В доме было уютно, солидно; на стол выставили миски с рыбой, с камбалой, какую и король назвал бы роскошным яством, подали вино из скагенских «виноградников», то бишь с великого моря, выжатый из гроздьев сок привозили сюда прямо в бочках и в бутылках.
Когда мать и дочь услыхали, кто таков Йорген и как жестоко и безвинно он страдал, глаза у обеих засияли еще ласковей, в особенности у дочери, барышни Клары. В Старом Скагене он нашел чудесный дом, согревающий сердце, а сердце юноши многое испытало, в том числе и суровую бурю любви, которая ожесточает либо смягчает. Йоргеново сердце было еще очень мягким, очень юным, и место в нем было не занято; пожалуй, как раз к счастью сложилось так, что ровно через три недели барышне Кларе предстояло отплыть в Норвегию, в Кристиансанн, в гости к тетушке, на всю зиму.
В воскресенье перед отъездом все пошли в церковь к причастию. Церковь была большая, нарядная, несколько веков назад выстроенная шотландцами и голландцами чуть поодаль от того места, где сейчас раскинулся город. Она несколько обветшала, и дорога вверх-вниз по глубоким пескам отнимала очень много сил, но люди даже не думали сетовать, шли в Божий храм, пели псалмы, слушали проповеди. Песок окружал и церковную ограду, но могилы пока что содержались в порядке, на кладбище пески не пускали.
Церковь эта была самая большая к северу от Лим-фьорда. Дева Мария на запрестольном образе как живая – в золотом венце, с младенцем Иисусом на руках; резные изображения святых апостолов украшали хоры, а на самом верху стены виднелись портреты давних скагенских бургомистров и советников, при всех регалиях; кафедра тоже покрыта богатой резьбою. Солнце ярко озаряло храм, блестящее медное паникадило и кораблик, подвешенный к потолку.
Йоргена охватило святое, детское чувство, как некогда в богатом испанском соборе, только здесь он чувствовал себя среди своих.
После проповеди все подошли к причастию, он тоже вместе с другими вкусил хлеба и вина, и случилось так, что колена он преклонил рядом с барышней Кларой. Но все помыслы его были обращены к Богу и священному таинству, поэтому, лишь поднявшись на ноги, он заметил, кто преклонял колена с ним рядом, и увидел соленые слезинки, бежавшие по щекам девушки.
Через два дня она уехала в Норвегию, а Йорген остался – помогал в усадьбе, выходил в море ловить рыбу, которой в ту пору водилось много больше, чем теперь. Косяки скумбрии так и поблескивали в ночном мраке, направляясь по своим делам, морской петух ворчал, а краб, когда его ловили, издавал жалобный вой – рыбы не такие немые, как про них говорят. Впрочем, Йоргена куда больше занимало то, что таилось у него в сердце, но однажды так или иначе выйдет наружу.
Каждое воскресенье, когда он сидел в церкви и смотрел на запрестольный образ Девы Марии, взгляд его порой скользил к тому месту, где рядом с ним преклоняла колена барышня Клара, и он думал о ней, о ее добром к нему отношении.
Пришла осень с мокрым снегом и слякотью, вода хлюпала у скагенцев под ногами, песок не мог впитать столько влаги, приходилось брести по щиколотку в воде, чуть ли не на лодках плавать. Шторма швыряли корабли и лодки на смертоносные мели, налетали то снежные бури, то песчаные, наметали песок вокруг домов, так что горожанам приходилось выбираться наружу через дымовую трубу, хотя здесь такое не в диковинку. Но в комнатах царили тепло и уют, вересковый торф да плавник потрескивали в печи, а торговец Брённе читал вслух старинную хронику, читал про датского принца Амлета, который приплыл из Англии, высадился возле Боубьерга и дал сражение; могила его находилась всего в нескольких милях от Рамме, где жил крестьянин-угрелов. Сотни курганов стояли на тамошней пустоши – большущее кладбище, торговец Брённе сам побывал на Амлетовой могиле. Разговор шел о давних временах, о соседях, англичанах и шотландцах, и Йорген иной раз пел песню об английском королевиче, о том, как был изукрашен его роскошный корабль:
От борта до борта он был позлащен,
И Божий на досках начертан закон.
А нос корабля – просто пир для очей:
Там принц нарисован с невестой своей[6].
В особенности эти стихи Йорген пел необычайно проникновенно, с блеском в глазах, они ведь от роду были у него черные и блестящие.
Пели песни, читали – в доме царило благополучие, все, вплоть до домашних животных, жили одной семьей, в ладу и порядке. Посудная полка сверкала начищенными оловянными тарелками, под потолком в изобилии висели колбасы, окорока и прочие зимние припасы. Такое по сей день можно увидеть в богатых крестьянских усадьбах Западного побережья: припасов – ешь не хочу, в комнатах чисто и красиво, хозяева веселые, добродушные, в наше-то время они вошли в силу, и тамошнее гостеприимство ничуть не уступает арабскому.
Никогда прежде, если не считать тех четырех дней, когда ребенком побывал на поминках, Йорген не жил так весело и приятно, только вот барышня Клара находилась в отлучке, хотя постоянно присутствовала в мыслях и разговорах.
В апреле в Норвегию пойдет корабль, и Йорген тоже будет на его борту. Тут-то он совершенно воспрянул и укрепился духом.
– Приятно посмотреть на парня! – сказала матушка Брённе.
