По свидетельству Крючкова, Андропов не скрывал своего беспокойства и даже обсуждал с Устиновым, но из членов Политбюро только с Устиновым, возможность какого-то мягкого и безболезненного отхода Брежнева от дел. Было очевидно, что реально управлять страной Брежнев уже физически не может. Решение, однако, не было найдено. В середине 70-х годов в случае ухода Брежнева Андропов не мог еще сам претендовать на власть. Об амбициях Шелепина было известно, но и у него уже не было шансов на лидерство. Наиболее сильные позиции в партийном аппарате имелись у Андрея Кириленко. Именно этого человека в кругах ЦК КПСС считали тогда наиболее вероятным преемником Брежнева. В кругах Совета Министров СССР наиболее влиятельным человеком был, естественно, Алексей Косыгин. Велики были шансы и у Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. Подгорного. Однако Андропов был явно против прихода к власти в стране всех этих лидеров. Ему казалось, и не без оснований, но и не без личных мотивов, что даже сохранение сложившейся ситуации будет лучше, чем переход власти в руки Кириленко или Подгорного. Этой же позиции придерживались как Устинов, так и Громыко. Постепенно именно эти люди составили ведущую силу в составе власти, но пока только все вместе — как «тройка».
В 1975 году, в самом начале года, у Брежнева случился инсульт, а потом и инфаркт. Он надолго вышел из строя и не появлялся на публике несколько месяцев. Иностранные и особенно американские дипломаты старались везде, где только можно, собрать информацию о состоянии здоровья советского лидера. Активизировалась и борьба за власть внутри Политбюро. Эта борьба кончилась неудачей сначала для Шелепина, затем для Подгорного и К. Мазурова, которые были выведены из состава Политбюро и потеряли все свои посты. Председателем Президиума Верховного Совета СССР был избран сам Брежнев, здоровье которого несколько стабилизировалось. Несчастный случай практически вывел из строя Косыгина. Положение Юрия Андропова в составе власти значительно укрепилось, и он начал усиливать борьбу с коррупцией в партийном и государственном руководстве. Органы КГБ получили дополнительные полномочия для борьбы с валютными операциями, с организованной преступностью и с так называемыми «государственными преступлениями», многие из которых сводились к банальному взяточничеству. Еще в начале 70-х годов КГБ раскрыл хорошо организованную группу преступников, работавших, в ювелирной промышленности и занимавшихся хищением и продажей бриллиантов — так называемое «дело Копылова». По этому сюжету был вскоре снят детективный фильм[166].
Активная борьба с коррупцией стала проводиться в Закавказье. В Азербайджане эту борьбу возглавил Гейдар Алиев, который был выдвинут на пост Первого секретаря ЦК КП Азербайджана с поста председателя КГБ республики. Он начал свою деятельность со столь энергичной борьбы против хищений и коррупции, что его необычные для того времени выступления на различных республиканских форумах получили даже международный резонанс: о событиях в этой республике немало писали в крупнейших европейских и американских журналах и газетах. И опять-таки не без поддержки Андропова борьба против мафиозных структур в Азербайджане послужила темой нескольких кинофильмов, один из которых — «Допрос» — был даже удостоен Государственной премии.
В Грузии в 1972 году во главе Компартии республики был поставлен министр внутренних дел Э. А. Шеварднадзе, о котором еще раньше в Тбилиси говорили как о «единственном честном министре в республике». Пользуясь полной поддержкой Андропова, Шеварднадзе тоже начал энергичную борьбу с коррупцией и хищениями. Однако Андропов не смог по-настоящему навести порядок в соседнем Краснодарском крае, где полным хозяином чувствовал себя близкий приятель Брежнева и его семьи — Первый секретарь крайкома КПСС С. Ф. Медунов. Брежнев не позволял Андропову проверять и контролировать деятельность верхушки МВД СССР, это министерство возглавлял тогда личный друг Брежнева Николай Щелоков.
Именно борьба с коррупцией привела Андропова в конце 70-х годов к серьезному конфликту с Брежневым, который едва не кончился отставкой Андропова. Жалобы на КГБ исходили в основном от Щелокова, но их поддержали и некоторые другие руководители, имевшие доступ к больному и капризному Брежневу. «По представлениям того времени, — пишет Кеворков, — Щелоков воплощал собою тип «советского мафиози»: напористый, беспринципный, алчный и беспощадный на пути к цели, он манипулировал страстью Брежнева к дорогим машинам и прочим атрибутам комфорта. Всей своей сутью он являл отрицание щепетильного в своих убеждениях Андропова, которого Щелоков ненавидел и боялся, не без оснований полагая, что тот прекрасно знает о его «проделках». Неприязнь была обоюдной. Однако «правила двора» Брежнева вынуждали их улыбаться друг другу при встрече, тем более что городские квартиры обоих располагались в доме № 26 по Кутузовскому проспекту, даже в одном подъезде, том же, кстати, что и квартира Брежнева, только на разных этажах»[167].
Информация, которую Брежнев получал отдельно от Андропова и Щелокова, существенно расходилась. После одного из докладов Андропова Брежнев даже сказал: «От мрачных докладов Андропова о положении в стране я чувствую себя совершенно больным и потом целую неделю не могу прийти в себя. Он сведет меня, конечно, в могилу своими докладами».
Андропову передали эти слова. К тому же Брежнев на три месяца перестал с ним встречаться, даже отказывался разговаривать по телефону. Андропов был готов к отставке, но Брежнев тянул. Когда Леонид Ильич снова пригласил Андропова для доклада, из информации Председателя КГБ были исключены все сведения, которые могли бы огорчить больного генсека. Конфликт был исчерпан, и к концу 1979 года Ю. Андропов снова стал, при поддержке Устинова и Громыко, самым могущественным человеком в советском руководстве. В интервью, которое мне приходилось давать в 1978–1979 гг. западным корреспондентам, я уверенно называл Андропова наиболее вероятным из преемников Брежнева. Именно Устинов, Громыко и Андропов принимали в конце 1979 года основные решения, связанные с введением советских войск в Афганистан.
