В разговоре с Лолой Банев сообщал о своем положении:
— Минуточку, Лола, — сказал он. — Дело ведь вот в чем. Ехать мне в столицу сейчас нельзя.
— То есть как это нельзя? Только не ври мне, что ты работаешь!..
— Минуточку. Понимаешь... как бы это тебе объяснить... Ну, словом, мне сейчас запрещено появляться в столице.
Лола хрустнула пальцами.
— Опять какой-нибудь скандал, — сказала она брезгливо.
— Н-ну, в общем, да... скандал. Я слегка повздорил с господином президентом, и мне порекомендовали год-другой пожить в провинции. Поэтому, собственно, я и приехал.
Она смотрела ему в лицо, и видно было, как брезгливость сменяется у нее сомнением, а сомнение — каким-то ужасным подозрением.
— Только не воображай, что меня разыскивает полиция, — сказал он с досадой.
Она поджала губы.
— Я ничего не воображаю, — сказала она и надолго замолчала.
Убран этот разговор, вероятно, не только потому, что ТАКОЙ бывшей жене такие новости-подробности не сообщают, но и потому, что Авторы решили сказать читателю об опальности Банева позже.
Об особенностях погоды тоже мимоходом говорится в самом начале повести:
— Что у вас тут сделалось с погодой? — спросил Виктор. — Или просто лето неудачное?
— У нас теперь всегда так, — сказала она с неожиданной злостью. — Ах, как ты мне надоел!
И даже об особом отношении мокрецов к детям говорится сразу:
<...> Так и отдать ее мокрецам? Чтобы мокрецы ее воспитывали, да?
— Какие еще мокрецы? — спросил Виктор, морщась. — Знаешь, Лола, ты все-таки, знаешь...
В перечислении же Павором бед от мокрецов в рукописи еще и такая «беда»: «Телевизоры не работают — от мокрецов».
Бол-Кунац на вопрос Банева, где он был и что делал, когда его ударили по голове, отвечает: «Видите ли, я лежал тут за углом...» В черновике было продолжение: «Когда вы упали, я бросился на него, и тогда он ударил меня, и я опять не успел его разглядеть».
«Знаю я нынешних уголовников», — думает Банев и (в черновике) добавляет: «Отрыщь набок, хлява, и бе. По’л? По’л. Не то». А когда Банев вспоминает детство и цирк («любоваться на ляжки канатоходицы»), он добавляет: «Где еще в нашем городке было на ляжки любоваться...»
Подробности в речах Голема. Среди примеров насилия над языком кроме «Куда идет дождь?», «Чем встает солнце?» Голем еще называет: «Кем грядет жених во полунощи?» Баневу Голем говорит: «Это все дожди. <...> Мы дышим водой». В черновике он добавляет, конкретизируя: «Уже три года, как этот город дышит водой». Вместо пафосной речи об Апокалипсисе, злаках и плевелах Голем иронизирует: «А тем временем доктор Квадрига погиб в туалете. Он не захотел ждать, и, может быть, он прав».
Более подробно в черновике описывается и разговор Голема с Павором:
— Согласитесь, Голем, — говорил Павор, — я в глупейшем положении. Вы сами понимаете, что я не могу жаловаться на военных. Сам отвечать я тоже не намерен. Мне остается только одно — писать жалобу на вас.
— Но вы же знаете, что я тоже ни при чем, — лениво возразил Голем.
— Так я и говорю: глупо. Но если я не представлю отчета, на меня наложат взыскание. Зачем мне взыскание? Я представлен к повышению, а из-за этой глупости...
<...>
— Вы можете мне что-нибудь посоветовать?
— Не знаю... Нет.
— Может быть, мне обратиться к начальнику охраны?
— Может быть. Обратитесь. Ох, и надоело же мне это.
— Мне тоже. А где я его возьму?
— Представления не имею. Я его один раз только видел. Спросите у солдат.
Павор залпом опрокинул свою рюмку.
— Я констатирую, что вы не хотите мне помочь.
— Я не знаю — как, — сказал Голем.
— Но это же вздор! Вы — главный врач лепрозория, царь и бог, вы подписываете пропуска. Неужели у вас нет никаких возможностей провести меня на территорию?
— Есть одна. Если вы заболеете, я приму вас к себе.
Санаторий, в котором работала Диана, находился на Санаторной горе (говорится в рукописи).
«Плохо, если на рудники», — думает Банев о сопротивлении президенту. В рукописи были не просто рудники, а «урановые рудники». В рассказе бургомистра о заболевшем очковой болезнью приехавшем известном физике говорилось о физике-ядерщике.
Разговор Банева с мокрецом, угодившим в капкан, на крыльце санатория был более информативным:
— Вам что-нибудь нужно? — спросил Виктор. — Может быть, глоток джину?
— Кто вы такой? — спросил мокрец.
— Моя фамилия Банев.
— Вы живете в этом городе?
— Да. Временно. Вам больно сейчас?
Виктору были видны только его глаза, но ему показалось, будто мокрец безрадостно ухмыльнулся под черной повязкой.
— А вы как думаете?
— Ничего. Потерпите еще несколько минут, — сказал Виктор. — Сейчас за вами приедут... Вам на редкость не повезло, однако.
— Да. Не повезло.