– И на тебя приятно! – заметил старый торговец. – Йорген добавил живости зимним вечерам и тебе, матушка, тоже. Ты в нынешнем году помолодела, вон как хорошо выглядишь, прямо красотка! Да ты ведь и была самой красивой в Виборге, а этим много сказано, потому как я всегда считал, что тамошние барышни краше всех.
Йорген ничего не сказал, негоже ему встревать, но думал он об одной скагенской девушке, к которой вскоре и отправился. Корабль причалил в Кристиансанне, с попутным ветром добрался он туда всего за полдня.
Однажды утром торговец Брённе пошел к маяку, стоявшему далеко от Старого Скагена, вблизи мыса Гренен; угли на поворотной жаровне давно остыли, а солнце успело подняться высоко, когда он наконец взобрался на башню. В миле от крайней оконечности суши тянутся подводные отмели, а за ними виднелось несколько кораблей, среди них торговец вроде бы разглядел в подзорную трубу свою «Карен Брённе». Так и есть, его судно на подходе. Клара и Йорген были на палубе, скагенский маяк и церковная башня являлись их взору, словно цапля и лебедь на голубых водах. Клара сидела у поручней и наблюдала, как потихоньку-полегоньку приближаются дюны. Если б дул ровный ветер, они бы уже через час добрались до дома. Дом и радость были так близко! Но столь же близко были смерть и ужас.
У корабля лопнула обшивочная доска, возникла течь, ее пытались заделать, воду откачивали, не жалея сил, подняли сигнал бедствия, до берега-то оставалась еще целая миля, они видели рыбачьи лодки, но очень далеко. Ветер дул в сторону берега, волна тоже им помогала, но недостаточно, корабль тонул. Правой рукой Йорген крепко обнял Клару.
Как она смотрела ему в глаза, когда он с именем Господа на устах бросился вместе с нею в море! У нее вырвался крик, но опасаться было нечего, он ее не выпустит.
Как поется в песне о королевиче, так поступил и Йорген в минуту страшной опасности. Очень ему пригодилось умение хорошо плавать: работая ногами и одной рукой – другою он крепко держал юную девушку, – он вынырнул, немного отдохнул на поверхности, пошевелил ногами, испробовал разные движения, чтобы достало сил доплыть до берега. Девушка вздохнула, он почувствовал, как она вздрогнула, и еще крепче прижал ее к себе. Волна накрыла обоих, течение подхватило, воды были так глубоки, так прозрачны, на миг Йоргену почудилось, будто он видит внизу стаю скумбрии или, может, самого Левиафана, который хотел их проглотить? Тени облаков пробегали по волнам, потом снова ярко сияло солнце, огромные стаи птиц пролетали над головой, а дикие утки, осоловело и сонно качавшиеся на волнах, испуганно разлетались перед пловцом. Однако силы Йоргена убывали, он это чувствовал, до берега же оставалось еще несколько кабельтовых, и тут подоспела подмога, к ним приближалась лодка, но под водой юноша вдруг отчетливо различил какое-то существо, не сводившее с него неподвижных глаз, волна подняла его, существо придвинулось ближе, он ощутил под ногами опору, черная ночь объяла его, все исчезло.
На подводной мели стоял корабельный остов, вода целиком накрывала его, белая носовая фигура упиралась в якорь, чья острая железная лапа торчала из песка, почти достигая поверхности, на нее-то и оперся Йорген, а течение с удвоенной силой толкнуло его вперед. В беспамятстве он было ушел под воду вместе со своею ношей, но очередная волна вновь подняла и его, и девушку.
Рыбаки на лодке подобрали обоих. Кровь текла по лицу Йоргена, он был как мертвый, но крепко держал девушку в объятиях, пришлось разжать их силой. Бледная как смерть лежала она в лодке, направлявшейся к мысу Гренен.
Чего только не делали – вернуть Клару к жизни не удалось, она была мертва. Йорген долго плыл, обнимая утопленницу, плыл изо всех сил, спасая мертвую девушку.
Сам он еще дышал, и его отнесли в дюны, в ближайший дом. Здешний фельдшер, по совместительству кузнец и мелочной торговец, перевязал ему раны, а на другой день привезли лекаря из Йёрринга.
Больного поразила мозговая горячка, он метался в бреду, испускал дикие крики, но на третий день впал в забытье. Жизнь его, казалось, висела на волоске, и лекарь сказал, что пожелал бы Йоргену умереть, так для него было бы лучше всего.
– Будем молить Бога, чтобы парень умер! Никогда ему не стать прежним.
Но Йорген выжил, волосок не порвался, только память порвалась, нити умственных способностей пресеклись, вот что ужасно, осталось только живое тело, которому еще предстояло выздороветь.
Жил Йорген по-прежнему в доме торговца Брённе.
– Он ведь захворал, стараясь спасти наше дитя, – говорил старик, – и теперь стал нам заместо сына.
Йоргена прозвали дурачком, но прозвище было неподходящее; скорее он походил на музыкальный инструмент, струны которого ослабли и не могут звучать – лишь изредка, на считаные минуты, они вдруг натягивались, обретали голос, и тогда звучали давние мелодии, всего-навсего несколько тактов, образы наплывали, таяли, и Йорген опять сидел, бездумно уставясь в одну точку. Едва ли он страдал, лишь темные глаза тускнели, казались черным стеклом.