Афганистан, 1978–1980 гг. Проблема ответственности
Поручение съезда
Еще в июне 1989 года после спонтанной и острой дискуссии на Первом съезде народных депутатов СССР было принято решение: «Съезд поручает Верховному Совету СССР выработать политическую оценку принятого в свое время решения о вводе советских войск в Афганистан и доложить ее на Втором съезде народных депутатов СССР. Формирование и проведение внешней политики Советского государства должно быть под контролем народа»[168]. 24 декабря 1989 года почти день в день через 10 лет после того, как передовые части 40-й армии перешли советско-афганскую границу и начали свой марш-бросок на Кабул, Второй съезд народных депутатов принял резолюцию о том, что решение о вводе войск в Афганистан «заслуживает морального и политического осуждения»[169]. В докладе Комитета Верховного Совета СССР по международным делам по этому поводу говорилось, что решение о военном вмешательстве в события в Афганистане было принято главой Советского государства и КПСС Л. И. Брежневым, занимавшим также посты Председателя Совета Обороны и Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР, а также министром обороны СССР Д. Устиновым, министром иностранных дел СССР А. Громыко и Председателем Комитета государственной безопасности СССР Ю. Андроповым.
Решение съезда не прекратило дискуссий по поводу событий в Афганистане. Напротив, оно дало начало новой волне обсуждений и публикаций, среди которых имеются исторические исследования и военные обзоры, мемуары и сборники документов, повести и рассказы, стихи и песни. Не вдаваясь в подробности военных и политических событий конца 70-х и начала 80-х годов, я ограничусь ниже лишь рядом эпизодов и суждений, связанных прежде всего с проблемой мотивов и ответственности за решения 1979 года, а также с ролью в этих событиях Ю. В. Андропова.
Саурская революция в Афганистане
Афганистан — далекое от центров мировой цивилизации слаборазвитое государство Центральной Азии. Еще в начале XIX века эта страна с ее феодально-племенными отношениями стала предметом колониальных притязаний Великобритании. Последняя англо-афганская война завершилась в 1919 году неудачей британских войск. Советская Россия была первой страной, признавшей независимость Афганистана и установившей с ним дипломатические отношения. Но и Афганистан был первой страной, признавшей Российскую Федерацию. Между Россией и Афганистаном были установлены не только дипломатические, но и дружеские отношения. Дипломатическая активность Советского Союза в Афганистане в 20-е годы была высока, поощрялась советско-афганская торговля. В советских военных училищах шла подготовка многих офицеров для афганской армии, в советских научных учреждениях появилась первая группа специалистов по Афганистану. Но мир менялся в XX веке очень быстро, а Афганистан почти не менялся, продолжая жить в условиях раннего феодализма. В послевоенные годы эта страна перестала быть зоной повышенного внимания Советского Союза, хотя Н. С. Хрущев и посетил в 1995 году Кабул с кратким визитом. Мало кто комментировал в 1973 году свержение и изгнание из Афганистана короля Мухаммеда Захир Шаха и провозглашение страны республикой. В конце концов у власти в этой стране продолжал находиться ее давний премьер-министр и двоюродный брат короля Мухаммед Дауд, который много раз посещал с дружественными визитами Советский Союз и который старался по-прежнему поощрять экономическое, техническое и военное сотрудничество с Советским Союзом.
Еще в 1965 году в Афганистане была создана Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА), которая объявила о своем стремлении вести страну по социалистическому пути. Это была небольшая партия, которую с самого начала раздирали внутренние противоречия и амбиции лидеров. Фракция «Парчам» («Знамя») опиралась главным образом на левые круги немногочисленной афганской интеллигенции, студенчество и часть чиновничества. Фракция «Хальк» («Народ») опиралась на часть афганских офицеров и рабочих, также не очень многочисленных.
В Афганистане не было в конце 70-х годов революционной ситуации или каких-либо волнений крестьян и рабочих. Но в стране, где правительство не осуществляло реальной власти над всей территорией, остававшейся все еще конгломератом относительно самостоятельных феодальных уделов, нарушение равновесия в обществе могло стать катализатором быстрых и неожиданных изменений. Весной 1978 года Мухаммед Дауд развернул репрессии против коммунистов, большая часть которых оказалась в тюрьме. Однако часть афганской армии вышла из повиновения М. Дауду, объявившему себя президентом страны. Под командованием одного из лидеров НДПА Хафизуллы Амина механизированные и танковые части захватили дворцы Дауда и убили его вместе с большей частью родственников. Этот военный переворот и был объявлен саурской (т. е. апрельской) революцией.
Советское посольство в Кабуле, во главе которого стоял А. М. Пузанов, было в растерянности; оно не предвидело и не предсказывало подобного развития событий. О перевороте в Кабуле Брежнев, Андропов и Громыко узнали из сообщений западных информационных агентств. Из этого же источника в Москве узнали имена новых руководителей страны — Президента Нур Мухаммеда Тараки, писателя и поэта, и премьер-министра Хафизуллы Амина — офицера и политика, а также ряда других новых афганских лидеров, включая Бабрака Кармаля.
Юрий Андропов был явно озабочен сообщениями из Кабула. От КГБ СССР уже и без того требовали огромного внимания и сил «социалистические революции» в Анголе и Мозамбике, в Сальвадоре и Никарагуа, в Эфиопии и Южном Йемене. Но теперь речь шла о соседней стране, с которой у Советского Союза имелась общая граница, превышавшая 2 тысячи километров. «Видишь, как полна жизнь парадоксов! — воскликнул Андропов в одной из бесед с В. Кеворковым. — Когда-то мы мечтали о «всемирной революции», теперь же не рады ей даже в соседней стране… Эх, если бы эта революция года на два-три позже началась, как все хорошо бы сложилось!.. С другой стороны, революция — как роды, ее нельзя отложить»[170].
Просьбы о помощи: экономической, финансовой, технической, военной стали поступать из Кабула в Москву уже в мае 1978 года. Такая помощь стала оказываться, однако отнюдь не в тех размерах, о которых мечтали новые афганские лидеры. Советский Союз нуждался в первую очередь в достоверной информации. Министерство иностранных дел СССР требовало самых подробных отчетов от своего посольства. В первых же отчетах Александра Пузанова, полученных в МИДе и в ЦК КПСС в мае 1978 года, говорилось, что переворот подготовлен плохо, а его главные организаторы склонны к левацким авантюрам. Пузанова беспокоила многолетняя вражда между «Хальком» и «Парчамом», которая разгорелась теперь с новой силой. Посол просил направить в Афганистан с неофициальным визитом одного из руководителей Советского государства — члена Политбюро ЦК КПСС, который смог бы не только знакомиться с ситуацией, но и принимать решения на месте. Вскоре в Кабул прибыл с группой кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК КПСС по международным делам Борис Пономарев. В Афганистане в это время шли репрессии против «парчамистов». Лидер фракции Б. Кармаль скрывался, тюрьмы Кабула пополнялись недавними революционерами, в НДПА царила неразбериха. Призывы Пономарева к Тараки и Амину о прекращении репрессий не достигли цели.
