– Жалкие букашки! – повторяла она. – И вы еще хотите быть повелителями природы!
И она отвернулась от них и презрительно посмотрела вниз, в долину, где с грохотом проносился поезд.
– Вон они, сидят там, эти сильные духом умники! Они же во власти сил природы! Я вижу каждого из них! Вот этот, горделивый как король, сидит в одиночестве! Вот эти сидят кучкой! А половина спит! И когда паровой дракон остановится, они выйдут! Умники разбредутся по свету!
И она засмеялась.
– Опять сошла лавина, – говорили люди в долине.
– До нас она не докатится, – говорила парочка, сидящая на спине парового дракона. И были они во всех своих мыслях заодно.
Это были Руди и Бабетта, и мельник их сопровождал.
– Меня взяли с собой, как чемодан, – шутил он. – Без меня не обойтись.
– Вот эта парочка, – говорила Ледяная дева. – Многих серн я умертвила, миллионы альпийских роз переломала и вырвала с корнем! Я их уничтожу! Они еще о чем-то думают! Тоже мне «сильные духом»!
И она рассмеялась,
– Вот еще одна лавина сошла! – говорили люди в долине.
В Монтрё, одном из ближайших для путешественников городков, образующих вместе с Клараном, Верне и Креном гирлянду вокруг северо-восточной оконечности Женевского озера, жила с дочерьми и молодым родственником крестная мать Бабетты, благородная английская дама. Они совсем недавно поселились здесь, и тем не менее мельник уже успел нанести им визит, сообщить о помолвке Бабетты, рассказать о Руди и об орленке, о поездке в Интерлакен, короче говоря, всю историю, и все ее участники, как Руди, так и Бабетта, да и мельник тоже, чрезвычайно расположили к себе всех дам. Поэтому всем троим надо было обязательно приехать в гости, вот они и отправились в путь. Бабетта должна была увидеть крестную мать, а крестная должна была увидеть Бабетту.
Поблизости от маленького городка Вильнёв, на оконечности Женевского озера, был пришвартован пароходик, он за полчаса довозит до Верне, который находится в предместье Монтрё. Это одно из мест, неоднократно воспетых поэтами, здесь, под ореховыми деревьями, у глубокого изумрудного озера, сидел лорд Байрон и писал свои мелодичные стихи об узнике стоящего на скалистом островке мрачного Шильонского замка. А вот там, где в воде отражаются плакучие ивы Кларенса, бродил Руссо, мечтая об Элоизе. Река Рона катит свои воды у подножия покрытых снегом Савойских гор, и здесь, недалеко от того места, где она впадает в озеро, находится маленький островок, он действительно так мал, что с берега кажется, будто это какое-то утлое суденышко.
Сотню лет назад одна дама приказала одеть этот скалистый островок камнем, засыпать землей и посадить посреди него три акации, и сейчас они разрослись так, что затеняют весь остров. Бабетта была в полном восторге от этого кусочка земли. Ей казалось, что во время их водного путешествия вВерне ничего более восхитительного им не встретилось. Надо туда попасть, обязательно надо туда попасть, там, должно быть, совершенно восхитительно, повторяла она. Но пароход проплыл мимо и причалил там, где было положено, – в Верне.
Маленькая компания отправилась вверх по улице, между белыми, освещенными солнцем стенами, которые окружают виноградники перед маленьким альпийским городком Монтрё, где крестьянские дома стоят в тени смоковниц, а в садах растут лавры и кипарисы. Где-то посреди улицы находился пансионат, в котором жила крестная мать.
Встретили их очень сердечно. Крестная мать была дородной, дружелюбной женщиной с круглым, веселым лицом. Наверное, в детстве у нее было настоящее рафаэлевское ангельское личико, теперь же ангел постарел, и лицо его было окружено ореолом серебристых волос. Дочери, изящные, высокие и стройные, были нарядно одеты. Сопровождавший их молодой кузен, во всем белом с ног до головы, с золотистыми волосами и бакенбардами, такого размера, что их с лихвой бы хватило на трех джентльменов, сразу же стал оказывать малышке Бабетте всевозможные знаки внимания.
Книги в богатых переплетах, нотные листы и рисунки в беспорядке лежали на большом столе. Через открытую балконную дверь было видно уходящее вдаль прекрасное Женевское озеро, такое блестящее и тихое, что горы Савойи с их деревушками, лесами и снежными шапками отражались в нем вверх ногами.
Руди, который всегда был решителен, бодр и уверен в себе, чувствовал себя не в своей тарелке. Как же долго тянулось время, оно просто застыло! А теперь вот все собрались прогуляться! И прогулка эта была такой же неторопливой. Руди мог бы делать два шага вперед и один назад, чтобы не опережать остальных. Они отправились вниз к Шильону, старому мрачному замку на скалистом острове, чтобы посмотреть на позорный столб и камеры смертников, на ржавые цепи, ввинченные в скалы, каменные нары для приговоренных к смерти, на люки, провалившись в которые несчастные падали прямо на острые шипы – и исчезали в водовороте. Спутникам Руди доставляло удовольствие смотреть на все это, и на подземелье, ставшее известным благодаря тому, что Байрон воспел его в своих стихах. Для Руди же здесь было всего лишь место казни – и больше ничего. Он прислонился к огромному каменному подоконнику, глядя на глубокую, изумрудную воду и на маленький, одинокий остров с тремя акациями. Хорошо бы было сейчас там оказаться, чтобы не слышать своих трещащих без умолку спутников. Но Бабетта была весела и довольна. Кузен же казался ей совершенным.
