– Розочка моя! – говорила генеральша. – Ты рождена для принца!
Принц-то уже стоял за дверью, но никто об этом не догадывался. Люди редко выглядывают за порог.
– Сынишка наш на днях впрямь поделился с нею хлебом! – сказала жена привратника. – Без сыру, без мяса, а ей все равно пришлось по вкусу, не хуже ростбифа. Ох и скандал вышел бы, если б генерал с генеральшей увидали, что она ест, но они, слава богу, не видали.
Георг поделился с малюткой Эмилией хлебом, он бы охотно и сердцем своим поделился, лишь бы ее повеселить. Он был добрый мальчик, смышленый и разумный, ходил в вечерние классы при Академии, по-настоящему учился рисовать. Малютка Эмилия тоже делала успехи в науках: говорила со своей бонной по-французски и брала уроки танцев.
– У Георга конфирмация на Пасху! – сказала привратникова жена; вот так обстояло с Георгом.
– Лучше бы ему все ж таки пойти в ученье, – вздохнул отец. – Имел бы в руках хорошее ремесло! Да и от нас бы съехал.
– Ночевать-то ему все равно пришлось бы дома, – возразила мать. – Нелегко найти мастера, у которого есть место; одеть-обуть его мы тоже должны, а на еду средств хватит, ест мальчик немного, две-три вареные картошки – и сыт. А учится он даром. Пусть идет своей дорогой. Он нас еще порадует, так профессор говорил!
Костюм для конфирмации уже приготовили, мать сшила своими руками, но кроил его портной, занимавшийся починкой одежды, а он кроил превосходно. Окажись он в иных обстоятельствах и имей мастерскую с подмастерьями, говорила привратникова жена, вполне мог бы сделаться придворным портным.
Костюм был готов, конфирмант тоже. В день конфирмации Георг получил в подарок от крестного, старого подмастерья льноторговца, самого богатого из своих крестных, большие томпаковые часы, старые, заслуженные; они, правда, всегда спешили, но и то хорошо, что не отставали. Ценный подарок. От генеральского семейства конфирмант получил псалмы в сафьяновом переплете. Книгу прислала маленькая барышня, которой Георг дарил свои рисунки. На первой странице стояли имена, его и ее, а еще «от благосклонной покровительницы» – это было написано под диктовку генеральши. Генерал прочитал надпись и сказал по-французски: «Прелестно!»
– В самом деле большой знак внимания со стороны таких знатных господ, – сказала привратникова жена, а Георгу пришлось в парадном костюме и с книгой подняться наверх и поблагодарить.
Генеральша сидела вся укутанная, мучилась головной болью, которая всегда донимала ее, когда она скучала. Она очень приветливо посмотрела на Георга, пожелала ему всяческого благополучия и чтоб никогда не мучила его такая головная боль, как у нее. Генерал был в шлафроке, в феске с кисточкой и в русских сапогах с красными голенищами; он трижды прошелся по комнате, погруженный в свои мысли и воспоминания, потом остановился и сказал:
– Стало быть, теперь малыш Георг – взрослый христианин! Будь же порядочным, честным человеком и уважай начальников! Когда-нибудь, в старости, сможешь сказать, что этой мудрости тебя научил генерал!
Столь длинной речи генерал никогда прежде не произносил. Затем он снова замкнулся в себе и выглядел при этом весьма аристократично. Однако ж из всего, что Георг видел и слышал наверху, наиболее отчетливо ему запомнилась маленькая барышня Эмилия – такая она была очаровательная, такая милая, такая воздушная, такая изящная! Если б нарисовать ее, то не иначе как в виде легонького мыльного пузыря. А какое благоухание шло от ее платья, от золотых кудрей – точно от свежераскрывшейся розы. И ведь когда-то он разделил с нею свой хлеб, она ела с большим аппетитом и, откусывая очередной кусочек, всякий раз кивала ему. Помнит ли она об этом? Да, конечно, ведь «на память» об этом и подарила ему красивую книгу. И вот в первое новолуние нового года Георг, запасшись хлебом и монеткой в один скиллинг, вышел на улицу и наугад открыл книгу. Какой же псалом выпал ему? Оказалось, хвалебный и благодарственный. Тогда он открыл книгу в другом месте – посмотреть, что выпадет малышке Эмилии; тут надо было соблюдать осторожность и не открыть ненароком страницы с погребальными псалмами, но, как он ни остерегался, книга все равно открылась на псалмах о смерти и могиле. Нет, разве можно в такое поверить?! Однако вскоре Георг не на шутку испугался: прелестная малышка захворала, и возле дома каждый полдень останавливалась карета доктора.
– Потеряют они ее! – сокрушенно твердила привратникова жена. – Господу ведомо, кого он хочет прибрать!
