозь сон Алена.
— Аленушка моя, — говорит Иван, приближаясь к постели.
— Как хорошо, когда ты снишься, — шепчет Алена, улыбаясь.
— Милая моя, бедная. — Иван осторожно становится на колени рядом с кроватью.
— Мне плохо, Ванечка, родной, что-то со мной случилось... Я сама не своя... — По щеке Алены медленно скатывается слеза.
— Не думай об этом, все это наваждение, оно пройдет, обязательно пройдет! — быстро шепчет Иван, весь сжимаясь от жалости и нежности.
— Ты не уйдешь?..
— Нет, нет!
— Уйдешь... — слабо улыбаясь, произносит Алена, в улыбке ее грусть и безнадежность. — Ты теперь только во сне приходишь... Разлюбил Иванушка Аленушку...
— Я люблю тебя, я тебя еще больше люблю, — говорит Иван.
— Какой хороший сон! — Алена закидывает руки за голову. Лицо ее, озаренное лунным светом, на миг становится по-настоящему счастливым, как в первых эпизодах фильма.
— Поцелуй меня, Аленушка, — тихонько просит Иван. — Проснешься, и все будет, как прежде...
— Нет, нельзя, Иванушка, нельзя, я боюсь просыпаться...
— Ты ведь никогда ничего не боялась...
— А теперь боюсь, себя боюсь.
Иван беспомощно оглядывается. Тишина. Уютная девичья комната в лунном свете. Он снова склоняется к Алене.
— Помнишь, как ты меня в первый раз поцеловала?
Нежно, ласково улыбается Алена.
— Мы танцевали... такая красивая мелодия. — Тихо-тихо она пропела несколько тактов. — Ты придумал слова... для меня...
И, словно разбуженное воспоминание, мелодия, напетая Аленой, зазвучала в светящейся лунными бликами комнате.
— Ты поцеловала меня первая, — шепчет Иван. — Я никак не мог решиться...
— Да...
— Поцелуй еще раз, как тогда...