– Бедный дурачок Йорген! – говорили в народе.
А ведь родная мать носила его под сердцем для жизни в таком богатстве и счастье, что было высокомерием и страшной дерзостью не то что верить в другую жизнь после этой, но и просто желать оной. Что же, все великие дарования в душе пошли прахом? И выпали ему лишь суровые дни, боль да разочарования? Он был бесценной цветочной луковицей, вырванной из плодородной почвы и брошенной в песок, чтобы там сгнить! Неужто в мире Господнем не нашлось для него места получше? Неужто все было и есть только игра случая? Нет, Господь во всеобъемлющей своей любви непременно вознаградит его в другой жизни за все, что он здесь выстрадал и чего лишился. «Ты, Господи, благ и милосерд и многомилостив ко всем, призывающим Тебя» – этот стих из Давидова псалма повторяла с верой и надеждою набожная старушка, жена торговца, и в сердце своем молила Господа поскорее даровать Йоргену избавление, чтобы обрел он милость Божию, вечную жизнь.
На кладбище, где ветер наметал через стену песок, была похоронена Клара. Казалось, Йорген и думать о ней забыл, не было ей места в его воспоминаниях, которые лишь обрывками всплывали из глубин прошлого. Каждое воскресенье он вместе с торговцем и его женою ходил в церковь и тихо сидел, бездумно глядя в пространство. Однажды, когда пели псалмы, он вдруг глубоко вздохнул, глаза блеснули, глядя в сторону алтаря, туда, где больше года назад он преклонял колена обок своей умершей подруги, он произнес ее имя и побледнел как полотно, по щекам покатились слезы.
Его проводили из церкви на воздух, а он сказал, что чувствует себя хорошо и все с ним вроде бы в полном порядке, воспоминание ушло, как его и не было! Горемыка бездольный! Господь, Создатель наш, премудр и любит все чада свои – кто в этом усомнится? Сердцем и разумом мы знаем, а Библия подтверждает: Господь многомилостив ко всем.
В Испании, где средь апельсинов и лавров теплый ветерок обвевает золотые мавританские купола, где звучат песни и кастаньеты, сидел в роскошном доме осиротевший старик, богатейший коммерсант; по улицам тянулись процессии детей со свечами и реющими флагами. Он бы никаких сокровищ не пожалел, только бы родные его дети были с ним, дочка или ее ребенок, который, может статься, вообще не увидел света этого мира, а значит, и света вечности, света рая! «Бедное дитя!»
Да, бедное дитя! Впрямь дитя, хоть и достигшее уже тридцатилетнего возраста, ведь ровно столько лет сравнялось Йоргену в Старом Скагене.
Песок заметал кладбищенские могилы, засыпал церковную стену, но ведь именно здесь, среди предков, среди родичей и возлюбленных, надобно хоронить умерших. Торговец Брённе и его жена тоже упокоились подле своих детей, под белыми песками.
Начало года, время штормов – дюны курились песчаными вихрями, на море большая волна, огромные птичьи стаи, словно тучи в бурю, с криком метались над песками; корабли один за другим терпели бедствие на прибрежных мелях – от скагенского Гренена до дюнного Хусбю.
Однажды под вечер, когда Йорген в одиночестве сидел в горнице, мысли его вдруг прояснились, и он ощутил беспокойство, которое в юные годы гнало его в дюны и на пустошь.
– Домой! Домой! – твердил он, но никто его не слышал.
Он вышел из дома, направился в дюны, песок бил в лицо, вихрился вокруг. Шел он к церкви. Песок засыпал стену, до половины завалил окна, но притвор был расчищен, дверь не заперта. Йорген открыл ее и шагнул внутрь.
Ветер завывал-свистал над Скагеном, такого урагана здесь на людской памяти никогда не бывало – сущее светопреставление! Но Йорген находился в доме Божием, и, меж тем как снаружи воцарилась черная ночь, внутри у него сиял огонь – свет души, который никогда не гаснет. Тяжелый камень, что бременил голову, вдруг с треском рассыпался. Йоргену почудилось, будто в церкви играет орган, но это был гул шторма и бурного моря. Он сел на скамью, и зажглись свечи, одна за другою, такое множество огней можно увидеть разве что в Испании, и портреты давних бургомистров и советников ожили, сошли со стены, где пребывали долгие годы, заняли места на хорах. Церковные врата и двери распахнулись, и внутрь вошли все усопшие, в нарядных одеждах своего времени, вошли под звуки прекрасной музыки, расселись по скамьям. Грянул псалом, точно гул прибоя. Были здесь и его старые приемные родители из дюнного Хусбю, и старый торговец Брённе с женою, а обок них, подле Йоргена, сидела их милая, добрая дочка, она подала Йоргену руку, и оба подошли к алтарю, где когда-то преклоняли колена, и священник соединил их руки и благословил на жизнь в любви… Тут раздался трубный глас, дивный, как детский голос, полный томления и радости, он набрал мощь органа, обернулся бурей рокочущих, возвышенных звуков, ласкающих слух и все же способных сокрушить могильные плиты.
И кораблик, подвешенный к потолку, опустился перед ними двоими, стал большим великолепным кораблем с шелковыми парусами и золочеными реями, с якорями из червонного золота, с канатами, проплетенными шелковой прядью, точь-в-точь как в старинной песне. И жених с невестой поднялись на борт, а за ними и все прихожане – всем хватило места в этом великолепии. Стены и своды церкви оделись цветами, словно бузина и благоуханные липы; ветви и листья ласково шелестели, склоняясь и расступаясь, когда корабль поднялся и тронулся в путь – по морю, по воздуху, каждая свеча в церкви казалась звездочкой, а ветер затянул псалом, и все подхватили:
– С любовью – к славе!.. Ни одна жизнь не погибнет!.. Блаженство и радость! Аллилуйя!
