Польская оппозиция ответила на военное давление Советского Союза внушительной демонстрацией своего влияния в стране. В г. Гданьске был сооружен памятник жертвам режима. Три гигантских стальных креста, украшенных якорями, символизировали жертвы рабочих волнений 1956, 1970 и 1976 годов. Якоря символизировали море, которое кормит рабочих побережья, они напоминали и о немецкой оккупации, когда якорь был символом Сопротивления. На памятнике было четыре надписи: список жертв режима, благословение папы Иоанна Павла И. псалом и строфа из стихотворения Чеслава Милоша, написанная им в 1950 году: «Ты, принесший боль простому человеку, ты, смеющийся над его болью, ты не должен чувствовать себя в безопасности». На открытие памятника 16 декабря 1980 года собрались сотни тысяч человек. Были приглашены и руководители ПОРП, и они не могли не приехать на торжественную церемонию. Вот как описывал это событие специальный корреспондент французской «Ле Монд» Бернар Гетта: «Кажется, вся Польша собралась здесь в Гданьске благодаря «Солидарности»… Уже двадцать раз после августа в стране происходили невероятные вещи. И тем не менее остаются невероятными эти три гигантских стальных креста, которые кажутся неискоренимыми и уходящими высоко в небо, чтобы подтвердить свою силу, эти слова, написанные золотом на стене судоверфи: «Они отдали свои жизни, чтобы ты мог жить достойно». Можно ли себе представить памятник жертвам 1956 г. в Будапеште, жертвам Стены в Восточном Берлине, жертвам Сталина в СССР, жертвам процесса Сланского в Праге? Здесь история говорит правду, спокойно и без ненависти. Говорит просто, ибо народ, лишенный истории, не может быть свободным, не может простить и обратиться к будущему…
В 16.50 появляются представители партии, церкви и профсоюза. Собравшиеся встречают молчанием члена Политбюро и председателя Государственного совета, секретаря воеводского комитета партии, секретаря ЦК, министра культуры и вице-премьера. Собравшиеся аплодируют Леху Валенсе, епископам и командующему военно-морским флотом Польши.
Ровно в 17 часов раздаются сирены судоверфи. Холодно, идет дождь. Штандарты горняков, хоругви с изображением Богоматери и национальные флаги хлопают на ветру, как бы салютуя. Толпа, собравшаяся перед памятником и на соседних улицах, разрезана на ровные квадраты желтыми касками судостроителей, мобилизованных в службу порядка. Оркестр и хор исполняют печальную, прекрасную композицию, специально сочиненную Кшиштофом Пендерецким. Затем перекличка мертвых. Актер Даниэль Ольбрыхский, высвечиваемый в ночи прожекторами, читает одно за другим имена погибших. После каждого имени толпа произносит: «Он с нами!»
Родственники жертв, среди которых женщина, содрогающаяся в плаче, разрезают шнур, придерживающий символический парус, прикрывающий памятник. Лех Валенса зажигает Вечный огонь, который будет гореть между тремя крестами. 17 часов 25 минут. Церемония закончилась»[198].
Справиться с таким движением было невозможно. Однако как в ЦК ПОРП, так и в Кремле этого еще не могли принять. С первых же месяцев 1981 года «Солидарность» начала быстро расширять свои ряды. Организации «Солидарности» возникали не только в городах, но и в селах страны, в студенческих коллективах. Уже к февралю 1981 года членами профсоюза «Солидарность» стали от 10 до 11 миллионов поляков, т. е. большая часть взрослого населения страны. По существу, в Польше образовался режим двоевластия, который, конечно, не мог длиться долго.
Станислав Каня не только не мог, но и не хотел использовать силу против «Солидарности», он искал компромисса и явно вел двойную игру по отношению к Кремлю. В этой двойной игре участвовал и министр обороны ПНР генерал Войцех Ярузельский. Он признавал это позднее в своих воспоминаниях и интервью. «Приходилось вести своеобразную двойную игру, — говорил генерал. — Это была трудная игра, не без хитрости. Между прочим, игра была двусторонней» [199].
Отказ от военного вмешательства и интервенции в Польшу вовсе не означал, что советское руководство смирилось с возможной потерей Польши как члена Варшавского Договора и социалистического содружества. По свидетельству В. Воронкова, в беседе с С. Каней с глазу на глаз Брежнев сказал: «Если мы увидим, что вас опрокидывают, то мы войдем». Об этом рассказал В. Воронкову сотрудник польского сектора из ЦК КПСС, который переводил беседу двух лидеров[200]. Станислав Каня также писал в своих воспоминаниях об этой фразе, хотя и в иной редакции. «Ну хорошо, — сказал Брежнев. — Вводить войска не будем. Но если обстановка осложнится — войдем. Но без тебя — не войдем»[201]. Каня признает, что последние слова его сильно озадачили. Комиссия Политбюро по Польше создала специальную рабочую группу на уровне своих заместителей, которая разработала план тотального давления на польское руководство и общество. Это было политическое и идеологическое давление в форме постоянных телефонных звонков, встреч в Москве и Варшаве. В Польше несколько дней провел Михаил Суслов и несколько недель — секретарь ЦК Михаил Зимянин. Из Москвы одно за другим шли письма об угрозе социализму в Польше и о «происках империализма» в этой стране. Эти письма адресовались руководству коммунистических и рабочих партий других стран. Знало об этих посланиях и польское руководство. Польская экономика сильно зависела от торговли и поставок из СССР и от советских кредитов. Особенно нуждалась Польша в советских валютных кредитах. При режиме Терека задолженность этой страны Западу увеличилась многократно, а теперь не хватало средств, чтобы платить проценты. Это давало Советскому Союзу важные рычаги экономического давления на Польшу. В Москве появилась своя поговорка: «Не надо танков, достаточно банков». Почти непрерывно осуществлялось и военное давление. Еще в январе 1981 года было принято решение провести весной на территории Польши большие командно-штабные учения. Докладывая об этом на заседании Политбюро ЦК КПСС, Д. Устинов говорил: «Мы намечаем в марте провести маневры в Польше. Мне кажется, что следует эти маневры несколько приподнять, то есть, иначе говоря, дать понять, что силы у нас наготове»[202].
