Поводом послужили Георговы детские рисунки. Но почему о них зашла речь? Сперва говорили о России, о Москве, тут-то и вспомнили Кремль, который маленький Георг некогда нарисовал для барышни Эмилии; он тогда много рисунков сделал, и один из них особенно запомнился графу: «замок малышки Эмилии», где она спала, танцевала и играла «в гости». Господин профессор был человек большого таланта и трудолюбия, наверняка он рассчитывал к старости дослужиться до действительного статского советника – и это вполне возможно, – а прежде вправду построить замок для столь юной сейчас дамы, почему бы и нет?
– На редкость веселый вечер! – заметила генеральша, когда граф откланялся.
Генерал задумчиво покачал головой, а засим отправился на верховую прогулку – грум, как всегда, ехал следом, на почтительном расстоянии, – и сидел в седле горделивее прежнего.
Настал день рождения Эмилии – с раннего утра виновнице торжества несли цветы и книги, письма и визитные карточки. Генеральша поцеловала ее в губки, генерал – в лоб, они были любящие родители. И все семейство удостоилось визита высоких особ – двух принцев. Разговор шел о балах и театрах, о дипломатических миссиях, об иностранных державах и управлении страной. А еще – о талантливости и трудолюбии родного края. Вспомнили при этом и молодого профессора архитектуры.
– То, что он строит, обессмертит его имя! И определенно позволит ему войти в одну из самых знатных семей!
– В одну из самых знатных семей? Кто это может быть? – спросил позднее генерал у генеральши.
– Я знаю, на кого они намекали! – отвечала генеральша. – Но не скажу! Ни за что! Все в руце Божией, но тем не менее я удивляюсь.
– Я тоже не прочь удивиться, – сказал генерал. – Мне-то совершенно невдомек! – И он задумался в надежде, что догадка все же придет.
Сколько силы, неизреченной силы в высочайшей милости, в благорасположении двора, в благорасположении Господа, и вся эта милость была дарована Георгу. Но мы забыли о дне рождения.
Комната Эмилии полнилась ароматом цветов, присланных друзьями и подругами, на столе лежали прелестные подарки и сувениры, только от Георга ничего, он не мог прийти, однако в этом и нужды не было – весь дом напоминал о нем. Даже из чулана с песком выглядывал цветочек воспоминания: там плакала Эмилия, когда горела занавеска, а Георг мигом потушил пожар. Глянешь в окно, и акация воскрешает память о детстве. Цветы и листья давно опали, посеребренное инеем дерево походило на огромный коралл, луна, яркая, большая, сияла меж ветвей, неизменная в своей изменчивости, как и в ту пору, когда Георг поделился хлебом с малышкой Эмилией.
Она достала из ящика рисунки с царскими палатами, с ее собственным замком, давние подарки Георга. Рассматривала их, думала о них и еще о многом другом, вспоминала тот день, когда тайком от папеньки и маменьки спустилась в подвал к жене привратника, которая лежала на смертном одре, как сидела подле нее, держала за руку, как услышала ее последние слова: «Благослови Господь!.. Георг!» Мать думала о сыне. А Эмилия теперь истолковала эти слова по-своему. Георг побывал на дне ее рождения в самом деле!
Наутро – так уж получилось – в доме опять праздновали день рождения, на сей раз генеральский. Генерал родился днем позже дочери, конечно за много лет до нее. Опять множество подарков, в том числе седло, красивое, удобное и дорогое, по карману разве что одному из принцев. От кого же оно? Генерал был очарован. К седлу прилагалась записочка. Если бы в ней стояло «Спасибо за вчерашний праздник!», мы бы легко угадали, кто прислал подарок, но там было написано: «Г-ну генералу от того, кого он не знает».
– Кого же это я не знаю?! – недоумевал генерал. – Я знаю всех! – Он перебрал все светское общество, и впрямь каждый там был ему знаком. – Это от моей жены! – решил он в конце концов. – Она подшутила надо мной! Прелестно!
Но генеральша никаких шуток не устраивала, те времена давно прошли.
И снова праздник, только другой, не в генеральском семействе, – костюмированный бал-маскарад у одного из принцев.
Генерал нарядился Рубенсом, в испанский костюм с плоеным воротничком, на бедре шпага, выправка хоть куда. Генеральша оделась как мадам Рубенс – черное бархатное платье, закрытое до горла, ужасно теплое, с «мельничным жерновом», то бишь огромным плоеным воротником, точь-в-точь как на голландском портрете, принадлежавшем генералу; особенное восхищение вызывали на этом портрете руки – совершенно такие, как у генеральши.
Эмилия была Психеей, вся в кисее и кружевах. Она порхала, словно лебяжье перышко, без всяких крыльев, они служили только для украшения, как знак Психеи.
Роскошь, великолепие, свет, цветы, богатство, изысканность – так много всего кругом, не налюбуешься, на руки мадам Рубенс смотреть недосуг.
Черное домино с цветком акации на шляпе танцевало с Психеей.
– Кто это? – спросила генеральша.
– Его королевское высочество, – отвечал генерал, – я совершенно уверен, я тотчас узнал его по рукопожатию!