Советская разведка всегда имела в Афганистане свою агентуру и свои источники информации, особенно в среде военнослужащих, проходивших ранее подготовку в советских военных училищах или академиях. Резидентуру КГБ в Кабуле возглавляли Б. Иванов и А. Морозов. Однако их возможности были невелики; работа в Афганистане не считалась до 1978 года приоритетным направлением в советской разведке. Чтобы быстро изменить положение, Андропов поручил начальнику Первого Главного управления КГБ В. Крючкову вылететь в Кабул. «В июле 1978 года, — писал в своих воспоминаниях Крючков, — в Кабул отправилась делегация Комитета госбезопасности СССР. Возглавлял ее я, как начальник ПГУ… Находились мы в афганской столице четыре дня. За это время у нас состоялась серия встреч с руководством страны и афганских спецслужб. Мы совсем не знали друг друга, поэтому для этих первых переговоров была характерна взаимная настороженность, нежелание раскрывать все карты. Нам были неведомы планы и намерения новых властей. Да и афганцы, судя по всему, не знали, как мы отнесемся к свержению Дауда, с которым у Советского Союза до последнего времени сохранялись неплохие отношения». Тараки произвел на Крючкова впечатление умного, но крайне близорукого политически человека, наивного революционного романтика, потерявшего чувство реальности. «То, что сделано в Советском Союзе за 60 лет советской власти, — сказал Тараки в беседе с В. Крючковым, — в Афганистане будет осуществлено за пять лет. Приезжайте к нам через год — и вы увидите, что наши мечети окажутся пустыми». Амин держался с Крючковым по-разному в трех разных встречах, но в целом произвел неблагоприятное впечатление: он показался Крючкову человеком авантюрного склада, безжалостным и амбициозным. Никаких ясных и четких планов действий у Тараки и Амина не имелось даже на несколько месяцев вперед. Докладывая Андропову о своих встречах в Кабуле, Крючков не скрывал своего разочарования и своих сомнений[171].
Крючков и Андропов приняли решение о значительном расширении деятельности КГБ в Афганистане. Основные усилия были сосредоточены при этом на изучении лидеров нового режима и характере быстро растущих в стране оппозиционных этому режиму движений. X. Амин проходил обучение не в СССР, а в Соединенных Штатах, и КГБ пришел к тревожному выводу о возможном наличии связей между Амином и ЦРУ. Соответствующее донесение было передано в ЦК КПСС Б. Пономареву и в МИД СССР. Но речь шла о премьер-министре Афганистана, и данные КГБ были фактически проигнорированы. На заседании Политбюро ЦК КПСС 7 января 1979 года по предложению А. Косыгина было принято решение о значительном увеличении всех видов советской экономической помощи. Весной 1979 года Афганистан получил от Советского Союза большую помощь, чем любая другая страна.
Гражданская война в Афганистане и сомнения в Кремле
Положение дел в Афганистане начало меняться к марту 1979 года, но не к лучшему. Новый режим получил очень малую поддержку, но очень сильное противодействие во всех слоях афганского общества. В стране возникли небольшие группы и движения бедноты, выступавшие под маоистскими лозунгами и получавшие поддержку и оружие из Китая. На путь борьбы с новым режимом становились богатые землевладельцы и вожди многих племен, среди которых режим Тараки — Амина стал проводить жестокие репрессии. Поднимал голову сепаратизм, издавна присущий отсталому и многонациональному Афганистану. Но главной опасностью для НДПА стали набиравшие силу радикальные исламистские движения разных оттенков. Волны исламского фундаментализма уже бушевали в соседнем Иране и неизбежно накатывались на Афганистан. В сознании афганцев всех состояний и сословий ислам и национализм занимали так много места, что для идей социализма и коммунизма его уже не оставалось.
В марте начались восстания в афганских провинциях. Самое крупное из них в Герате было подавлено с немалыми потерями, в том числе и среди советских военных советников. Просьбы Тараки и Амина о прямой советской военной поддержке становились все более настойчивыми. Д. Устинов говорил о готовности нескольких полков Советской армии уже через три часа быть в Афганистане, он просил разрешения провести на границе с этой страной тактические учения, но сомневался в целесообразности переходить границу. Заседание Политбюро по афганским проблемам продолжалось три дня — с 17 по 19 марта. На первом заседании Андропов говорил, что Советский Союз не может «терять Афганистан, хотя на нас, наверняка, навесят ярлык агрессора». Но уже 18 марта тот же Андропов решительно высказался против ввода советских войск в Афганистан. Он, в частности, сказал: «Я, товарищи, внимательно подумал над всем этим вопросом и пришел к такому выводу, что нам нужно очень и очень серьезно продумать вопрос о том, во имя чего мы будем вводить войска в Афганистан. Для нас совершенно ясно, что Афганистан не подготовлен к тому, чтобы сейчас решать все вопросы по-социалистически. Там огромное засилье религии, почти сплошная неграмотность сельского населения, отсталость в экономике и т. д. Мы знаем учение Ленина о революционной ситуации. О какой ситуации может идти речь в Афганистане, там нет такой ситуации. Поэтому я считаю, что мы можем удержать революцию в Афганистане только с помощью своих штыков, а это совершенно недопустимо для нас. Мы не можем пойти на такой риск. Вчера, когда мы обсуждали этот вопрос, афганцы не говорили о вводе войск; сегодня положение там другое. В Герате уже не один полк перешел на сторону противника, а вся дивизия. Как мы видим из сегодняшнего разговора с Амином, народ не поддерживает правительство Тараки. Могут ли тут помочь им наши войска? В этом случае танки и бронемашины не могут выручить. Я думаю, что мы должны прямо сказать об этом Тараки, что мы поддерживаем все их акции, будем оказывать помощь, о которой сегодня и вчера договорились, и ни в коем случае не можем пойти на введение войск в Афганистан». Андрей Громыко решительно поддержал Андропова. Он заявил своим коллегам по Политбюро: «Я полностью поддерживаю предложение т. Андропова о том, чтобы исключить такую меру, как введение наших войск в Афганистан. Армия там ненадежная. Таким образом, наша армия, которая войдет в Афганистан, будет агрессором. Против кого же она будет воевать? Да против афганского народа прежде всего, и в него надо будет стрелять. Правильно отметил т. Андропов, что именно обстановка в Афганистане для революции не созрела, и все, что мы сделали за последние годы с таким трудом в смысле разрядки международной напряженности, сокращения вооружений и многое другое, — все это будет отброшено назад. Конечно, Китаю будет этим самым преподнесен хороший подарок. Все неприсоединившиеся страны будут против нас. Одним словом, серьезные последствия ожидаются от такой акции»[172].