Но девочка осталась жива, и Георг рисовал картинки и посылал ей. Нарисовал царский дворец, древний московский Кремль, точь-в-точь как настоящий, с башнями и куполами, похожими на огромные, зеленые и позолоченные тыквы, по крайней мере на Георговом рисунке. Малышка Эмилия так обрадовалась, что на той же неделе Георг послал ей еще несколько рисунков – все они изображали здания, и можно было много чего представить себе внутри, за дверьми и окнами. Он нарисовал китайский дом с курантами на всех шестнадцати ярусах; нарисовал два греческих храма со стройными мраморными колоннами и лестницами по всем четырем сторонам; нарисовал норвежскую церковь – сразу видно, что она целиком из бревен, обтесанных, резных и искусно подогнанных друг к другу, каждый ярус имел словно бы подвесные галереи; однако краше всех был нарисованный замок, который Георг назвал «замок Эмилии». Вот где ей пристало жить – он сам придумал этот замок, составив его из самых красивых деталей других построек. Там были резные балки, как в норвежской церкви, и мраморные колонны, как в греческом храме, и куранты на каждом этаже, а на самом верху – купола, зеленые и позолоченные, как в царском Кремле. Настоящий детский замок! А под каждым окошком было написано, для чего предназначен соответствующий зал или комната: «здесь Эмилия спит», «здесь Эмилия танцует», а здесь играет «в гости». Загляденье, а не рисунок, и его вправду рассматривали с большим вниманием.
– Прелестно! – сказал генерал, разумеется, по-французски. Но старый граф – он жил по соседству и был еще знатнее генерала, владел замком и большой усадьбой, – старый граф не сказал ни слова; он слышал, что все это придумал и нарисовал маленький сынишка привратника. Впрочем, не такой уж и маленький, конфирмацию-то прошел. Старый граф смотрел на рисунки и думал о своем.
И вот настал день – пасмурный, сырой, ненастный, но для Георга один из самых светлых и радостных. Профессор в Академии изящных искусств призвал его к себе.
– Послушай, друг мой, – сказал он, – давай-ка побеседуем! Господь щедро наделил тебя талантами и окружил добрыми людьми. Старый граф, что живет на углу, говорил со мною о тебе, видел я и твои рисунки, на них мы пока поставим крест, там много чего надобно исправить! Отныне ты можешь дважды в неделю посещать мои рисовальные классы, чтобы совершенствоваться в рисунке. Я думаю, в тебе больше таланта к архитектуре, чем к живописи, однако у тебя есть время хорошенько все обдумать. А вот старого графа навести сегодня же и благодари Господа, что Он послал тебе этого человека!
Большая усадьба стояла на углу, старинный дом с резными слонами и верблюдами вокруг окон, только вот старый граф превыше всего ценил не старину, а новое время и его блага, где бы они ни обнаруживались – в парадном зале, в подвале или в мансарде.
– По-моему, – сказала привратникова жена, – чем подлинно знатнее человек, тем меньше в нем спеси. Старый-то граф вон какой приятный да обходительный! И говорит, право слово, как мы с тобой! Не то что генеральское семейство. Георг вчера просто обомлел – так его восхитило графское гостеприимство, а нынче я сама говорила с этим могущественным человеком и тоже осталась от него без души. Хорошо все-таки, что мы не отдали Георга в ученье к ремесленнику. У мальчика талант!
– Но таланту нужна помощь со стороны! – заметил отец.
– И он ее получил, – отвечала мать. – Граф так и сказал, четко и ясно.
– Наверняка тут не обошлось без генеральского семейства, – сказал отец. – Надо их непременно поблагодарить.
– Отчего ж не поблагодарить, – отвечала мать, – только, по-моему, их благодарить особо не за что, я поблагодарю Господа Бога, в том числе и за выздоровление малышки Эмилии!
Девочка шла на поправку, и Георг делал успехи, за один год он получил сперва малую серебряную медаль, а потом и большую.
– Лучше бы ему пойти в ученье к ремесленнику! – в слезах твердила жена привратника. – Тогда бы он остался при нас. Зачем ему ехать в Рим? Больше я его никогда не увижу, даже если он и вернется, только ведь он не вернется, милый мой сыночек!
– Да это же его счастье и почет! – воскликнул отец.
– Вот спасибо тебе, дружок! Болтаешь совсем не то, что думаешь! По правде-то на душе у тебя печаль, как и у меня.
Да, они печалились, потому что сынок их уезжал на чужбину. Большая удача для молодого человека, говорил народ.
Георг зашел попрощаться и к генеральскому семейству. Генеральша из своих комнат не вышла, ее опять мучила головная боль. Генерал на прощание рассказал свою единственную историю, повторил, что сам сказал принцу и что услыхал от принца в ответ: «Вам нет равного!» – а потом протянул юноше руку, вялую, расслабленную.
Эмилия тоже попрощалась с Георгом за руку и выглядела прямо-таки печальной, но больше всех печалился сам Георг.
Время идет – и когда чем-то занимаешься, и когда ничего не делаешь. Оно одинаково протяженностью, но не полезностью. Для Георга время было полезным и оттого шло быстро, если не считать тех минут, когда он думал об оставшихся дома. Как там дела, наверху и внизу? Конечно, они писали ему, а в письмо можно вложить так много – и яркий солнечный свет, и мрачные, тяжкие дни. Таким было письмо с известием о кончине отца. Мать осталась одна, и Эмилия стала для нее поистине ангелом-утешителем, пришла к ней в подвал, писала мать и добавила, что ей позволено сохранить за собой привратницкое место.