– Да-да, совершеннейший болтун! – сказал Руди, и впервые Руди сказал нечто, что ей не понравилось.
Англичанин подарил Бабетте маленькую книгу в качестве воспоминания о Шильоне, это была поэма Байрона «Шильонский узник», в переводе на французский, чтобы Бабетта смогла с ней познакомиться.
– Книга – это прекрасно! – сказал Руди. – Но этот прилизанный парень, который подарил ее тебе, не произвел на меня особого впечатления!
– Он похож на мешок для муки, только без муки! – добавил мельник и засмеялся своей шутке.
Руди засмеялся в ответ и сказал, что это очень метко и справедливо.
Когда Руди несколько дней спустя наведался на мельницу, он обнаружил там молодого англичанина. Бабетта как раз угощала его вареной форелью. Руди не сомневался, что она собственноручно украсила ее петрушкой, чтобы рыба выглядела понаряднее. Зачем он сюда явился? Чтобы Бабетта угощала и ублажала его? Руди ревновал, и это забавляло Бабетту, ей было приятно наблюдать самые разные стороны его души, как сильные, так и слабые. Любовь была для нее все еще игрой, и она играла с сердцем Руди, и тем не менее следует признать, он был ее счастьем, мечтой ее жизни, самым лучшим и самым прекрасным человеком на этом свете, но чем мрачнее он становился, тем больше смеялись ее глаза. Она готова была поцеловать белокурого англичанина с золотистыми бакенбардами, если бы знала, что Руди, увидев это, в гневе убежит прочь – ведь это стало бы истинным подтверждением его высокой любви. Со стороны Бабетты это было неправильно и очень неразумно, но ей ведь только что исполнилось девятнадцать лет. Она об этом особенно не задумывалась, и уж совсем не думала о том, как можно истолковать ее поведение, несколько более жизнерадостное и вольное, чем положено было добропорядочной, только что обрученной дочери мельника.
Мельница стояла у дороги изБе, под покрытыми снегом вершинами, которые на местном языке называются «обитель дьявола», неподалеку от бурного горного потока, серо-белого, словно мыльная пена. Но мельницу приводил в движение не этот поток, а другой – поменьше, который по ту сторону реки низвергался с утеса и покаменному ложу под дорогой с силой выбивался наверх и далее тек по широкому закрытому деревянному желобу, проведенному над быстрой рекой с одного берега на другой. Этот поток и вращал огромное мельничное колесо. Желоб настолько переполнялся водой, что она выплескивалась наружу, и если кому-то приходила в голову мысль воспользоваться желобом, чтобы сократить путь до мельницы, то его ожидала мокрая и скользкая поверхность. А молодому англичанину как раз пришла в голову такая мысль. Одетый во все белое, словно помощник мельника, он залез на желоб и пошел на свет окон комнаты Бабетты. Лазать его никто не учил, и он чуть было не свалился в воду, но в итоге всего лишь намочил рукава и забрызгал штаны. Мокрый и грязный, он явился под окна Бабетты, где забрался на старую липу и, сидя на ветвях, стал ухать как сова – других птиц он изображать не умел. Бабетта услышала эти звуки и посмотрела во двор через тонкие занавески, но когда она увидела одетого в белое человека и, конечно же, поняла, кто это, ее сердечко забилось сначала от страха, но потом и от гнева. Она тут же погасила свет, проверила, все ли задвижки на окнах закрыты, и оставила его на улице плакать и страдать.
Было бы ужасно, если бы Руди оказался в это время на мельнице, но Руди на мельнице не было, нет, все было гораздо хуже, он стоял прямо под окнами Бабетты, во дворе! Уж чего только они с кузеном друг другу не наговорили, так и до потасовки могло дойти или даже до убийства.
Испуганная Бабетта открыла окно, окликнула Руди и попросила его все-таки уйти, дескать, она всего этого не вынесет.
– Значит, ты меня не можешь терпеть! – воскликнул он. – Вижу, у вас тут сговор! Ждешь в гости добрых друзей, получше меня. И тебе не стыдно, Бабетта?
– Ты отвратителен! – воскликнула Бабетта. – Ненавижу тебя. – И она зарыдала: – Уходи, уходи!
– Я этого не заслужил, – ответил он.
И он ушел, щеки его пылали огнем, сердце его пылало огнем.
Бабетта же бросилась на кровать и разрыдалась.
– Я так люблю тебя, Руди! А ты обо мне так плохо подумал.
И она разозлилась, очень разозлилась, ну и хорошо, что так. Иначе бы она чрезвычайно огорчилась, а теперь она могла забыться освежающим сном юности.
Руди ушел из Бе, отправился домой, но решил подняться в горы, подышать свежим, прохладным воздухом, там, где лежал снег, где царила Ледяная дева. Где-то далеко внизу виднелись лиственные деревья, отсюда они были похожи на картофельную ботву. Ели и кустарники здесь были мельче. Альпийские розы росли прямо на снегу, который местами напоминал выложенный для отбеливания холст. Руди попалась синяя горечавка, он смял ее ружейным прикладом.