Генеральша усомнилась.
Генерал Рубенс, нисколько не сомневаясь, подошел к черному домино и начертил на ладони королевский вензель. В ответ отрицательно покачали головой, однако подсказка все же была дана:
– Записка, приложенная к седлу! Тот, кого вы не знаете!
– Но я же вас знаю! – воскликнул генерал. – Вы прислали мне седло!
Домино взмахнуло рукой и исчезло в толпе гостей.
– Эмилия, кто этот человек в черном домино, с которым ты танцевала? – осведомилась генеральша.
– Я не спросила его имя! – ответила девушка.
– Потому что знала! Это профессор! Ваш протеже здесь, господин граф! – продолжала генеральша, обернувшись к графу, который стоял рядом. – Черное домино с цветком акации!
– Очень может быть, сударыня! – отозвался граф. – Но, между прочим, у одного из принцев такой же костюм!
– Я узнал рукопожатие! – сказал генерал. – Седло – подарок принца. Я совершенно уверен и потому хочу пригласить его к нам на обед.
– Конечно, пригласите! Если это принц, он безусловно примет приглашение!.. – сказал граф.
– А если другой, то не примет! – С этими словами генерал направился к черному домино, которое как раз беседовало с королем, и весьма почтительно пригласил прийти на обед и познакомиться поближе. Ничуть не сомневаясь, что приглашает принца, генерал уверенно улыбался и говорил громко и внятно.
Домино снимает маску – это Георг.
– Вы теперь возьмете свое приглашение обратно, господин генерал? – спросил он.
Генерал приосанился, словно бы на целый дюйм вырос, сделал два шага назад и один вперед, как в менуэте, а на его аристократическом лице отразились поистине генеральская серьезность и важность.
– Я никогда от своих слов не отказываюсь! Приглашение остается в силе, господин профессор! – И он поклонился, глядя на короля, который, конечно, все слышал.
И вскоре в генеральском семействе состоялся обед, на который были приглашены только старый граф и его протеже.
– Погостить в семье, – сказал Георг, – значит заложить фундамент!
И фундамент действительно был заложен – в весьма торжественной обстановке, на этом обеде у генерала и генеральши.
Гость пришел и, насколько мог оценить генерал – а он-то мог! – говорил совершенно как человек из хорошего общества, причем необычайно интересно, генерал поневоле неоднократно восклицал по-французски: «Прелестно! Прелестно!» Генеральша рассказала об этом обеде знакомым дамам, в том числе одной из фрейлин, особе весьма и весьма почтенной, которая тотчас попросила в следующий раз пригласить и ее тоже. Делать нечего, надо снова звать профессора в гости. Он принял приглашение, и пришел, и снова всех очаровал, ведь даже в шахматы, оказывается, умел играть.
– Нет, он не из подвала! – сказал генерал. – Вне всякого сомнения, в нем течет благородная кровь! Такое случается нередко, и молодой человек тут без вины.
Господин профессор был вхож к самому королю, а оттого, разумеется, его привечали и в генеральском доме, но о том, чтобы он мог там укорениться, речи у них вовсе не было, но в городе только об этом и судачили.
Однако ж Георг и тут достиг успеха. Недаром был взыскан вышней милостью.
Стоит ли удивляться, что в конце концов Эмилия стала статскою советницей.
– Жизнь – это либо трагедия, либо комедия, – изрек генерал. – Трагедия кончается смертью, комедия – свадьбой.
Георг с Эмилией сыграли свадьбу. И родились у них трое крепких ребятишек, только, понятно, не сразу.
Когда гостили у дедушки с бабушкой, мальчуганы скакали по всем залам и комнатам на деревянных лошадках. И генерал тоже, следом за ними, «вместо грума при маленьких статских советниках», как он говорил.
Генеральша сидела на диване и улыбалась, даже если страдала от своей ужасной головной боли.
Вот как преуспел Георг и сумел добиться еще многого, иначе какой бы вообще смысл рассказывать историю сына привратника?
Предки Птичницы Греты
Птичница Грета была единственным человеком, кто жил в новых хоромах, поставленных для кур и уток там, где раньше посреди дворянского имения красовался огромный дом, похожий на замок, с башней и щипцом, рвом и подъемным мостом. Вокруг птичника стеной теснились разлапые кусты да деревья, остатки былого ухоженного сада, спускавшегося к тогда безбрежному, а ныне заболоченному озеру. Огромные полчища грачей, ворон и галок с криком и гомоном носились в кронах старых деревьев, никогда не убывая: люди постреливали птиц, но те плодились быстрее. И вечно была слышна их шумная возня прямо за стенами птичника, в котором восседала Птичница Грета, а цыплята да утята топтались по ее деревянным башмакам. Она помнила каждую утку, каждую курицу с их рождения, как они из яйца вылупились, и гордилась своими курами и своими утками и великолепным жилищем, построенным для них. Чисто и опрятно было у нее в дому, как того требовала и госпожа хозяйка, владелица птичника; она приводила сюда своих важных гостей показать им «курино-утиную казарму», как она его называла.