— Завтра найду этого дурака, который ставит капканы на человечьих тропинках, и обрадую его. Тоже мне, траппер, Кожаный Чулок, Соколиный Глаз...
Диана на вопрос Банева, почему ей не нравится Павор, отвечает, что таких белокурых бестий она ненавидит. В рукописи же сначала она сообщает более конкретно:
— Мне не нравится, что он занимается мокрецами. И мне не нравится, что его не пускают в лепрозорий.
— Не понимаю, — сказал Виктор благодушно. — Мокрецами он занимается потому, что он инспектор департамента здравоохранения, а не пускают его... так ведь никого не пускают.
Фламин Ювента в рукописи был племянником не полицмейстера, а директора завода. И Тэдди после драки говорит Баневу не «Дядюшка у него знаешь кто», а «Его дядюшка приятель с начальником полиции».
Во время разговора с Дианой о людях-«медузах» Банев на вопрос Дианы, что делают с медузами, отвечает более конкретно: «На Дальнем Востоке из них, кажется, делают консервы».
Появившись в ресторане, мокрец обращается с вопросом к Диане. В первоначальном варианте вопрос был общим (к Диане и Виктору), и отвечал на него Виктор более подробно:
— Простите, — сказал он, — вы не можете мне сказать, где доктор Юл Голем?
— Нет, — сказал Виктор. — Обычно в это время он бывает здесь, но сегодня где-то задержался. Он будет с минуты на минуту.
— Присядьте, — предложила Диана, — подождите.
— Благодарю вас, — сказал мокрец, — я подожду в вестибюле.
— Вы нам нисколько не помешаете, — сказала Диана. — Садитесь.
После этого в окончательном варианте «Виктор налил ему коньяку. Мокрец привычно небрежным жестом взял рюмку, покачал, как бы взвешивая, и снова поставил на стол». В черновом варианте:
Виктор молча налил коньяку в третью рюмку и придвинул к нему. Но он не обратил внимания ни на Виктора, ни на коньяк. Он пристально смотрел на Диану.
Конкретные размышления Банева по поводу сидящего рядом мокреца в рукописи («Интересно, что ему понадобилось от Дианы? Опять медикаменты?») Авторы заменяют более общими, продолжающими мысли Банева о человечестве: «А вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?..»
Поведение мокреца, услышавшего от Фламина Ювенты «А ну, зараза, пошел отсюда вон!», в окончательном варианте не описывалось. А в черновике было: «Зурзмансор уже стоял, сгорбленный и покорный». И позже, во время драки, в окончательном варианте «Зурзмансор, спокойно откинувшийся в кресле», а в первоначальном — «Зурзмансор, прижавшийся к стене».
В начале беседы с бургомистром о статье против мокрецов Банев заявляет на длинную речь бургомистра: «Давайте говорить просто...» В рукописи он добавляет: «Я не избиратель и не министр иностранных дел». Далее, подстраиваясь под бургомистра, Банев с издевкой говорит: «Вы ведь знаете, мы, писатели, народ неподкупный, действуем исключительно по велению совести».
Голем и Банев беседуют о молодом человеке в очках и Паворе. В рукописи было дополнение:
— Ладно, — сказал Виктор. — Значит, генерал Пферд... Ага, — сказал он. — И этот молодой человек с портфелем... Вот оно что! Значит, это у вас просто военная лаборатория. Понятно... А Павор, значит, не военный. Он знает, кто этот тип в очках и с портфелем?
— Думаю, да, — сказал Голем. — Во всяком случае, он пытался проникнуть к нему в номер. Это я сам видел.
— Ну и что? — заинтересовался Виктор.
— Не получилось.
— Так, Павор, значит, не военный, — повторил Виктор. — А этот тип знает, кто такой Павор?
Убирается изложение бородатого анекдота (впрочем, может быть, в то время он был новым?) во время разговора Дианы и Виктора утром, когда Виктор бреется:
— Вспомнила анекдот про мужа, который бреется утром.
— Изложи.
— Морщится он от боли, страдает и спрашивает жену: «Хотела бы ты быть мужчиной, кошечка?» А жена отвечает: «А ты, милый?»
— Пардон, — сказал Виктор. — Я не понимаю.
Начало разговора Банева с Зурзмансором в рукописи было описано несколько по-другому:
Он тут же увидел его: человек из лепрозория сидел за служебным столиком в дальнем углу, где обычно Диана кормила Виктора. Он поднялся им навстречу. Это был тот самый желтолицый обладатель орлиного профиля, и на нем был вечерний черный костюм, и он был в черных перчатках и руки не подал, просто поклонился и сказал отчетливо, но негромко:
— Здравствуйте, рад вас видеть.
— Банев, — представился Виктор, ощущая некоторое разочарование. Он ожидал, что это будет настоящий мокрец.
— Мы, собственно, уже знакомы, — сказал человек из лепрозория. Я Зурзмансор.
Виктор постарался не выдать своего замешательства. Они сели, разобрали салфетки, и официантка принесла суп. Ладно, подумал Виктор, значит вот они какие без повязки. Подожди, а где его «очки»? У Зурзмансора не было «очков», можно было подумать, будто они расплылись по всему лицу и окрасили кожу в желтоватый цвет.
— Ирма передает вам привет, — сказал Зурзмансор, разламывая кусочек хлеба. — Просит не беспокоиться.