. Страут, кряхтя, привстал с кресла — светлая его шея стала темной. Щупальцы оторвали дно фужера, медленно притянули его к трубе и потом втянулись внутрь вместе с ним. Дно «Хиуса» стало вдвое тоньше.
— Ффу, — сказал Страут и сел. — Чертова тяжесть.
— Триста тонн, — сказал Алексей Петрович. — Ты могуч, Валентин.
Валентин вытер лоб платком — запахло духами.
— Придется все-таки вызвать Мака, — сказал он. — Наши никак не могут отрегулировать манипуляторы. Спину сломишь на этих гектатоннах.
— Да, — сказал Быков. — И это в мире невесомости.
— Веса нет, но инерция остается, — сказал Страут и принялся говорить в микрофон. Рукоятки манипулятора тихо покачивались над его головой.
— Понял? — спросил Быков.
— Это была разгрузка? — сказал Дауге.
— Это была разгрузка, — сказал Алексей Петрович. — А сейчас будет погрузка.
Дауге помолчал, а потом сообщил:
— У нас на Литтл Арес тоже есть манипуляторы.
Алексей Петрович засопел.
— А загрузка производится на складе, — сказал он. — Весь грузовой этаж или трюм сменяется, как обойма. Есть недостаток. Жилой отсек обнажается, и в прошлый раз у Михаила взорвались контрабандные консервы, которые он забыл в чемодане в своей каюте.
— Бедный Михаил, — сказал Дауге.
— Они взорвались вместе с чемоданом, и все это прилипло к стенам, замерзло мгновенно, конечно, но потом растаяло.
— И ты заставил его вылизать все это со стен языком? Ты, флибустьер космоса.
— Что-то вроде того, — согласился Быков. — Я устроил ему разнос а-ля Краюхин. Он слишком толст для консервов, наш штурман.
Страут кончил разговор и снова взялся за манипулятор. Загрузка заняла несколько больше времени. Надо было точно подогнать сменный этаж, и это было довольно трудно. Страут пыхтел и принимал самые невероятные позы. Межпланетники молчали, чтобы не сболтнуть под руку, и только Дауге один раз прошептал: «Сейчас он встанет на голову». Потом Страут упал в кресло и сказал сипло:
— Это надо, черт возьми, механизировать. Так нельзя.
Межпланетники почтительно молчали. Правда, Быков вспомнил, как десять лет назад грузили «Хиус-1»: в течение нескольких дней протаскивали десятки тонн груза через игольные ушки четырех метровых люков. И на загрузке было занято человек сто рабочих и уйма различных механизмов. Но Быков промолчал. Если человек на работе потеет, и пыхтит, и поминает черта, и багровеет — значит где-то что-то надо механизировать.
В репродукторе послышался знакомый тенорок Михаила Антоновича:
— Валя, — сказал он. — Превосходно. Мне ничего, кажется, не придется регулировать. Большое спасибо вам, Валя.
— На здоровье, — вежливо откликнулся Страут.
— Точность — два-три миллиметра, — сказал Михаил Антонович. — Это необыкновенно. Херцберг в прошлый раз дал сдвиг в девять сантиметров.
— Херцберг — старый коновал, — сказал Страут.
— Ммм... — раздалось в репродукторе. Херцберг считался одним из лучших манипуляторщиков Девятого. Дауге хихикнул.
— Херцберг работал у нас на Литтл Арес, — сказал он.
— Я не пошел бы на ваш Литтл Арес даже заместителем Краюхина, — сказал Страут, не оборачиваясь. Он был полон достоинства. — Михаил Антонович, уводите, пожалуйста, «Хиус». Я сейчас буду грузить «Викинг».
— Да-да, конечно, — торопливо откликнулся штурман. — Немедленно. Конечно. Еще раз — большое спасибо.
— Не за что, — сказал Страут с великолепной небрежностью.
Быков посмотрел на Дауге.
— Ну что ж, пошли. Спектакль окончен.
— Я хочу посмотреть на «Викинг», — сказал Дауге.
— Пошли, пошли, тебя ждет Юрковский.
— Ах, да. Жаль. Я очень хотел...
— Валентин, — сказал Быков, поднимаясь. — В общем, мы пошли. Спасибо.
— Ага, — сказал Страут. — Счастливо, ребята.
— Надеюсь, ты завтра дашь мне «зебру».
— Еще бы, — сказал Страут. — Желаю удачи.
Они пошли к дверям, как вдруг репродуктор каркнул:
— Диспетчер. Диспетчер.
— Диспетчер Страут, Ю Эс Си Ар.
— Це — двадцать два, капитан Шиптон. Прошу посадку.
— Это твои ученые, Алексей, — сказал Страут. — Кэптэн Шиптон, даю третий пассажирский, код один-один-тринадцать, база — двадцать семь, двадцать восемь, триста один. Повторяю: даю третий пассажирский...
— Ну, вот и прибыли спутники, — сказал Алексей Петрович. — Надо встречать. Пошли, Иоганыч.
— Капитана Шиптона я хорошо знаю, — сказал Дауге. — Он работал у нас на Марсе.
Они услыхали, как Страут, кончив повторять цифры, крикнул им вслед:
— На ваш Марс я не пошел бы даже Десантником.
— Все ясно, — сказал Дауге и закрыл дверь.
Юрковский сидел в своем номере за столом, заваленным бумагами, и писал. Он мрачно посмотрел на Дауге и сказал:
— Знаешь что, Григорий. К чертям таких соавторов.
— Прости, Володя. Я...
— Разгильдяй ты, — сказал Юрковский.