Свои воспоминания о событиях 1980–1981 гг. в Польше написали не только Э. Терек, С. Каня и В. Ярузельский, но и резидент КГБ в Варшаве генерал-лейтенант В. Т. Павлов. На польском языке еще в 1994 году вышла книга Виталия Павлова «Я был резидентом КГБ в Польше»[203]. В России совсем недавно появилась в книжных магазинах книга В. Павлова «Руководители Польши глазами разведчика»[204].
Авторы этих воспоминаний далеко не всегда единодушны в своих оценках, у них нередко можно встретить и разные версии по поводу тех или иных событий. Однако все участники или свидетели польского кризиса 1980–1981 годов отмечают малую активность в «комиссии Суслова» как самого Суслова, так и Громыко и, напротив, большую активность Андропова и Устинова. По свидетельству В. Павлова, поздней осенью и зимой 1980/81 года Андропов звонил ему в Варшаву почти ежедневно. Несколько раз Павлова вызывали к Андропову для доклада, а также в качестве посредника при встречах Председателя КГБ с министрами внутренних дел Польши: сначала со Станиславом Ковальчиком, затем с Мирославом Милевским, а с августа 1981 года с Чеславом Кищаком. Андропов относился к этим польским министрам по-разному. Его, например, раздражали непрофессионализм и политическая недальновидность С. Ковальчика, который возглавлял полицию и органы безопасности Польши с 1973 года и считался близким соратником Э. Терека. «Мне довелось, — пишет Павлов, — быть свидетелем нескольких встреч С. Ковальчика с Председателем КГБ. В процессе их С. Ковальчик давал очень ограниченные, неглубокие политические оценки положения в стране и оказывался совершенно беспомощным в области профессиональной характеристики обеспечения государственной безопасности страны. В то же время я видел, что он с большим уважением! относился к Андропову Ю. В. и его высказываниям. А поскольку Председатель через информации правительства был очень хорошо ориентирован в польских проблемах, его рекомендации, высказывавшиеся в очень тактичном плане, были важными для С. Ковальчика, а через него и Э. Терека.
В то же время после каждой беседы с С. Ковальчиком Председатель КГБ с недоумением спрашивал меня, почему польский министр так и не разобрался в делах и задачах МВД, остается таким неосведомленным в специфике деятельности по обеспечению государственной безопасности?
Мой ответ сводился к тому, что это происходит потому, что С. Ковальчик в настоящем смысле не политический деятель, а простой партийный работник, причем невысокого государственного уровня. Он был хорошим помощником и исполнителем у Э. Терека в Катовицах, таким и остался в Варшаве, на посту министра»[205]. Андропов также не был профессиональным разведчиком или контрразведчиком. Однако поясняя Павлову свое положение и свою ответственность, он как-то сказал: «Раз меня назначили руководить таким ведомством, все остальное — моя компетенция. Я действую так, как полагаю нужным. Если буду делать не так, как нужно, меня заменят, но опекать меня и тем более указывать мне, что и как делать, никто не должен»[206].
Мирослав Милевский, по мнению Павлова, был не только умелым политиком, но и наиболее подготовленным профессионалом, руководившим ранее польской внешней разведкой. Но и Чеслав Кищак, занявший пост министра внутренних дел в августе 1981 года, был также опытным профессионалом, работавшим много лет в военной контрразведке. Главной темой в беседах Андропова с этими польскими министрами был вопрос об отношении к лидерам польской оппозиции. Мы знаем, что Андропов не жаловал диссидентов в Советском Союзе, однако он старался избегать массовых репрессий, используя разнообразные формы давления на оппозицию. Этому он «учил» и своих польских коллег. Генерал В. Павлов свидетельствует: «В начале августа 1981 года я сопровождал Ч. Кищака во время его визита к Ю. Андропову для установления личного контакта в качестве министра. Тогда состоялась очень обстоятельная беседа Председателя КГБ с новым министром МВД ПНР. Ч. Кищак подробно рассказал о создавшейся к этому времени обстановке в стране и поделился планами на случай введения военного положения. Выслушав министра, Андропов высказал ему те же рекомендации, что он уже делал при встрече с М. Милевским как министром МВД за полгода до этого: не идти по пути массовых репрессий.