Андропова поддержал и Устинов. Завершая трехдневное обсуждение, к этой точке зрения присоединился и Брежнев. «Мне думается, — сказал генсек, — что правильно определили члены Политбюро, что нам сейчас не пристало втягиваться в эту войну». При подведении итогов обсуждения Андропов еще раз заявил: «Ввести свои войска — это значит бороться против народа, давить народ, стрелять в народ. Мы будем выглядеть как агрессоры, и мы не можем допустить этого» [173].
Для постоянного изучения ситуации в Афганистане и выработки рекомендаций Политбюро создало специальную комиссию в составе Андропова, Громыко, Устинова и Пономарева. Перед заседанием Политбюро 12 апреля эта комиссия подготовила записку и план действий из десяти пунктов. Речь шла об укреплении афганской армии, о поставках оружия, об экономической помощи городам и особенно сельским районам, о расширении политической базы афганского правительства[174].
Однако параллельно с этим по устным распоряжениям Устинова в Среднеазиатском военном округе шли направленные учения. В полной готовности к десантированию в Афганистане находилась воздушно-десантная дивизия, к границам Афганистана была придвинута группировка в составе трех мотострелковых полков, а также других соединений.
Положение дел в Афганистане между тем непрерывно ухудшалось. Вооруженная оппозиция расширяла свой контроль в провинциях страны, ее отряды с разных сторон приближались к Кабулу, в котором обострялась борьба между лидерами НДПА. В конфликте между Тараки и Амином Москва приняла сторону Тараки. Речь шла о возможном физическом устранении Амина, но тот опередил. Тараки был убит, однако и власть Амина висела на волоске; он не контролировал полностью даже ситуацию в самом Кабуле, где голоса и влияние оппозиции становились все сильнее. Амин снова и снова просил Советский Союз о прямой военной поддержке. Из Москвы в Кабул одна за другой прилетали группы экспертов и генералов из Министерства обороны и КГБ. Здесь снова побывал Борис Пономарев. По требованию Амина МИД СССР отозвал из Афганистана посла А. Пузанова, которого сменил член ЦК КПСС Ф. А. Табеев. Однако как Андропов, так и Громыко отказывали во встрече Амину, желавшему провести новые переговоры в Москве. От своей резидентуры в Кабуле Андропов получил сведения о контактах Амина с американцами. Однако американские лидеры не собирались вести даже секретные переговоры с режимом Амина. 18 сентября 1979 года из посольства США в Кабуле ушла в Вашингтон аналитическая записка поверенного в делах, в которой, в частности, говорилось: «Вот уже 18 месяцев мы наблюдаем, как эта марксистская партия сама себя уничтожает. Одно афганское официальное лицо вчера в беседе с работником посольства потихоньку назвало руководство «кучкой скорпионов, смертельно кусающих друг друга»… Одна чистка сменяет другую, и трудно даже представить себе, каким образом этому режиму удается выжить…»[175]. Донесения советского посла Табеева также давали повод ждать близкой и полной катастрофы режима. «Кабул был ослаблен, — вспоминал позднее Табеев. — Армия после аминовских чисток и репрессий была обезглавлена. Духовенство восстановлено против режима. Крестьяне — против. Племена, тоже натерпевшиеся от Амина, — против. Вокруг Амина оставалась лишь кучка холуев, которые, как попки, повторяли за ним разные глупости о “строительстве социализма” и “диктатуре пролетариата”»[176].
Роковое решение
Октябрь и ноябрь 1979 года проходили в Кремле в непрерывных обсуждениях. Комиссия «четырех» собиралась дважды в неделю. Несколько раз вопрос об Афганистане снова поднимался и на заседаниях полного состава Политбюро. К концу ноября все члены комиссии, включая Андропова, начали склоняться к принятию самого неприятного для них военного варианта. Уже в конце ноября в Кабул под разными предлогами и с разными легендами стали прибывать офицеры из разных управлений и спецподразделений КГБ. В начале декабря в Афганистан был отправлен специальный отряд ГРУ. В письме Ю. Андропова и Н. Огаркова на этот счет в Политбюро говорилось: «Совершенно секретно. ОСОБАЯ ПАПКА. ЦК КПСС. Председатель Революционного совета, Генеральный секретарь ЦК НДПА и премьер-министр ДРА X. Амин в последнее время настойчиво ставит вопрос о необходимости направить в Кабул советский мотострелковый батальон для охраны его резиденции. С учетом сложившейся обстановки и просьбы X. Амина считаем целесообразным направить в Афганистан подготовленный для этих целей отряд ГРУ Генерального штаба общей численности около 500 человек в униформе, не раскрывающей его принадлежности к Вооруженным Силам СССР». Политбюро ЦК КПСС согласилось с этим предложением на заседании 6 декабря 1979 года[177]. В книге Д. Гая и В. Снегирева говорилось, что решение о вторжении было принято «четверкой» вечером 12 декабря. При этом никто не подписывал никаких документов, не было ни Указа Президиума Верховного Совета СССР, ни других официальных правительственных распоряжений, определяющих цели и задачи военных действий. Все указания политического руководства министр обороны Устинов доводил до своих подчиненных устно. Это не совсем точно. Решение о вводе советских войск в Афганистан было принято на заседании Политбюро. В отличие от мартовских заседаний Политбюро, на декабрьских заседаниях ни протокола, ни стенограммы не велось. Даже секретное постановление было зашифровано. Это постановление, извлеченное из «Особых папок» только в 1992 году, гласило:
«Постановление ЦК КПСС № II 176/125 от 12 декабря 1979 г.
Председательствовал тов. Л. И. Брежнев.
Присутствовали: Суслов М. А., Гришин В. В., Кириленко А. П., Пельше А. Я., Устинов Д. Ф., Черненко К. У., Андропов Ю. В., Громыко А. А., Тихонов Н. А., Пономарев Б. Н.
К положению в «А»
1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные т.т. Андроповым Ю. В., Устиновым Д. Ф., Громыко А. А.
Разрешить в ходе осуществления этих мероприятий им вносить коррективы непринципиального характера.
Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить в Политбюро.
Осуществление всех этих мероприятий возложить на т.т. Андропова Ю. В., Устинова Д. Ф., Громыко А. А.
