К А. И. Чайковскому
Фроловское. 21 июня 1890 года.
Милый, одинокий вице-губернатор! Живо воображаю, какое теперь тепло в Тифлисе, когда и здесь я ночью плохо сплю от небывалой жары. А все-таки я бы охотно на денек перенесся бы в Тифлис. Все самое главное про меня ты, конечно, уже знаешь, т. е. что опера вполне кончена и что теперь я уж давно поглощен другим сочинением, а именно секстетом. Как вчерне его кончу (приблизительно через месяц), так сейчас же начну свои странствования. Определенного плана все-таки не имею и насчет Каменки все-таки не вполне решил. Уж очень мне хочется по Волге и Каспию проехаться. Здесь у меня как раз, когда пришла твоя телеграмма, гостили недолго Юргенсон, Кашкин, Баталина. Я им играл от доски до доски оперу. Они остались в восторге. Мне, признаться, и самому опера нравится более всех остальных моих, и многие места я совсем не могу как следует играть от переполняющего меня чувства. Дух захватывает, и хочется плакать. Боже мой, неужели я ошибаюсь??
К М. Чайковскому
Фроловское. 21 июня 1890 года.
Модя, ты так идиллически описываешь прелести Гранкина, что мне ужасно туда захотелось. Это так далеко от всего, такой покойный уголок, и потом вспоминаю, под вечер, удивительную красоту степи. Но все-таки не приеду раньше конца июля; ужасно боюсь, что вы все разбредетесь. Пожалуйста, дождитесь меня. Меня нисколько не удивляет, что ты встречаешь иногда затруднение в писании комедии. Сочинять что-либо литературное не то, что сочинять музыку. В последней достаточно быть верно настроенным; в твоем же деле нужно постоянно думать и соображать. Легко и без затруднения можно только писать газетную болтовню. Времени еще у тебя много. Я тоже с большими загвоздками сочиняю секстет, но это потому что совершенно необычная для меня форма. Я ведь не то что хочу сочинить какую-нибудь музыку и потом подладить ее для 6 инструментов, а именно секстет, т. е. шесть самостоятельных голосов, чтобы это не чем иным, как секстетом, и быть не могло.
К Н. Ф. фон Мекк
Фроловское. 30 июня 1890 года.
<…> Если лето будет далее все такое же небывало теплое и чудесное, как было до сих пор, то я уверен, что пребывание в отечестве на этот раз будет вам приятнее, чем в прошлые годы. Такой благодати, какую Бог посылает нам в это лето, я не запомню. Цветы у меня расцвели в невероятном изобилии. Я все более и более пристращаюсь к цветоводству и утешаюсь мыслью, что если наступит старческое ослабление моих музыкальных производительных способностей, то я всецело предамся цветоводству. А покамест пожаловаться нельзя. Едва успел я окончить вполне оперу, как принялся за новое сочинение, которое вчерне у меня уже окончено. Питаю надежду, что вы будете довольны, дорогая моя, что я написал секстет для струнных инструментов. Знаю ваше пристрастие к камерной музыке и радуюсь, что вы секстет мой наверно услышите, ибо для этого вам не нужно будет ехать в концерт, а весьма нетрудно устроить хорошее исполнение секстета у вас дома. Я надеюсь также, что эта вещь понравится вам: я писал ее с величайшим увлечением и удовольствием, без малейшего напряжения.
К М. Чайковскому
Фроловское. 30 июня 1890 года.
Модя милый, я получил предисловие к либретто. Оно, по-моему, слишком многоречиво, и еще, мне кажется, тебе не следует говорить «я», а в третьем лице: автор либретто. «Я» напоминает репортерский, газетный тон. Итак, предисловие твое я (посоветовавшись с Кашкиным, который гостит у меня) немного посократил и изменил местоимения. Кроме того, я прибавил причину, почему Лиза возведена в княжну. Одним словом, теперь вышло лучше.
Вчера отпраздновал именины. Обедало у меня одиннадцать человек гостей. Обед был в саду. Крестьяне опять являлись за деньгами, с кренделями и т. п.
Лето здесь стоит просто удивительное. Цветы мои растут просто в небывалом изобилии. Всего много. Вчера за полчаса до обеда я едва вышел, как нашел два чудных белых гриба.
К Н. Ф. фон Мекк
Фроловское. 2 июля 1890 года.
Милый, дорогой друг, вчера, в одно время с вашим посланным ко мне, неожиданно приехал композитор Аренский, и это обстоятельство помешало мне толково написать вам. Боюсь, что я недостаточно выразил вам благодарность свою. Да, впрочем, никакими словами я не могу выразить, сколько я благодарен вам, сколько тронут вашим вниманием и заботливостью. Согласно вашему совету я отдал две трети бюджетной суммы на текущий счет в банк. Я твердо решился с этого года откладывать часть получаемых денег и со временем приобрести все-таки какую-нибудь недвижимость, весьма может быть, – Фроловское, которое мне, несмотря на вырубку леса, очень нравится.
Аренский приезжал ко мне по следующему поводу. Он написал оперу, которую Юргенсон издал. Оперу эту я внимательно проиграл, она мне очень понравилась, и я ощутил потребность высказать Аренскому мое мнение об этом действительно чудном произведении. Письмо мое так тронуло его, что он сейчас же поехал лично благодарить меня. Аренский – человек с огромным талантом, но какой-то странный, неустановившийся, болезненно нервный.
К П. И. Юргенсону
2 июля 1890 года.
Милый друг, рукопись кантаты в консерватории, в Петербурге. Печатать ее я не желаю, ибо это юношеское произведение без будущности: к тому же ведь она на текст «К Радости» Шиллера. Соперничать с Бетховеном неловко.
<…> В судьбу «Черевичек» как репертуарной оперы я безусловно верю и считаю ее по музыке едва ли не самой лучшей моей оперой.
В Петров день кутежа не было. По правде сказать, было скучновато.
Был у меня вчера Аренский, показывал задачник. Составлен он превосходно и к учебнику моему вполне подходит. Советую приобрести.
К М. Чайковскому
Фроловское. 4 июля 1890 года.
Модя, рукопись Улыбышева получена. Я займусь, когда кончу вполне эскизы моего секстета. Я все более и более увлекаюсь им и уже сильно охладел к «Пиковой даме». Сегодня еду в Москву, завтра обедаю на именинах у Юргенсона, а послезавтра еду в деревню к Фигнеру. Он, бедный, сломал себе плечо, упав с лошади (впрочем, кажется, не серьезно), и умоляет навестить, чтобы пройти партию, от коей в восторге. От Фигнера возвращусь домой, а что дальше будет, – ей-Богу, не знаю. И из Фроловского уезжать не хочется, и в Париж хочется, чтобы распутать отношение к гг. Детруая и Галле[87], которые меня страшно тяготят, ибо ждут от меня сейчас же оперы, и даже Эден-театр обещался ее поставить. Я же хочу им предложить перевести и приспособить для французской сцены «Пиковую даму» и за таковую услугу уступаю им твои права на авторство либретто, а свои – на авторство музыки, т. е. весь доход авторский. Дело серьезное, не хочется упускать теперешнего директора Эден-театра, который, судя по письму, в самом деле готов сейчас же поставить мою оперу. Итак, я подумываю о Париже, а тут еще надо в Петербурге у Пета дирижировать!! Ничего не соображу. Прошу Колю и тебя, во всяком случае, перспективой на мой приезд ничуть не стесняться, ибо, кто знает, может быть, и не придется приехать. Ах, Модя, что за секстет вышел и какая фуга в конце, – просто прелесть! Страх, как я собой доволен!
К П. И. Юргенсону
10 июля 1890 года.
Душа моя, 6 июля я тщетно ожидал тебя на вокзале с завтраком. Неужели ты совсем позабыл, что хотел завтракать со мной?
Побывал у Фигнера. Он от партии своей в восторге. Кашкин ездил со мной, но на обратном пути застрял в Туле у знакомых. Приехал дня три тому назад, вечером. Вчера получил твое письмо и предисловие. Посылаю его назад с поправками. Заглавия никакого не нужно; подпись – М. Ч. Я желаю получить корректуру либретто: пожалуйста, пришли мне ее сейчас же. Скоро приедут Кашкин и Ларош: мы вместе все просмотрим и обойдемся без Модеста.
«Гамлета» я вчерне послал. Если будешь гравировать голоса, то нужно предварительно сверить их с партитурой. В ней, сравнительно с голосами, много изменений. Экземпляр партитуры, как только она будет готова, нужно послать Григу, но так как я адреса его не знаю, то потрудись адресовать доктору Абрагаму (Петерсу) для пересылки Григу.
Граверов я наградил очень умеренно; я это делаю очень редко (после «Чародейки» ни разу) и нахожу, что дать за хорошую работу справедливо распределенную награду (по 10 коп. с доски) таким труженикам – вовсе недурно и, извини, буду и впредь это делать, но очень редко. Отчего ты думаешь, что граверов могут испортить несколько рублей, полученных раз в три года за хорошую работу? А они замечательно скоро и хорошо награвировали «Пиковую даму». Ужасно досадно, что в «Гамлете» ударные на строчках.
Юбилея никакого нет и не будет. Я согласен лучше застрелиться, чем быть предметом опошлившихся до мерзости юбилейных торжеств и оваций. С вопросом о юбилее ко мне уже не раз обращались. Если еще станут приставать, то в газетах объявлю, что не хочу. Озерки с юбилеем ничего общего не имеют; да, кажется, я и не поеду – узнавши, что Цет Х-у устроил концерт и что этот господин там махал палочкой – я получил отвращение к Озеркам.
К М. Чайковскому
10 июля 1890 года.
Милый Модя, я вернулся третьего дня из поездки к Фигнеру. Он в восторге от партии, говорит о ней со слезами на глазах, – какой хороший признак! – отчасти партию уже знает, и я убедился, как он умен и понятлив. Все его намерения соответствуют моим желаниям. Одно меня огорчает: он требует транспонировки на целый тон бриндизи, говоря совершенно основательно, что не может, не терзаясь страхом квакнуть, петь эту, в самом деле трудную на моей высоте, вещь в конце оперы. Нечего делать! Медея свою партию тоже знает, тоже в восторге, и непременно нужно, чтобы она, а не Мравина пела в первый раз, это нужно потому, что Фигнер с ней теперь уже удивительно спелся, и ему будет, конечно, легче и приятнее, если она будет петь. Имение его сущий восторг: терраса, на которой совершается еда, особенно вечером (хотя и днем она в тени) оставила во мне впечатление сладкого сновидения. Я провел там ровно сутки. Плечо его заживает, но, гуляя со мной и Кашкиным (я последнего брал с собой), он упал и немножко повредил. Боль при этом была такая, что он побледнел, как полотно, и долго не мог говорить. И он, и она мне ужасно симпатичны. Вернулся домой тем