не менее с наслаждением. Ты бы ахнул, если бы увидел, какое у меня невероятное количество цветов. Я непременно в начале августа побываю у вас.
К А. И. Чайковскому
Фроловское. 13 июля 1890 года.
Милый мой Толя, получил твое письмо, где ты говоришь о покупке Фроловского и предлагаешь взять у вас деньги. Денег у вас я ни за что не возьму. Первое дело, что я плачу за наем дома всего 400 р., а за землю при усадьбе (которая и составляет главную ценность имения) ведь я ничего не плачу, ибо оной не пользуюсь. Итак, не расчет платить 2000 процентов, да еще иметь на душе большой долг, – когда в этом же Фроловском я могу жить, платя всего 400 p. Bo-2-x, если я возьму на покупку имения у вас в долг 25000 р., то в случае моей смерти закладная вовсе не обеспечивает ее, ибо вся ценность таких имений, как Фроловское, состоит в том, что они вблизи столицы и в них можно с приятностью жить летом – дохода же они никакого не приносят, напротив – убыток, а как помещение целой четверти вашего капитала вся эта комбинация немыслима. Нет! Начну с этого года хотя понемножку откладывать, во-первых, чтобы что-нибудь оставить по смерти Жоржу[88], а во-вторых, чтобы, наконец, и купить что-нибудь. Покупать в долг решительно не хочу, ибо это меня будет мучить и отравит все удовольствие. За предложение же твое, конечно, спасибо тебе, голубчик; оно очень меня тронуло.
К в. к. Константину Константиновичу
Фроловское. 3 августа 1890 года.
Ваше императорское высочество!
Ваше дорогое, милое, очаровательное письмо получил я за несколько часов перед отъездом в дальний путь и потому простите, ради Бога, что мой ответ не будет так обстоятелен, как бы следовало. А между тем, так много бы хотелось сказать по поводу замечаний, высказанных вами о «Пиковой даме». Но, Бог даст, зимой буду иметь возможность неоднократно беседовать с вами устно. А покамест позвольте, прежде всего, горячо поблагодарить вас за неоцененное внимание ваше ко мне и к моему новому детищу. Я ведь знаю, как в настоящее время вы заняты и как мало у вас досуга. Между тем вы нашли возможность познакомиться с «Пиковой дамой» весьма основательно и уделили часть своего свободного времени для написания существенного отзыва о ней. Радуюсь, что, в общем, опера нравится вам, и надеюсь, что после услышания ее она еще больше будет вам по сердцу. Я писал ее с небывалой горячностью и увлечением, живо перестрадал и перечувствовал все происходящее в ней (даже до того, что одно время боялся появления призрака Пиковой дамы) и надеюсь, что все мои авторские восторги, волнения и увлечения отзовутся в сердцах отзывчивых слушателей. Тем не менее, не сомневаюсь, что в опере этой бездна недостатков, свойственных моей музыкальной личности. Ваши указания на погрешности против декламации, вероятно, слишком снисходительны. В этом отношении я неисправим. Не думаю, чтобы в речитативе, в диалоге я наделал много промахов этого рода, но в лирических местах, там, где правдивость передачи общего настроения увлекает меня, – я просто не замечаю ошибок, подобных тем, о коих вы упоминаете, и нужно, чтобы кто-нибудь точно указал на них, чтобы я их заметил. Впрочем, надо правду сказать, что у нас к этим подробностям относятся слишком щепетильно. Наши музыкальные критики, упуская часто из вида, что главное в вокальной музыке – правдивость воспроизведения чувств и настроений, – прежде всего ищут неправильных акцентов, не соответствующих устной речи, вообще всяческих мелких декламационных недосмотров, с каким-то злорадством собирают их и попрекают ими автора с усердием, достойным лучших целей. По этой части особенно отличался и до сих пор, при всяком случае, отличается г. Кюи. Но, ваше высочество, согласитесь, что безусловная непогрешимость в отношении музыкальной декламации есть качество отрицательное и что преувеличивать значение этого качества не следует. Однако ж, указывая на это свойство наших музыкальных зоилов, я вовсе не претендую быть правым. За указание на слово «как», попавшееся некстати на акцентированную часть такта, очень, очень благодарю вас. Я как раз исправляю теперь все недосмотры и ошибки первого издания (второе выйдет осенью) и замечанием вашим воспользовался немедленно.