2. Поручить т.т. — Андропову Ю. В… Устинову Д. Ф… Громыко А. А. информировать Политбюро ЦК о ходе выполнения намеченных мероприятий.
Секретарь ЦК Л. Брежнев»[178].
Решение Политбюро привело в движение громадную военную машину на южных рубежах Советского Союза, и здесь дело действительно обходилось без письменных указаний из Москвы. По свидетельству бывшего командующего 40-й армией Бориса Громова, в декабре на основании устных указаний министра обороны СССР маршала Д. Ф. Устинова было отдано более тридцати различных директив, в соответствии с которыми на территории Среднеазиатского и Туркестанского военных округов было развернуто и доукомплектовано около ста соединений, частей и учреждений. Были развернуты: управление 40-й армией, три мотострелковые дивизии, десантно-штурмовая бригада, отдельный мотострелковый полк, артиллерийская и зенитно-ракетная бригады, а также несколько частей различных родов войск и службы тыла. Для доукомплектования развертываемых войск было призвано из запаса более пятидесяти тысяч офицеров, сержантов и солдат. Предприятиями народного хозяйства для нужд армии было продано около восьми тысяч автомобилей.
Для обоих военных округов это было самое крупное мобилизационное развертывание за последние полвека. В войсках и военных комиссариатах были уверены в том, что идет обычная инспекционная проверка. Лишь 24 декабря на совещании руководящего состава Министерства обороны СССР было объявлено о принятии советским руководством решения о вводе войск в Афганистан.
К этому сроку основные силы развернутой 40-й армии уже были готовы к выполнению задач. На совещании были определены соединения и часта, которым на следующий день предстояло пересечь государственную границу. Директивой министра обороны войскам были поставлены задачи на совершение марша и размещение на территории Афганистана. Было определено и точное время перехода границы — 15.00 25 декабря 1979 года[179].
Советский посол в Кабуле заранее поставил в известность Амина о том, что советское руководство приняло решение оказать дружественному Афганистану военную помощь. Амин приветствовал это решение и отдал приказ генеральному штабу вооруженных сил Афганистана всячески содействовать советским войскам. Согласование разного рода проблем он поручил не только своим генералам, но и своему старшему брату Абдулле Амину. Время «Ч» стремительно приближалось.
Мотивы
Что побудило Андропова, Громыко и Устинова изменить свои взгляды на развитие ситуации в Афганистане и вокруг Афганистана и рекомендовать проведение в Афганистане крупной военной акции? Оценивая разного рода события времен Хрущева и Брежнева, и прежде всего трагическое решение о вторжении в Афганистан, доктор экономических наук, писатель и публицист Николай Шмелев полагает, что это решение следует объяснить не столько простой человеческой дуростью, сколько идеологией, которая «чуть ли не с пеленок и до самого конца заковала мозги нашего руководства в шоры, в железные тиски». А Главным фактором был, по мнению Шмелева, «шкурный корыстный человеческий интерес как двигатель истории. Что, Брежнев, Ю. Андропов, М. Суслов, Б. Пономарев или даже самый разрушительный, с моей точки зрения, для страны человек — Д. Устинов — ни сном ни духом не ведали, что творится в государстве? Да знали они, и неплохо знали. Но всем им (так же, как и нынешним) было глубоко наплевать и на страну, и на людей, и вообще на все на свете, лишь бы удержать в своих руках то, что они сумели ухватить от жизни, — положение и власть. А там… А там, как известно, «после нас хоть потоп». И так сверху донизу — от генсека до секретаря обкома и вплоть до обыкновенного секретаря партбюро»[180]. Шмелев сам называет свои утверждения примитивными, но настаивает на их верности, добавляя, что «совесть человеческая или отсутствие таковой есть фактор не меньшей исторической мощи, чем все идеологии, партии, массовые движения, производительные силы и производственные отношения, государственные интересы и прочая ученая дребедень, чем по сегодняшний день забиты наши головы»[181].
Можно понять эти горькие сетования Н. Шмелева, от которых у него «опускаются руки». Нельзя, однако, до такой степени упрощать мотивы деятельности лидеров Советского Союза и современной России. Интересы людей и групп — это не всегда корысть, а неумение найти лучшее решение в сложной ситуации — это не всегда глупость, хотя невежества и корысти всегда было немало, и не только в русской истории. Но Андропов, если говорить о нем, не был ни глупым, ни корыстным человеком, а идеологическая зашоренность не помешала ему трезво оценить ситуацию в Афганистане еще в марте 1979 года. Оценивая мотивы, побудившие Ю. Андропова и других членов Политбюро изменить свою позицию по Афганистану, Георгий. Арбатов ставит на первое место вероломство X. Амина и надежды на Б. Кармаля. «До осени 1979 года, — писал Г. Арбатов, — Андропов был решительным противником военного вмешательства, как и руководство в целом. А потом свою позицию изменил. Почему? Думаю, потому прежде всего, что к власти в Афганистане, убив своего предшественника Тараки, пришел Амин, который вызывал отвращение как кровавый убийца и совершенно беспринципный политик… Это, а также понимание полной бесперспективности внутренней политики Амина, отличавшейся крайней жестокостью и псевдосоциалистическим сектантством, видимо, и изменило позицию Андропова. Свою роль сыграла и чрезмерная, может быть, кем-то внушенная вера Андропова в то, что получивший у нас убежище Кармаль — один из более умеренных вождей афганской революции, изгнанный Тараки и Амином, — став с нашей помощью лидером, сможет, проводя умеренную политику, добиться гражданского мира в Афганистане»[182]. Примерно так же оценивает мотивы вторжения в Афганистан и бывший начальник информационно-аналитического управления внешней разведки КГБ СССР генерал-лейтенант в отставке Николай Леонов. «Что послужило основанием для принятия фатального для СССР решения? — писал Леонов. — Что могло толкнуть Политбюро, знавшее о неблагополучном положении в стране и кризисе стран Варшавского пакта, на столь рискованный шаг? Во-первых, из Афганистана шел поток очень эмоционально окрашенной информации из кругов «парчамистов». По этим сведениям, «халькисты» развязали кровавый террор по всей стране, все тюрьмы были переполнены «парчамистами», по ночам шли массовые расстрелы, трупы хоронили в траншеях, отрытых бульдозерами, или сбрасывали в горные речки. Все оставшиеся в живых члены НДПА вынуждены были скрываться, и за ними была организована настоящая охота. Складывалась картина поголовного истребления коммунистов своими бывшими товарищами по партии, переродившимися в изуверов. Второй причиной могло стать личное недоверие советского руководства к Амину. Этот человек отличался неуемным властолюбием и был способен на любые действия ради сохранения власти»[183].
Такое объяснение событий декабря 1979 года крайне поверхностно и недостаточно. Эмоциональная информация из Кабула об убийстве Тараки и казнях сторонников «Парчама» могла стать решающим мотивом для сентиментального и недалекого Брежнева, но не для таких людей, как Андропов, Устинов и Громыко. Изменение их оценок и предложений было связано в первую очередь с теми крупными изменениями в международной обстановке, которые произошли как раз летом и осенью 1979 года. В отличие от декабря 1978 года или января — марта 1979 года Андропову, Устинову и Громыко приходилось учитывать в декабре 1979 года, по крайней мере, пять новых факторов.
Первый из этих факторов — иранский. Еще 1 февраля 1979 года в Иран вернулся встреченный сотнями тысяч приверженцев имам Рухолла Мусави Хомейни. Мужчины скандировали «Аллах велик! Шах ушел, имам пришел». Громадная процессия двигалась от аэропорта к кладбищу мучеников Бехеште-Захра. Женщины в чадрах пели. На всем пути к кладбищу, где Хомейни произнес свою первую по прибытии в страну речь, его приветствовали толпы иранцев, которых сдерживали 50 тысяч добровольцев, отобранных духовенством. В последние столетия нигде в мире не было еще столь стремительной и ошеломляющей победы религиозного лидера над мощной светской деспотией. Уже в ночь с 9 на 10 февраля в Тегеране началось вооруженное восстание, которое 11 февраля охватило все население города. Повстанцы захватили все управления полиции, тюрьмы, здание меджлиса, радио и телевидение, шахские дворцы. Даже Хомейни не ждал столь стремительного развития событий. Армия была вынуждена капитулировать. Шах Ирана Мохамед Реза Пехлеви, который еще недавно пышными торжествами отметил 2500-летие иранской монархии, который в 70-е годы проводил политику «белой революции», призывая сограждан «совершить прыжок через столетия», «из средневековья в ядерный век», «к великой цивилизации», бежал из страны. Первого апреля 1979 года Иран был провозглашен Исламской республикой. В октябре 1979 года по Ирану прошла новая волна народных выступлений, главным образом молодежи. 4 ноября организация мусульманских студентов захватила американское посольство, объявив его сотрудников заложниками — до выдачи Ирану бывшего шаха. Хомейни одобрил действия своих последователей, назвав их «второй революцией, еще более крупной, чем первая». Воодушевленные победой, новые руководители Ирана призывали распространить исламскую революцию на весь мусульманский мир, что вызвало беспокойство не только у арабских и турецких лидеров.
Советские лидеры не только с вниманием, но и с тревогой наблюдали за неожиданными событиями в соседнем Иране. Воинствующий исламский фундаментализм представлял угрозу не только для Соединенных Штатов, но и для советских интересов на Ближнем и Среднем Востоке и в Центральной Азии. События в Иране оказали заметное и быстрое влияние на афганских мусульман. Даже проведенные наспех анализы и прогнозы показывали, что возможная победа мусульманских радикалов в Афганистане нарушит стабильность в советских республиках Закавказья и в Средней Азии, а также на Северном Кавказе и в Казахстане. События, которые происходили в Афганистане в 90-е годы, недавние победы талибов, установивших контроль почти над всей территорией страны, а также режим жесткой исламской ортодоксии показывают, что опасения советских руководителей в 1979 году были не беспочвенными.
Второй фактор — это, бесспорно, американский. В Афганистане возросло в 1979 году не только влияние Исламской республики Иран, но и Соединенных Штатов. Америка опасалась и усиления советских позиций в Афганистане, и усиления здесь позиций Ирана. Она опасалась утраты своего влияния в Пакистане. Результатом этой сложной борьбы интересов стала массированная поддержка американскими спецслужбами афганских моджахедов. При американской помощи в Пакистане стала создаваться не только система лагерей для беженцев из Афганистана, но и система военных баз, военно-учебных лагерей и складов оружия. В сознании советских лидеров возникали пугающие картины американских ракет, нацеленных на Советский Союз с территории Афганистана. Хотя для афганского народа было неприемлемо любое иностранное господство, страх перед американским проникновением в Афганистан был в Кремле слишком велик.
Третий фактор — это фактор Китая, в котором еще не изжил себя агрессивный маоизм. Слабые признаки улучшения отношений между Советским Союзом и КНР, которые были отмечены наблюдателями после смерти Мао Цзэдуна, сменились в 1979 году неожиданным ожесточением и вооруженными конфликтами в Юго-Восточной Азии и на советско-китайской границе. Еще в январе 1979 года вьетнамская армия вошла на территорию Камбоджи, чтобы положить конец кровавому режиму Пол Пота и «красных кхмеров». Китай ответил на это «карательной экспедицией»: в северные провинции Вьетнама вторглась 630-тысячная китайская армия. Эта военная акция кончилась полным провалом; вьетнамская армия была в конце 70-х годов самой сильной, опытной и хорошо вооруженной армией в Азии. Китайская армия была остановлена, окружена, но не уничтожена, а «выдавлена» за пределы Вьетнама. Однако Китай начал перегруппировку своих военных подразделений на границе Вьетнама, сюда перебрасывались новые дивизии, доставлялись танки, артиллерия, мотомеханизированные войска. Здесь начали строиться новые и ремонтироваться старые дороги. В этих условиях Советский Союз не мог не оказать поддержки своему союзнику. Весной и летом 1979 года советские войска на Дальнем Востоке и в Сибири были приведены в состояние боевой готовности. Сотни советских танков и бронемашин подошли к китайской границе всего на 200–300 метров, а советские самолеты неоднократно пересекали границу. По сообщениям западной печати, с советской стороны несколько раз открывался огонь по незаселенным местам на китайской территории. Было очевидно, что вражда между Советским Союзом и Китаем не отвечает глубоким и долговременным интересам обеих стран. Однако понимание этого пришло к руководителям КНР и СССР позднее.
Четвертый фактор — это германский. Именно в 1979 году резко обострились отношения между НАТО и Варшавским блоком социалистических государств. ФРГ и Соединенные Штаты приняли, казалось бы, окончательное решение о размещении в Западной Германии американских ракет средней дальности «Першинг». Эти ракеты могли наносить ядерные удары по большей части европейской территории Советского Союза, включая Москву. У Советского Союза аналогичного оружия близ американских границ не имелось. Для Громыко, Устинова и Андропова такая ситуация казалась недопустимой. По логике холодной войны, ослабление позиций той или иной сверхдержавы в одном регионе можно и нужно было компенсировать усилением позиций другой сверхдержавы в другом регионе.
Пятый и, может быть, самый важный для того времени фактор состоял в неожиданном и быстром военно-стратегическом сближении между КНР и США, сближении, явно направленном против СССР. Соединенные Штаты и Китай лишь с 1 января 1979 года установили между собой дипломатические отношения и только с 1 марта этого года обменялись послами. Однако дальнейшие события с большим трудом поддавались рациональному объяснению. Америка согласилась не только прервать дипломатические отношения с Тайванем, но и денонсировать американо-тайваньский договор о взаимной обороне, вывести с Тайваня американские войска и демонтировать здесь военные базы. Семидневный визит китайского лидера Дэн Сяопина в США сопровождался громкими призывами к Америке «не доверять Советскому Союзу», не идти по пути «ложной разрядки», принять «эффективные и жесткие меры» для противодействия «гегемонизму».
Администрация Президента Дж. Картера, в которой все большую роль играл помощник Президента по вопросам национальной безопасности Збигнев Бжезинский, не только поддержала действия КНР в Юго-Восточной Азии по «наказанию» Вьетнама, но и предпринимала интенсивные усилия по укреплению своих политических и военных связей с Китаем. В августе 1979 года в Пекин прибыл вице-президент США У. Мондейл. Он обещал Китаю крупные кредиты, в том числе и для приобретения нового оружия, ибо «мощь, безопасность и модернизация Китая в последующие десятилетия будут отвечать интересам Соединенных Штатов»[184]. В ноябре было объявлено о скором визите в КНР министра обороны США Г. Брауна и переговорах о военно-стратегическом сотрудничестве двух стран. Американская печать давала ясно понять, что это сотрудничество будет направлено в первую очередь против Советского Союза. Этот неожиданный для многих альянс не для всех казался окончательным выбором США, да и Китая также. Было известно, что лидеры Республиканской партии США решительно осуждали разрыв Америки со старыми друзьями из «Китайской Республики» на Тайване. В случае прихода к власти республиканцы обещали отказаться от военно-стратегического союза с коммунистическим Китаем. Но очередные выборы Президента США должны были состояться только в ноябре 1980 года, и советские лидеры опасались откладывать еще на год принятие ответных мер, в число которых входило сохранение и укрепление контроля за ситуацией в Афганистане. Вьетнам, Камбоджа, Индия и Афганистан создавали некий «санитарный кордон», препятствующий, по мысли советских стратегов, американской и китайской экспансии, которая не казалась в конце 1979 года мифом.
Странно, что все эти обстоятельства прошли мимо Комитета по международным делам Верховного Совета СССР, который ограничился в своем заключении на Втором съезде только упоминанием о сложной международной обстановке и острой политической конфронтации в 1979 году, а также о «чрезмерной идеологизации советской внешнеполитической деятельности», не поднявшейся еще до высот «нового мышления».
Военно-политический переворот в Кабуле
Время с 12 до 27 декабря 1979 года прошло в интенсивной подготовке по линии армии, дипломатии и специальных служб. 25 декабря в 15 часов разведывательные батальоны 40-й армии, которая официально называлась теперь «Ограниченным контингентом советских войск» (ОКСВ), перешли советско-афганскую границу.
Вечером 26 декабря на дачу Брежнева прибыли Андропов, Устинов и Громыко. Кроме хозяина дачи здесь находился и Константин Черненко, который с 1978 года стал членом Политбюро и был наиболее близким Брежневу человеком в партийном руководстве. Устинов, Громыко и Андропов доложили о всей проведенной подготовительной работе и получили указание начать введение войск. Брежнев был в это время не только Генеральным секретарем ЦК КПСС, но и Председателем Президиума Верховного Совета СССР и Верховным Главнокомандующим. Его указание — «действовать… тщательно продумывая каждый шаг своих действий» — было письменно зафиксировано Черненко и на следующий день приложено к упомянутой выше записи заседания Политбюро от 12 декабря.
Спираль эскалации и поиски выхода
Я не ставлю своей задачей даже самое краткое описание первых военных операций в Афганистане. Военная активность протекала 26–27 декабря в трех направлениях. Основная часть советских войск начала продвижение " через границу в направлении Кабула, Герата и других городов. Уже к вечеру 27 декабря первые подразделения бронетанковых сил вышли к окраинам Кабула. Войска не встречали сопротивления, многие жители страны приветствовали советских солдат. Одновременно в Кабуле и Баграме началась высадка воздушно-десантной дивизии и отдельного парашютно-десантного полка. Прибывшие советские части усиливали охрану важнейших административных объектов столицы Афганистана. Особые задачи выполняли спецподразделения КГБ и ГРУ, часть которых была направлена в Кабул заблаговременно. На КГБ была возложена задача «нейтрализации» Амина. Под наблюдение были взяты люди и группы, способные выступить в защиту Амина. Все эти задачи были выполнены по критериям специальных служб очень тщательно и эффективно. Еще за месяц до общего ввода войск под видом обслуживающего персонала в Кабул был введен и разместился на территории посольства спецотряд численностью в 150–200 человек. Затем для охраны советской авиаэскадрильи под видом авиационного технического персонала на аэродром Баграм был введен парашютно-десантный батальон. В середине декабря по просьбе Амина в Кабул прибыл батальон спецназа численностью в 500 человек якобы для охраны его резиденции — дворца Тадш-Бак. В составе этого батальона находилось и секретное спецподразделение «Альфа», созданное еще 5 лет назад. В Кабуле оно действовало как специальная группа «Гром». Под охраной бойцов «Альфы» в страну прибыл и Бабрак Кармаль с несколькими ближайшими соратниками. Кроме «Грома» в. Афганистан была переброшена сформированная летом 1979 года группа «Зенит». Как и в «Альфе», все члены этой группы были специально подготовленными офицерами КГБ. Действовали в Афганистане и созданные здесь новые специальные группы и отряды КГБ и ГРУ.
