Пока Петр Ильич был в Петербурге, его слуга Алексей перебрался с пожитками в московскую квартиру на Пречистенке, в Троицком переулке д. Мацилевич, нанятую на всю зиму. Отсутствие вечерних развлечений в деревенской жизни и предстоявшая, как ему казалось, большая деятельность по делам московск. отделения Рус. муз. общества были единственными поводами к переселению Петра Ильича на зиму из клинских окрестностей в Москву.
В течение лета мысль снова сделаться столичным жителем занимала его, и он с удовольствием говорил о будущей квартирке (непременно в особняке) и интересовался ее будущим устройством, но с приближением срока переезда ему все меньше и меньше хотелось покинуть деревню.
Еще не въезжая в московскую квартиру, Петр Ильич уже раскаялся, что нанял ее, и 13 сентября из Москвы писал мне: «Ох, кажется, глупость я делаю, переезжая в Москву. Она наводит на меня тоску и уныние; все меня злит здесь, начиная с бесчисленных нищих, отравляющих совершенно все пешие прогулки, и кончая миазмами, коими переполнен московский воздух!»
А 1 октября, в первый день водворения в Москве – брату Анатолию: «Погода стоит здесь необычайная, т. е. совсем летняя, и сердце у меня сжимается при мысли, что я уже не живу, как прежде, в деревне».
Неприятному впечатлению первых дней пребывания в Москве способствовали много два обстоятельства. Во-первых, Петру Ильичу страшно недоставало там Лароша, переехавшего на жительство в Петербург, и, во-вторых, в это время умирал от мучительной болезни большой приятель его, виолончелист Фитценгаген.
К Н. Ф. фон Мекк
Москва. 2 октября 1889 года.
<…> Квартира моя очень маленькая, даже слишком маленькая в сравнении с моим последним деревенским домом, но очень милая и уютная. Теперь, милый друг мой, мне предстоит готовиться к дирижированию двумя московскими и тремя петербургскими концертами. В особенности меня пугают два юбилейных концерта из рубинштейновской музыки. Программа будет очень сложная и трудная, и ввиду исключительности этого торжественного случая я уже теперь начинаю мучительно волноваться. Примите во внимание, что я начал дирижировать своими сочинениями два с половиной года тому назад, чужими же сочинениями никогда не дирижировал. Поэтому моя задача будет особенно трудная. Вообще предстоящая зима очень пугает меня, и нужно, в самом деле, огромный запас здоровья, чтобы выйти целым и невредимым из предстоящих мне испытаний.
К Н. Ф. фон Мекк
Москва. 12 октября 1889 года.
<…> Радуюсь, что вы у себя дома, и завидую вам. По натуре своей я очень, очень, очень склонен к тому образу жизни, который вы ведете, т. е. подобно вам я пламенно желал бы жить в постоянном отчуждении от людской толпы, но обстоятельства жизни моей в последние года складываются так, что я живу поневоле совершенно не так, как бы хотелось. Дело в том, что я считаю долгом, пока есть силы, бороться со своей судьбой, не удаляться от людей, а действовать у них на виду, пока им этого хочется. Так, например, по отношению к моск. муз. общ. я не могу не сознавать, что приношу ему большую пользу, продолжая быть директором и принимая в делах его деятельное участие. И Бог знает, когда еще настанет время, что без вреда для столь близкого мне учреждения можно будет удалиться.
Теперь у нас идет деятельное приготовление к концертам м. общ. Мы переживаем очень интересный кризис. Московская публика охладела к муз. общ., число членов с каждым годом уменьшается, и нужно было обставить наши нынешние концерты так, чтобы публика снова хлынула к нам. Этого мы надеемся добиться, и если предстоящий сезон будет удачный, то я буду очень гордиться, ибо я выдумал и посредством личных и письменных сношений устроил, что в каждом концерте появится авторитетный капельмейстер. Это придаст этим концертам исключительный, небывалый интерес.
Но, боже мой, сколько мне придется работать и действовать в течение этой зимы! Прихожу в ужас при одной мысли о всем, что мне предстоит и здесь, и в Петербурге. Зато тотчас по окончании сезона отправляюсь для отдыха в Италию, которую не видал с 1882 года.
К в. к. Константину Константиновичу
Москва. 15 октября 1889 года.
Ваше императорское высочество!
Приношу вам чувствительнейшую благодарность за книги и за дорогое письмо ваше. Новые стихотворения я уже ранее приобрел посредством покупки у Глазунова и с величайшим удовольствием прочитал их (ибо некоторые были мне ранее известны по журналам), но меня глубоко трогает и радует получение непосредственно от вас этой столь симпатичной книжечки, а за подпись на заглавной странице я уж не знаю, как благодарить вас. Мне очень, очень ценно внимание вашего высочества, ибо (простите за бесцеремонность выражения) я ужасно люблю вас. Радуюсь, что вдохновение стало теперь часто посещать вас, и от всей души желаю, чтобы в pendant к «Сирене» из-под вашего пера выходили пьесы с новыми ритмическими комбинациями. Как я буду гордиться, что, быть может, отчасти вследствие моих самоуверенных разглагольствований о размерах и стопах русская поэзия обогатится новыми стихотворными формами.
В «Новых стихотворениях» есть много превосходных музыкальных текстов, и я, с позволения вашего, непременно ими воспользуюсь, как только возможно будет.
Ваше высочество говорите, что не надеетесь написать что-нибудь крупное. Я же, ввиду вашей молодости, совершенно уверен, что вы их напишете несколько. Так как вы имеете счастье обладать живым, теплым религиозным чувством (это отразилось во многих стихотворениях ваших), то не выбрать ли вам евангельскую тему для вашего ближайшего крупного произведения? А что, если бы, например, всю жизнь Иисуса Христа рассказать стихами? Нельзя себе представить более колоссального, но вместе с тем и более благодарного сюжета для эпопеи. Если же вас пугает грандиозность задачи, – то можно удовольствоваться одним из эпизодов жизни Иисуса Христа, например, хотя бы страстями господними. Мне кажется, что если с евангельской простотой и почти буквально придерживаясь текста, напр., евангелиста Матфея, изложить эту трогательнейшую из всех историй стихами – то впечатление будет подавляющее.
А впрочем, простите, что беру на себя смелость давать вашему высочеству советы, притом, быть может, совершенно неудобоисполнимые. Но я должен признаться, что сам пытался некоторые коротенькие евангельские тексты переложить на стихи. Однажды мне страшно захотелось переложить на музыку слова Иисуса Христа «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные и т. д.», но тщетно пытался в течение нескольких дней сряду найти 8 стихов, способных передать сколько-нибудь достойным образом чудные слова эти. А что, если я осмелюсь попросить вас когда-нибудь попытаться это сделать? Еще раз прошу извинения у вашего высочества за то, что позволяю себе вмешиваться в вашу писательскую деятельность.
Балет мой уже в конце августа был вполне окончен, и в Петербурге я присутствовал на двух оркестровых репетициях. Не знаю, что будет потом (ибо опыт доказывает, что авторы часто ошибаются насчет себя), но мне кажется теперь, что музыка эта удалась мне.
В настоящее время я ничего не пишу и приготовляюсь дирижировать несколькими предстоящими мне концертами. Особенно страшат и волнуют меня рубинштейновские юбилейные концерты.
Я поселился на эту зиму в Москве, но буду часто наезжать в Петербург и надеюсь иметь величайшее удовольствие, хоть изредка, видеть ваше высочество. Верьте, что я принимаю живейшее участие в семейной горести вашей.
Всепокорнейше прошу вас передать почтительнейшие приветствия великим княгиням – матушке и супруге вашим.
Еще раз благодарю от всей души за присылку книг и за письмо.
Покорнейший слуга вашего высочества
П. Чайковский.
К М. Чайковскому
Москва. 16 октября 1889 года.
Посыпаю тебе, милый Модя, вчерашний «Гражданин». Прочти дневник и удивись, только не знаю – чему больше: безграмотности или глупости Мещерского[63]. Покажи эту штуку Ларошу, который отлично бы сделал, если бы заступился за Рубинштейна в «Московских ведомостях». Какой бы прелестный случай со свойственным Ларошу остроумием – в маленькой статейке отщелкать Мещерского. Тем более что и Петровский[64] рад бы был. Пусть не думает, что не стоит. Именно стоит. Ибо Мещерскому очень неприятно, когда его ругают в консервативных органах. Да и Суворину не мешало бы дать маленький урок.
Представь себе, Чехов написал мне, что хочет посвятить мне свой новый сборник рассказов[65]. Я был у него с благодарностью. Ужасно горжусь и радуюсь. Дела пропасть. Нельзя особенно жаловаться на посетителей, я хорошо пока оберегаю свою свободу. Через две недели я уже буду в Петербурге. Концертный сезон наш будет блестящий. Билеты идут отлично. Завтра приезжает Р.-Корсаков. Квартирой и поваром очень доволен.
В апреле 1887 г. Петр Ильич познакомился с сочинениями А. Чехова и, придя в восторг от них, возымел желание выразить его автору. Наведя справки через М. М. Иванова в «Новом времени» о нем, написал ему письмо, в котором высказывал свою радость обрести такой свежий и самобытный талант. – Лично со своим новым любимцем-литератором Петр Ильич сошелся, если память мне не изменяет, у меня, в Петербурге осенью 1887 г. В 1889 году знакомство это, во всяком случае, было уже не новое.
К А. П. Чехову
24 октября 1889 года.
Дорогой, многоуважаемый Антон Павлович, получивши вчера ваше письмо, я хотел тотчас же отвечать, но сообразил, что прежде, чем что-либо сказать вам по поводу Семашко[66] (которого я хотя и знаю, но недостаточно, чтобы иметь правильное о нем суждение), – лучше порасспросить о нем людей сведущих, а так как я собирался в концерт и должен был видеть многих музыкантов, то к тому представлялся превосходный случай.