то нашептывать ему, бегая замаслившимися глазками. Лавр Федотович опустил обслюненный бинокль, прикрылся ладонью и произнес дрогнувшим голосом:
— Продолжайте докладывать, товарищ Зубо.
Комендант с готовностью отложил список родственников и продолжал:
— Пункт двенадцатый. Адрес постоянного местожительства: Галактика, Местная Система, звезда Бетельгейзе, планета Константина, государство Константиния, город Константинов, вызов четыреста пятьдесят семь дробь четырнадцать-девять. Все.
— Протестую, — сказал Фарфуркис окрепшим голосом. Лавр Федотович благосклонно взглянул на него. Опала кончалась, и Фарфуркис со слезами счастья на глазах продолжал: — Я протестую. В описании возраста допущена явная нелепость. В анкете указана дата рождения двести тринадцатый год до нашей эры. Если бы это было так, то делу номер семьдесят два было бы сейчас больше двух тысяч лет, что превышает на две тысячи лет максимальный известный науке возраст. Я требую уточнить дату и наказать виновного.
— Ему действительно две тысячи лет, — сказал я.
— Это антинаучно, — возразил Фарфуркис. — Вы, товарищ консультант, напрасно воображаете, что вам позволят здесь оперировать антинаучными заявлениями. Мы здесь тоже кое-что знаем, и я говорю даже не о гигантском опыте нашего руководства, но просто о знании научной литературы. В последнем номере журнала «Здоровье»... — И он подробно рассказал содержание статьи о геронтологии в последнем номере журнала «Здоровье». Когда он кончил, Хлебоедов ревниво сказал:
— А может быть, он горец, откуда вы знаете?
— Но позвольте! — вскричал Фарфуркис. — Даже среди горцев максимально возможный возраст...
— Не позволю я! — сказал Хлебоедов. — Не позволю я преуменьшать возможности наших славных горцев! Если хотите знать, максимально возможный возраст наших горцев предела не имеет! — И он победоносно поглядел на Лавра Федотовича.
— Народ, — сказал Лавр Федотович. — Народ вечен. Пришельцы приходят и уходят, а народ наш, великий народ, пребывает вовеки.
Фарфуркис и Хлебоедов задумались, прикидывая, в чью же пользу высказался председатель. Ни тому, ни другому рисковать не хотелось. Один был на гребне и не желал из-за какого-то паршивого пришельца с этого гребня ссыпаться. Другой, глубоко внизу, висел над пропастью, и ему только что была сброшена спасательная бечевка. А между тем Лавр Федотович произнес:
— У вас все, товарищ Зубо? Вопросы есть? Нет вопросов. Есть предложение вызвать дело, поименованное Константиновым Константином. Других предложений нет? Пусть дело войдет.
Комендант побледнел, закусил губу и достал из кармана перламутровую коробочку.
— Пусть дело войдет, — повторил Лавр Федотович, чуть повышая голос.
— Сейчас, сейчас, — пробормотал комендант. Ему было страшно.
— Ну чего ты стоите? — возмущенно спросил Хлебоедов. — Мне, что ли, за ним идти?
Тогда комендант решился. Он зажмурил глаза и нажал на перламутровую крышку. Раздался звук откупориваемой бутылки, и рядом с демонстрационным столом появился Константин. По-видимому, вызов захватил его во время работы: он был в комбинезоне, заляпанном флюоресцентной смазкой, передние руки его были в рабочих металлических перчатках, а задние он торопливо вытирал о спину. Все четыре глаза его еще хранили озабоченное деловое выражение. По комнате распространился сильный запах Большой Химии.
— Здравствуйте, — сказал он обрадованно, сообразив наконец, куда попал. — Наконец-то вы меня вызвали. Дело, правда, пустяковое, неловко даже вас беспокоить, но при моем безвыходном положении только и остается, что просить о помощи. Чтобы не задерживать долго вашего внимания, что мне нужно? — Он принялся загибать пальцы на правой передней руке. — Лазерную сверлильную установку — не обязательно высокой мощности. Плазменную горелку, у вас такие уже есть, я знаю. Два инкубатора на тысячу яиц каждый. Для начала мне этого хватит, но хорошо бы еще квалифицированного инженера, и чтобы разрешили работать в Китежградских мастерских...
— Так какой же это пришелец? — с изумлением и негодованием сказал Хлебоедов. — Какой он, я спрашиваю, пришелец, если я его каждый день вижу в ресторане? Вы, собственно, товарищ, кто такой и как сюда попали?
— Я — Константин из системы Бетельгейзе. — Константин смутился. — Я думал, что вы все уже знаете, меня уже опрашивали. — Он заметил меня и приветливо улыбнулся. — Ведь это вы меня опрашивали, верно?
Хлебоедов тоже обратился ко мне.
— Так что, это, по-вашему, пришелец? — язвительно спросил он.
— Конечно, — сказал я. — У него неполадки в звездолете, и он вынужден был приземлиться у нас.
— Странные какие-то дела творятся, — сказал Хлебоедов. — Пришельцы какие-то странные пошли...
— Я вот смотрю фотографию в деле, — подал голос Фарфуркис, — и вижу, что общее сходство имеется, но у товарища на фотографии две руки, а у этого неизвестного гражданина — четыре. Как это с точки зрения науки может быть объяснено?
— Константин, — сказал я. — Встаньте, пожалуйста, к этому товарищу в фас.
Константин повиновался.