Эти слова стали последними в жизни Йоргена, прервалась нить, что удерживала бессмертную душу, – лишь мертвое тело лежало в темной церкви, вокруг которой буря в неистовстве вздымала вихри летучего песка.
Наутро, в воскресенье, прихожане и священник пришли на богослужение. Дорога была утомительная, ноги то и дело вязли в глубоком песке, а у самого церковного притвора ветром намело целую гору. Священник прочел короткую молитву и сказал, что Господь закрыл двери этого Своего дома, надобно им уйти отсюда и построить Ему новый дом.
Они пропели псалом и разошлись по домам.
Йоргена искали и в городе, и в дюнах, но не нашли. Видно, могучие песчаные волны унесли его с собою, решили люди.
А его тело лежало в величайшем из саркофагов – в самой церкви; и Господь в бурю засыпал его гроб землею, тяжелый песок лежит там по сию пору.
Дюны укрыли могучие своды. Терновник и дикие розы растут над церковью, там, где путник ныне проходит к башне, которая поднимается из песка словно исполинское надгробие и видна за много миль. Ни один король не удостоился более великолепного памятника! Никто не тревожит покой усопшего, никто по сей день не ведал об этом и не ведает, а мне рассказал об этом ветер в дюнах.
Ледяная дева
Давайте отправимся в Швейцарию, давайте приглядимся к этой прекрасной горной стране, где по отвесным скалам карабкаются вверх деревья, давайте поднимемся на искрящиеся заснеженные ледяные поля, а потом снова спустимся на зеленые луга, по которым торопливые речки и ручейки с журчанием бегут, словно боясь опоздать на встречу с морем, чтобы раствориться в нем. Солнце согревает и глубокую долину, и тяжелые снежные массы на вершине. С годами они подтаивают, превращаясь в сверкающие ледяные глыбы, обрушиваются лавинами, громоздятся глетчерами. Два языка такого глетчера спускаются по склонам горных ущелий к подножиям гор Шрекхорн и Веттерхорн, неподалеку от городка Гриндельвальд. Глетчеры эти достойны особого внимания, вот почему летом сюда приезжает много чужестранцев со всех уголков мира, они совершают переходы по высоким, покрытым снегом вершинам, поднимаются из глубоких долин, и тогда им приходится несколько часов карабкаться вверх, и чем выше они поднимаются, тем глубже опускается долина, и они смотрят на нее, словно из корзины воздушного шара. Над вершинами гор нередко нависают облака – плотным, тяжелым дымчатым занавесом, а внизу, в долине, где разбросаны бесчисленные темные деревянные домики, еще сверкает солнечный луч, высвечивая яркий зеленый квадратик земли, который кажется прозрачным. Внизу пенятся и шумят бурлящие потоки, в вышине же вода журчит и звенит, и трепещущими серебристыми лентами спускаются с обрыва ручейки.
По обеим сторонам дороги здесь стоят бревенчатые дома, рядом с каждым – свой маленький картофельный огород, без него тут никак, ведь в каждом доме много ртов. Детей тут хоть пруд пруди, а их сколько ни корми – им все мало; они высыпают из всех домов, толпятся вокруг путешественников, будь то пешие или в экипажах. Детвора промышляет здесь торговлей, малыши предлагают на продажу маленькие изящные домики, вырезанные из дерева, точь-в-точь такие, что строят в этих местах. И неважно, какая погода – дождь или солнце, – вы всегда на улице встретите ватагу ребятишек со своим товаром.
Лет двадцать с небольшим назад попадался тут частенько один мальчуган, тоже со своими товарами, но стоял он всегда в стороне от других детей. Лицо у него было очень серьезное, и он крепко держал свою корзинку из щепы, будто боялся ее выронить, и именно эта его серьезность, да еще и малый возраст были причиной того, что его как раз в первую очередь и замечали, а потом и подзывали, и нередко он выгоднее, чем остальные, продавал свои товары, хотя сам и не понимал почему. Выше по склону стоял дом отца его матери, который и вырезал все эти прекрасные миниатюрные домики. У дедушки был старый шкаф, где было полным-полно резных вещиц: щипцы для орехов, ножи, вилки и шкатулки, украшенные изящной листвой и скачущими сернами. Чего там только не было – глаза разбегались! Но маленький Руди, так звали мальчика, больше всего восхищался старым ружьем, которое висело у стены под балкой. Дедушка обещал, что ружье достанется ему, но только когда он подрастет и научится стрелять.
Хотя мальчик был и невелик, ему уже поручали пасти коз, а если ты умеешь карабкаться по горам за ними – значит, ты хороший пастух, и Руди был хорошим пастухом. Он забирался даже чуть выше коз, любил залезать на высокие деревья за птичьими гнездами. Был он не из робкого десятка, но улыбку на его лице видели, лишь когда он стоял у шумного водопада или слышал, как сходит лавина. Он никогда не играл с другими детьми, встречался с ними только тогда, когда дедушка отправлял его вниз продавать домики, но это занятие Руди не очень нравилось. Он предпочитал в одиночестве лазать по горам или слушать рассказы дедушки о старых временах и о людях, живущих неподалеку, в Майрингене, откуда тот был родом. Люди эти, говорил он, жили там не от сотворения мира, а переселились в те места. Пришли они с далекого севера, где остались их родичи, и назывались они «шведами». Все это были очень важные знания, и Руди это понимал, но другое приятное общение – а именно общение с живущими в доме животными – дало ему еще больше. В доме жила большая собака Айола, доставшаяся Руди в наследство от отца, и кот, который очень много значил для Руди, ведь это он научил его лазать.