Дауге крякнул и, присев за стол напротив Юрковского, взял пачку листов. Это была книга, которую они написали вместе. Она называлась «Планетология и проблемы космогонии».
— Завтра мы улетаем, — сказал Юрковский, — три четверти корректуры лежат нетронутые, а соавтора черт носит по Спутнику, и никто не знает, где он.
— Я был в диспетчерской, — пробормотал Дауге, бессмысленно листая корректуру.
— Я все видеофоны оборвал, — продолжал Юрковский. — И один раз мне сказали, что какой-то Дауге полчаса назад улетел на Землю по вызову Краюхина.
— Ну, ладно, ладно, — пробормотал Дауге. — Давай, где тут моя половина...
— Твоя половина уже просмотрена, — сказал Юрковский, — осталось просмотреть мою. И пошлет же господь соавтора-разгильдяя!
Дауге схватил пачку листов и сел на диван, но тут же вскочил с коротким воплем. С дивана бесшумной тенью соскользнула ящерица и уселась посреди комнаты, недовольно поворачивая квадратную голову. Она была оранжевая в мелкую клеточку, такая же, как обшивка дивана.
— Это называется — мимикрия, — сказал Юрковский. Дауге перевел дух и снова уселся на диван — на этот раз осторожно, в три разделения.
— Сейчас она станет серой, — сообщил Юрковский, глядя на ящерицу. — Варечка, жизнь моя...
Дауге остервенело шуршал бумагой, не поднимая глаз. Он был полон невысказанных слов.
Стало тихо. Варечка долго сидела, неподвижная, с закрытыми глазами, потом уползла в угол и оттуда рассматривала обоих, шевеля мокрой кожей на горле.
— Вот это фраза, — сказал Дауге. — «Принимая во внимание (4), учитывая, что наклонность должна быть функцией σ, а также замечая, что (7) при условии (2) обращается в величину, которая, будучи умножена на σ, даст...» и так далее. Всего... раз-два-три... девять строчек. И в конце нет точки.
— Ужасная фраза, — согласился Юрковский. — Я выписал ее из твоей последней статьи.
— Что ты говоришь?! — И Дауге принялся чиркать пером.
Через некоторое время Юрковский сказал:
— Вот еще перл: «Взглянем на Солнечную систему с северного полюса эклиптики...»
— А что?
— Я ее вычеркну.
— Почему?
— Это мне напоминает одного студента, который рассказывал о галактическом вращении: «Посмотрим на небесный свод и увидим массу звезд». — «И все они вращаются», — добавил один из членов комиссии.
— По-моему, это звучит совсем неплохо: посмотрим на небесный свод.
— Это звучит, как корреспонденция о пуске ТЯЭС: «Инженер нажал рубильник, и ток медленно потек по проводам».
Дауге хихикнул и взял новую пачку листов. Варечка задремала в углу серым столбиком.
Когда в дверь постучали, Юрковский поднял голову и сказал:
— Меня нет дома.
— Меня тоже, — сказал Дауге.
В дверь постучали еще раз — громче, из коридора просунулась голова, осмотрела присутствующих и произнесла:
— Войдите.
— Вот именно, — сказал Юрковский.
Дверь отъехала в сторону, и на пороге появился невысокий сухощавый человек в сером с иголочки костюме.
— Mais non! — сказал он, всплеснув руками. — Pardonnez-vous, non войдите, я хотел узнать: войтить?
— Конечно, — сказал Юрковский, поднимаясь и запахивая купальный халат. — Конечно, войтить, и немедленно.
Человек в сером подошел к нему, несколько секунд шевелил губами и наконец произнес, великолепно картавя:
— Шарль Моллар, радиоопт`икь. Лечу avec vous на Амальтею.
— Владимир Юрковский, планетолог. Чрезвычайно рад познакомиться.
Они пожали друг другу руки.
— Григорий Дауге, планетолог, — сказал Юрковский.
Дауге поклонился и пожал руку Моллару.
— А где же Быков? — спросил он.
— Capitaine marchand, мсье Быкофф... — сказал Моллар и взмахнул руками. — Как это сказать?.. Э-э-э...
— Он не встречал вас? — спросил Дауге.
— Нет, — сказал Моллар и посмотрел на Варечку. — Прекрасный... э-э-э... чучел`о! Я говорю только по-русску со вчера. Я нашел вас трудно. Я встречал здесь один соотечественникь — он прекрасно говорилль по-русску, и я нашел вас.
— Вы отлично говорите по-русску, — сказал Юрковский, поглядывая на Варечку, приоткрывшую один глаз. — Просто прекрасно.
— Да вы садитесь, мсье Моллар, — сказал Дауге, подвигая кресло.
— Спасибо, — сказал Моллар и покачал головой. — Я иду в свой кабинет. Я весь запылен. — Он пошевелил пальцами. — Метеоритная пылль! Надо принять душ, n’est pas?
— Же парль франсе, — сказал Дауге с ужасным акцентом.
— Нет-нет, — вскричал Моллар. — Только не так! Только по-русску!
— Конечно, мсье Моллар, — сказал Юрковский. — Конечно. Мы не дадим мсье Дауге говорить по-французски. Это было бы бесчеловечно. N’est pas, Григорий Иоганнович?
Моллар, весело улыбаясь, оглянулся вокруг и встретился глазами с Варечкой, медленно приближающейся к нему из своего угла.
— О, — сказал он. — Ce n’est pas чучело!
— Это Варечка, — сказал Юрковский. — Она родилась на Марсе.
— Прелестно, — сказал Шарль Моллар, пятясь, — прелестно.
В дверях он столкнулся с Колей Ермаковым.
— Здравствуйте, — сказал Коля.