— Так-так-так, — сказал Фарфуркис. — С этим мы разобрались. Должен вам сказать, Лавр Федотович, что сходство фотографии с этим вот товарищем несомненное. Вот четыре глаза я вижу... да, четыре. Носа нет. Да... Рот крючком. Все правильно.
— Ну, я не знаю, — сказал Хлебоедов. — О пришельцах писали в прессе, и утверждалось там, что если бы пришельцы существовали, они давали бы нам о себе знать. А поскольку, значит, не дают о себе знать, то их и нет. А есть выдумка недобросовестных лиц. Вы пришелец? — гаркнул он вдруг на Константина.
— Да, — сказал Константин.
— Знать вы о себе дали?
— Я не давал, — сказал Константин. — Я вообще не собирался у вас приземляться, и дело ведь не в этом, по-моему...
— Нет уж, гражданин хороший, ты мне это бросьте! Именно в этом дело и есть. Даешь о себе знать — милости просим, хлеб-соль выносим, пей-гуляй. А не даешь — не обессудь. Амфибрахий амфибрахием, а мы тоже тут хлеб не даром едим, работаем и отвлекаться на посторонних не можем. Таково мое общее мнение.
— Грррм, — выразился Лавр Федотович. — Еще кто желает выступить?
— Я, с вашего позволения, — сказал Фарфуркис. — Товарищ Хлебоедов в целом верно изобразил положение вещей. Однако мне кажется, что, несмотря на загруженность работой, мы не должны все-таки отмахиваться от товарища. Мне кажется, мы должны подходить более индивидуально к этому конкретному случаю. Я за более тщательное расследование. Никто не должен получить возможность обвинять нас в поспешности, бюрократизме и бездушии с одной стороны, а также в халатности, прекраснодушии и отсутствии бдительности — с другой стороны. С позволения Лавра Федотовича я предложил бы провести дополнительный опрос гражданина Константинова Константина Константиновича с целью выяснения его личности.
— Чего это мы будем подменять собой милицию? — сказал Хлебоедов, чувствуя, что поверженный противник вновь неудержимо лезет вверх по склону.
— Прошу прощения, — сказал Фарфуркис. — Не подменять собою милицию, а содействовать исполнению духа и буквы инструкции, где в параграфе девятом главы первой части шестой сказано по этому поводу... — Голос его повысился до торжествующей звонкости. — «В случае, когда идентификация, произведенная научным консультантом совместно с представителями администрации, хорошо знающими местные условия, вызывает сомнения Тройки, надлежит произвести дополнительное изучение дела на предмет уточнения идентификации совместно с уполномоченным Тройки или на одном из заседаний Тройки». Что я и предлагаю.
— Так точно, товарищ генералиссимус, — неожиданно внятно произнес полковник. — Так точно — старый дурак...
— Инструкция, инструкция, — сказал Хлебоедов гнусаво. — Мы будем по инструкции, а он нам тут голову будет морочить, жулик четырехглазый... Время будет у нас отнимать. Народное время! — воскликнул он страдальчески, косясь на Лавра Федотовича.
— Почему же это я жулик? — сказал Константин с возмущением. — Вы меня оскорбляете, гражданин Хлебоедов. И вообще я вижу, что вам совершенно наплевать, пришелец я или не пришелец, вы только стараетесь подсидеть гражданина Фарфуркиса и выиграть в глазах гражданина Вунюкова. Это бесчестно. Мне нужна помощь, и на любой планете, входящей в космическую конвенцию, мне бы эту помощь давным-давно уже оказали. А вы вот...
— Клевета! — наливаясь кровью, заорал Хлебоедов. — Оговаривают! Да что же это, товарищи? Двадцать пять лет куда прикажут... Ни одного взыскания... Всегда с повышением...
— И опять врете, — хладнокровно сказал Константин. — Два раза вас выгоняли.
— Это навет! Это политический донос! Не те времена, товарищ Константинов! Мы еще посмотрим, чем ваша сотня родителей занималась... что это были за родители! Набрал родственников, понимаете, целое учреждение...
— Грррм, — проговорил Лавр Федотович. — Я предлагаю прекратить прения и подвести черту. Другие предложения есть?
Наступила тишина. Фарфуркис, не очень скрываясь, торжествовал, Хлебоедов утирался платком, а Константин пристально вглядывался в Лавра Федотовича, явно тщась прочесть его мысли или хотя бы проникнуть в его душу, однако видно было, что все старания его пропадают втуне, и в четырехглазом и безносом лице его виделась мне все более отчетливо проступающая разочарованность опытного кладоискателя, отвалившего заветный камень, засунувшего руку по плечо в древний тайник, но никак не могущего нащупать там ничего, кроме нежной пыли, паутины и каких-то неопределенных крошек.
— Поскольку возражений не поступает, — провозгласил Лавр Федотович, — приступим к доследованию дела. Слово предоставляется... — он сделал томительную паузу, во время которой Хлебоедов чуть не умер, — ...товарищу Фарфуркису.
Хлебоедов, очутившись на дне зловонной пропасти, безумными глазами следил за полетом стервятников, свершающих круг за кругом в недоступной теперь для него ведомственной синеве. Фарфуркис не торопился начинать. Он совершил еще пару кругов, обдавая Хлебоедова пометом, затем уселся на краю обрыва, почистил перышки, охорашиваясь и кокетливо поглядывая на Лавра Федотовича, и наконец приступил: