.
Рассуждения сегодняшних литературоведов об исчезновении субъекта дискурса и о непреодолимой границе между «я» пишущим и «я» живущим показались бы, вероятно, Бунину несерьезной болтовней. И действительно, проникновенное звучание этого чистого голоса настраивает нас на совершенно иной лад. Предельная серьезность вопрошания, острота страдания и чистота помысла ставят нас лицом к лицу с живым Буниным, таким, каким он был, а не «казался», и дают ощутить живую пульсацию его личности.
Закончив рассказ «Господин из Сан-Франциско», он записывает в дневнике: «Плакал, пиша конец». Кто плакал? «Субъект повествования»?
Три тома книги «Устами Буниных», состоящей из дневников Ивана Алексеевича Бунина и Веры Николаевны Муромцевой- Буниной, были изданы в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов «Посевом» во Франкфурте-на-Майне, и были доступны лишь русским читателям за рубежом[28].
Это издание дневников под редакцией Милицы Грин, которая долгое время была хранительницей архива Бунина и которая провела неизбежные, к сожалению, в такого рода публикациях сокращения и отбор, было плодом долгого, кропотливого и любовного труда этой женщины, которой все мы должны быть бесконечно благодарны. Какой это кропотливый труд, кстати говоря, я мог сам убедиться, читая в архиве некоторые страницы дневников Бунина – почерк у него не легкий, а выцветшие от времени чернила на некоторых страницах очень бледны и едва различимы. Иногда приходится просидеть битый час, чтобы расшифровать и прочесть одну единственную страницу.
Теперь переиздание этих томов возвращает бунинские записи на родину[29], и надо думать – в благоприятный для этого момент, ибо интерес к литературным фикциям сейчас угасает и возрастает, напротив, интерес к документу и к факту.
Никакой разговор о Бунине сегодня не возможен без знания его дневников, раскрывающих многие неясные места в его творчестве, уточняющих то, о чем мы только догадывались или опровергающих несостоятельные гипотезы. Здесь мы находим и описания многих людей, которых Бунин наблюдал и над которыми размышлял и которые стали прототипами его персонажей, иногда неожиданно и странно преображенными. Находим рассказы о фактах, его поразивших и нашедших отражение в его произведениях. Находим размышления, давшие толчок к новому творчеству.
Особенно интересны записи периода создания повести «Деревня», вызвавшей скандал в русском обществе и поставившей Бунина в центре всеобщего внимания. Многочисленные заготовки показывают, как пристально Бунин наблюдал русскую деревню и как много размышлял над ней. Читаем в дневнике: «Я пишу (в повести. – Ю. М.) только сотую долю того, что следовало бы написать, но чего не вытерпит ни одна бумага в мире». И следуют оставшиеся лишь здесь, в дневнике, остальные девяносто девять сотых. Сравнение с вошедшим в повесть материалом дает удивительное свидетельство умного отбора и художественного вкуса.
Публикацией «Деревни» Бунин мужественно пошел против общего мнения и против укоренившихся мифов. С такой же страстью обличает он в своем дневнике и русскую интеллигенцию (в том смысле этого слова, который стал общепринятым после сборника «Вехи»). С яростью пишет он о «либеральной лжи» так называемой «любви к народу». «Все выдуманные чувства, которыми жило несколько поколений» – пишет он. И что такое этот «народ», наихудшая из абстракций? Но предметом изображения в своем искусстве он интеллигенцию не сделал. Вероятно, не счел достойным, ибо любил живую жизнь и ненавидел искусственность. До сатиры же он никогда не опускался, считая ее тоже выхолащиванием жизни.
Безоговорочная прямота и несгибаемая честность были его постоянной чертой, и даже со временем всё более усиливались. Чем труднее становились обстоятельства, тем смелее и тверже становилась его бескомпромиссность. И поэтому дневники Бунина, помимо огромного интереса для всех тех, кто занимается или интересуется творчеством Бунина-писателя, представляют несомненный интерес для любого читателя, как человеческий документ редкой силы. Бескомпромиссность Бунина была редкой даже среди людей его поколения и его круга, и вовсе невероятной кажется нам, пришедшим позже. В эпоху торжествующей лжи и подлости бескомпромиссные и смелые уничтожались сразу же в тишине безвестности, и мы о них ничего не знаем и никогда не узнаем. Тем более отрадно иметь перед глазами пример человека, на ком можно остановить взор с благодарностью. Очень любопытна и поучительна история того, как советский режим пытался привлечь Бунина. Какой контраст с теми, кто был на виду и на кого смотрело советское общество, кто принимал как неизбежное компромисс, порой граничащий с подлостью и предательством, порой продиктованный просто мелкой трусостью и выгодой. Все – от Максима Горького до Ильи Эренбурга, от Алексея Толстого до Валентина Катаева.
Уже в страшном 1919 году в большевистской Одессе Бунин замечает в дневнике: «Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову». И еще: «Большевики приносят с собой что-то новое, совершенно нестерпимое для человеческой природы».
Бунин был человеком двух эпох: в молодости он получил письмо от Льва Толстого и дружил с Чеховым, в старости видел смерть Сталина. И нам, людям страшной советской эпохи, очень интересно видеть, как реагировал на нее человек старого мира. А Бунин реагировал очень остро и страстно. Не удивительно ли читать его такую запись в день капитуляции Финляндии, отступившей перед советской агрессией (14 марта 1940 года): «Даже ночью, сквозь сон, всё мучился…». А ранее, в 1917 году, во время захвата власти большевиками: «Вчера не мог писать – один из самых страшных дней всей моей жизни. <…> Наотмашь швыряя двери, уже три раза врывались в поисках врагов и оружия ватаги "борцов за светлое будущее", совершенно шальных от победы, самогонки и архискотской ненависти, с пересохшими губами и дикими взглядами, с тем балаганным излишеством всяческого оружия на себе, каковое освящено традициями всех "великих революций". <…> А ночью, оставшись один, будучи от природы не склонен к слезам, наконец, заплакал и плакал такими страшными и обильными слезами, которых я даже и представить себе не мог».
Впрочем, кто читал выдержки из дневников, изданные самим Буниным под названием «Окаянные дни» и доступные теперь также и читателю в России, это знает.
И никто с такой силой и с такой поэтичностью, как Бунин, не оплакал гибель старого мира. «Старый мир, полный несказанной красоты и прелести уходит в лету» – записывает он в дневнике уже в 1918 году.
Записи Бунина перемежаются записями Веры Николаевны (отмеченными тоже явным литературным талантом). Она бережно дополняет то, что Бунин не досказал, дает увидеть нам уже знакомое в новом ракурсе, охватывая его любовным взглядом со стороны. Самоотвержение и верность – два качества, которые ее более всего характеризуют. Посчастливилось Бунину иметь рядом такую спутницу. Те, кто знали ее до сих пор лишь по постыдному фильму Алексея Учителя «Дневник его жены», могут теперь, сопоставляя, измерить всю бездну, отделяющую Бунина от сегодняшних служителей искусства.
Бунин был человеком богатейшей интуиции. Она определила его уникальный в русской литературе (и не только русской) талант. В дневниках мы видим эту остроту постижения в приложении к самым обычным вещам.
Безо всякого преувеличения можно сказать, что дневники Бунина сравнимы с дневниками Льва Толстого, высшим образцом этого рода, и теперь, когда они опубликованы, они ждут своего Эйхенбаума и своих любознательных читателей.
Приложение
О книге Мальцева «Иван Бунин»[30]Татьяна Двинятина
Книга Ю. В. Мальцева «Иван Бунин» вышла в 1994 г., накануне бунинского юбилейного года – 125-летия со дня рождения, широко отмечавшегося в России и за рубежом. Сейчас он уже позади, и эта рецензия – запоздалый постскриптум к юбилею. Бунинский год в значительной степени прошел под знаком новой книги о писателе. Отклики на нее появились как в печати[31], так и устные, в ходе обсуждений различных проблем на бунинских конференциях. Мнения были различны; выскажем свое, понимая, что оно не вправе претендовать на общую оценку.
На наш взгляд, книга Ю. Мальцева «Иван Бунин» стала событием в потоке научных исследований о литературе конца XIX – первой половины XX в. В ней ясно и полно сказано новое слово о Бунине. Ее доступность (тираж 30 тыс.) и ее научные достоинства способны утвердить мнение о Бунине не только как о холодном парнасце, верном классическим заветам (дореволюционная критика) и стойком художнике-реалисте, «строгом таланте» (советское литературоведение), но, в первую очередь, как о выдающемся мастере, новаторски изображающем неповторимость и незыблемость человеческого бытия.
Конечно, это событие в известной мере подготовлено. Во-первых, статьями и рецензиями Ф. Степуна, чье понимание Бунина наиболее близко Ю. Мальцеву, В. Ходасевича, некоторыми положениями первой монографии о Бунине К. И. Зайцева (1934). Во-вторых, работами отечественных и зарубежных ученых, биографическими штудиями А. К. Бабореко и корректными и глубокими работами О. В. Сливицкой и др., а также научными изысканиями Д. Вудворда и Р. Поджоли. Наконец – и это, пожалуй, главное – вряд ли можно переоценить роль бунинского личного архива, результатом работы над которым явилась эта книга, и помощь хранительницы архива М. Э. Грин, благодарностью которой Ю. Мальцев предваряет свой труд.
Однако масштаб и неординарность работы Ю. В. Мальцева позволяют говорить о ней как о самостоятельном важном этапе в осмыслении личности и творчества Бунина. Прежде всего потому, что Мальцев первый – как это ни странно – исследователь, который поставил себе целью написать историю Бунина-художника, адекватную самому Бунину, его личностным свойствам, душевной организации. Не в подтверждение какой-либо теории и не для того, чтобы на основании бунинского творчества какую-либо теорию создать или какую-либо закономерность обнаружить. Перед нами, если угодно, путь Бунина-художника «изнутри» Бунина-человека.