Что касается повторения слов и даже целых фраз, то я должен сказать вашему высочеству, что тут диаметрально расхожусь с вами. Есть случаи, когда такие повторения совершенно естественны и согласны с действительностью. Человек под влиянием аффекта весьма часто повторяет одно и то же восклицание, одну и ту же фразу. Я не нахожу ничего несогласного с истиной в том, что старая, недальняя гувернантка при всяком удобном случае повторяет при нотации и внушении свой вечный refrain о приличиях. Но даже если бы в действительной жизни ничего подобного никогда не случалось, то я нисколько бы не затруднился нагло отступить от реальной истины в пользу истины художественной. Эти две истины совершенно различны, и слишком гнаться за первой из них, забывая вторую, я не хочу и не могу, ибо если погоню за реализмом в опере довести до последней крайности, то неминуемо придешь к полному отрицанию самой оперы. Люди, которые вместо того, чтобы говорить – поют, ведь это верх лжи в низменном смысле слова. Конечно, я человек своего века и возвращаться к отжившим оперным условностям и нонсенсам не желаю, – но подчиняться деспотическим требованиям теорий реализма отнюдь не намерен. Тем не менее, мне до того несносна мысль, что есть место в «Пиковой даме», которое вам противно, мне так хочется, чтобы именно вам она была как можно более по душе, – что я немедленно изменил текст в сцене гувернантки, распекающей девиц, и теперь повторение фразы если и есть, то мотивированное. Пришлось присочинить несколько стихов – это для меня страшно трудно, – но я многое могу принести в жертву на алтарь моей приверженности вашему высочеству. То, что вы говорите о первой сцене в Летнем саду, совершенно верно, я тоже очень боюсь, как бы это не вышло несколько опереточно, балаганно. Относительно хора, коим начинается второе действие, скажу, что его поют не гости (последние танцуют при этом), а настоящий хор певчих. Текст этого хора принадлежит перу малоизвестного писателя прошлого века, – Карабанова, специальность коего была сочинять тексты приветственных и всяческих кантат на празднествах вельмож Екатерины. Исполнение этой кантаты у меня в опере весьма реально, ибо стихи были сочинены, положены на музыку и спеты певчими на домашнем празднестве у Нарышкина. – Песня Томского написана на слова Державина, песня эта была в моде в конце прошлого столетия. Как и все, что вышло из-под пера пресловутого Гавриила Романовича, она лишена прелести. Я допускаю, что в торжественных одах у Державина был некоторый «пиитический жар», хотя и выраженный надутыми и тяжелыми фразами, но чего ему безусловно недоставало, так это остроумия. В данном случае (в песне Томского) нельзя не удивляться и пошлой глупости основной мысли, и натянутости формы. Взял же я эту песню как характерный эпизод в картине, рисующей нравы конца века.
Ваше высочество, я еще очень, очень много выскажу вам по поводу письма вашего через несколько времени. Уезжаю сегодня в Тифлис, но по дороге остановлюсь у брата Модеста и у сестры в Каменке. Из последней я буду иметь удовольствие писать вам.
Прошу ваше высочество передать великой княгине выражение моего всенижайшего почтения и еще раз благодарю за дорогое письмо, остаюсь вашего высочества покорный слуга
П. Чайковский.
К Э. Ф. Направнику
Фроловское. 5 августа 1890 г.
Дорогой Эдуард Францевич, перед отъездом на Кавказ (я уезжаю сегодня, остановлюсь по дороге в деревне у брата, Модеста, в деревне у сестры и около 1-го сентября буду в Тифлисе) мне нужно кое-что сказать вам о «Пиковой даме».
В настоящее время я делаю обстоятельный просмотр клавираусцуга для второго издания, которое выйдет осенью (первое издано в небольшом числе экземпляров почти исключительно для театра), и снабжаю его метрономическими указаниями. При этом оказалось, что темпы в первом издании я выставил чрезвычайно неверно. Все мои изменения и все метрономические обозначения я списал на отдельный экземпляр и препроводил его, для внесения в партитуру, в библиотеку императорских театров. Вы получите партитуру уже с новым, правильным обозначением темпов и с метрономом.
Не знаю, буду ли я в Петербурге к тому времени, когда вы будете делать корректурные репетиции; если нет, то теперь же заранее прошу вас простить меня, если окажется много ошибок в ключах, диезах, бемолях и т. д. Во-первых, я в этом отношении неисправим, а во-вторых, уж очень спешил я с инструментовкой. Пожалуйста, голубчик, не сердитесь, имейте терпение и будьте уверены, что я глубоко сознаю свою вину, а сознание вины до некоторой степени искупает вину.
Был я у Фигнера и прошел с ним и с Медеей их партии. В некоторых местах (не помню каких) я сделал для него маленькие изменения. Одно из этих изменений в дуэте, и нужно, чтобы Мравина знала его.
Пришлось мне, к моему великому огорчению, сделать для Фигнера транспонировку «бриндизи» последней картины, ибо он говорит, что в настоящем тоне решительно не может петь. Транспонировка эта сделана и находится у Христофорова в виде приложения к опере. Я просил Христофорова отнюдь не заклеивать транспонированный номер, ибо, кто знает, найдутся исполнители, которые споют в настоящем тоне.
Хотя об этом говорить рано, но я все-таки скажу, что так как вся опера держится главнейшим образом на исполнителе партии Германа, то мне, разумеется, очень важно, чтобы Фигнер был как можно более в благоприятных условиях при исполнении оперы на первом представлении. Так как он разучивает оперу вместе с женой, то, конечно, ему удобнее и легче будет петь в первый раз с Медеей, а не с Мравиной. Между тем я назначил роль Лизы Мравиной, прежде чем догадался, что и Медея может петь ее. Мравину обижать ни за что не хочу, но хотелось бы устроить, чтобы на первом представлении пела Медея.