Подготовка к перевороту началась еще в середине декабря. Основной целью спецподразделений была резиденция X. Амина — дворец Тадш-Бак, или Тадж-Бек, в районе Дар-уль-Амана. Это была хорошо укрепленная крепость, охраняемая отборной группой гвардейцев численностью более 200 человек. Спецгруппы должны были также захватить здание Министерства внутренних дел (Царандоя), штаб ВВС, уничтожить или вывести из строя центральный узел связи, почту, телеграф, тюрьму Пули-Чархи и др. Наиболее трудной боевой операцией, как и следовало ожидать, оказался штурм дворца, во время которого Амин и часть его ближайшего окружения были убиты. Вокруг этих операций позднее возникло много противоречивых версий. Наиболее точное описание событий содержится в книгах Юрия Дроздова, А. А. Ляховского и Михаила Болтунова[185]. По свидетельству Юрия Дроздова, который лично руководил операцией по взятию дворца Амина в Кабуле, Ю. Андропов находился в постоянной связи с ним и с другими генералами КГБ в Афганистане. Еще перед штурмом дворца Тадж-Бек, когда резидент КГБ в Кабуле Б. С. Иванов докладывал в Центр о готовности к операции, Андропов попросил передать трубку Дроздову. «Ты сам пойдешь?» — спросил он. Дроздов ответил утвердительно. «Зря не рискуй, думай о своей безопасности и береги людей»[186]. «Это не я тебя посылаю», — добавил Председатель КГБ и перечислил членов Политбюро, которые находились с ним в одной комнате.
Командные пункты КГБ имелись в посольстве, в аэропорту, на вилле Бабрака Кармаля близ Кабула. 28 декабря в Кабуле было объявлено о создании в стране Революционного совета во главе с Б. Кармалем. Было объявлено о формировании нового правительства Афганистана, во главе которого также встал Б. Кармаль. Он принял на себя и обязанности главнокомандующего Вооруженными силами ДРА. Еще через день было объявлено о преодолении раскола в НДПА и объединении «Парчама» и «Халька». Генеральным секретарем ЦК НДПА был избран все тот же Бабрак Кармаль.
Уже после всех этих событий, когда часть офицеров из спецгрупп вернулась в Москву, их принял 31 декабря в своем кабинете Андропов. «Трудно было?» — спросил он Дроздова. «Да, через 35 лет вспоминать молодость трудно…» — ответил Дроздов, которому было уже 54 года. «Понимаю, — заметил Андропов. — Пробовали разрубить узел иначе, а пришлось вот так…»[187].
Январь 1980 года прошел в Афганистане сравнительно спокойно. В страну были введены советские войска численностью около 50 тысяч человек. Они взяли на себя контроль над всеми главными городами страны. Под их прикрытием шло формирование новых частей афганской армии и царандоя. Формировались органы государственной безопасности ДРА. Разумеется, шла перегруппировка сил и в лагере вооруженной оппозиции. Трудностей и неясностей было много, и несколько генералов КГБ постоянно находились в Кабуле. В один из январских дней 1980 года в Кабул прилетел Ю. Андропов. Он пробыл в Афганистане несколько дней. Он находился в Кабуле как член комиссии Политбюро, и его главной задачей было наладить взаимодействие всех ведомств — КГБ, посольства СССР, аппарата Главного военного советника, некоторых других[188]. Вскоре после возвращения Андропова в Москву Политбюро в очередной раз обсудило положение в Афганистане.
Положение дел в Афганистане стало ухудшаться уже в феврале — марте, а летом 1980 года советские военные подразделения уже вели бои с отрядами моджахедов не только совместно с афганскими подразделениями, но и самостоятельно. Численность и вооружение «ограниченного контингента» увеличивались, отрабатывались тактика и стратегия войны. Но росло и сопротивление, а также поддержка, которую оказывали противникам кабульского режима США, Пакистан, Иран, Китай и некоторые другие страны. Раскручивалась безнадежная спираль эскалации, известная по Вьетнаму. Только роль тропических джунглей играли труднопроходимые горы. Война заходила в тупик. Хотя «ограниченный контингент» достиг вскоре численности в 150 тысяч человек, большую часть территории Афганистана контролировали отряды моджахедов различной ориентации, а также племенные вожди. Под контролем моджахедов оставалась и большая часть пограничных с Ираном и Пакистаном районов страны. Цели, поставленные в декабре 1979 года перед армией и КГБ, оказались недостижимыми. Более того, результат оказывался прямо противоположным ожидаемому. При сохранении противостояния в Европе — против НАТО и в Восточной Азии — против Китая у Советского Союза образовался третий очаг военной и политической напряженности — в Южной Азии, причем в крайне невыгодных географических и социальных условиях. Запад получал дополнительные аргументы насчет «советской угрозы», что позволило противникам СССР расширить свое влияние среди государств, опоясывающих территорию советского блока. Пострадало влияние Советского Союза среди мусульманского мира. Существенно возросли экономические трудности в СССР. Андропов не сразу понял бесперспективность ведущейся в Афганистане войны. По свидетельству Георгия Арбатова, после одной из встреч с американскими политиками и общественными деятелями в середине 1980 года он и обозреватель «Правды» Юрий Жуков добились приема у Брежнева. Они рассказали генсеку, что война в Афганистане рушит разрядку и помогает правым республиканцам победить на предстоящих в США президентских выборах. Речь шла хотя бы о символическом жесте, например отзыве 10 % советских войск. На следующий день Андропов сделал разнос Арбатову. Председатель КГБ еще надеялся на победу[189]. Очень скоро, однако, мнение Андропова начало меняться. Уже осенью 1981 года Политбюро одобрило предложения Громыко, поддержанные Андроповым и Устиновым, об организации дипломатического процесса, нацеленного на такое урегулирование в Афганистане, которое позволило бы вывести советские войска из этой страны. Началась подготовка к афганопакистанским переговорам на этот счет. По свидетельству бывшего первого заместителя министра иностранных дел СССР Г. К. Корниенко, обсуждение путей мирного урегулирования продолжалось и в 1982 году. Уже в качестве лидера партии и государства Андропов в беседе с Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром 28 марта 1983 года не только сказал собеседнику о своем стремлении к мирному решению афганской проблемы, но и откровенно перечислил пять мотивов, по которым он считал это необходимым. «Загибая пальцы на руке, он говорил, что сложившаяся ситуация наносила серьезный ущерб отношениям Советского Союза, во-первых, с Западом; во-вторых, с социалистическими странами; в-третьих, с исламским миром; в-четвертых, с другими странами «третьего мира» и, наконец, в-пятых, она весьма болезненна для внутреннего положения в СССР, для его экономики и общества»[190].
Однако и после этой беседы война в Афганистане продолжалась еще долгих пять лет.