И. А. Всеволожский говорит, что будто вы одни можете это сделать. Правда ли это? – Вот, кажется, все покамест, что я имел сказать вам про оперу. Если вы найдете нужным что-нибудь спросить у меня по поводу оперы, то потрудитесь писать мне в Тифлис на имя брата Анатолия, с передачей мне.
Я провел лето тихо, хорошо, наслаждаясь свободой и одиночеством.
К П. И. Юргенсону
Каменка. 19 августа 1890 года.
<…> Сейчас я был у умирающего Клименко[89], твоего бывшего приказчика. Он, наконец, окончательно умирает. До чего он страшен, до чего может дойти худоба и слабость человека, – этого я не могу выразить. Счастье, что у бедного чудесная жена, с самоотвержением ухаживающая за ним, а сестра моя устроила его так хорошо, как только можно. Он жил, как бедняк, а умирает, как человек богатый. Жаль его, беднягу. Он уже теперь совсем смирился и злобы никакой не высказывает.
К Э. Ф. Направнику
Каменка. 25 августа 1890 года.
Дорогой друг Эдуард Францевич, милейшее письмо ваше получил и премного за него благодарен. Мне печально было читать, что вы провели скверное лето. У нас под Москвой был просто рай небесный; такого лета я не запомню. Здесь тоже погода стоит удивительная; во все лето я не видел ни единого дня дурной погоды. Совет ваш облегчить переложение «Пиковой дамы» я непременно приму к сведению и исполнению, но изменение можно будет сделать только в третьем издании, так как второе уже печатается. Оно будет напечатано не в большом количестве экземпляров, и, Бог даст, не позднее зимы можно будет напечатать третье издание с переделками.
По приезде в Петербург я тотчас же приступлю к внимательному просмотру партитуры. Вообще я готов сделать все, что вы находите, для облегчения корректурных проб, трудность и несносность которых для вас и для оркестра отлично понимаю.
Мне очень, очень грустно было транспонировать «бриндизи» для Фигнера, но делать нечего. Пунктировки некоторых низких тесситур я уже сделал, бывши у Фигнера. Надеюсь, что в сцене грозы инструментовка не будет заглушать певца, по крайней мере, я об этом очень заботился. Если же я ошибся, то во время репетиций поубавлю, где нужно.
Прогостив в Каменке до 1 сентября, Петр Ильич, в обществе Н. Конради, поехал в Тифлис.
Работы, оконченные Петром Ильичом в сезон 1889–1890 гг.:
I. «Импромптю» для фп. Посвящено А. Г. Рубинштейну. Сочинено в конце сентября 1889 года в Петербурге для альбома учеников СПб. консерватории, поднесенного в дни юбилейных торжеств А. Г. Рубинштейна на торжественном акте в зале Дворянского собрания в Петербурге, 18 ноября 1889 года. Издание П. Юргенсона.
II. «Привет А. Г. Рубинштейну», хор a capella на слова Я. Полонского.
Сочинен одновременно с Импромптю и исполнен на торжественном акте юбилея А. Г. Рубинштейна 18 ноября. Издание П. Юргенсона.
III. «Пиковая дама», опера в трех действиях и семи картинах. Текст М. Чайковского. Сюжет заимствован из повести А. Пушкина того же названия.
Первые три картины либретто были мной сделаны по заказу Кленовского, но этот композитор вскоре отказался от своего намерения писать оперу, и моя работа осталась не конченною. Петр Ильич не знал ее и мало интересовался узнать ее до осени 1889 года, когда И. А. Всеволожский дал ему мысль воспользоваться моим трудом. Петр Ильич прочел мною сделанное и, оставшись доволен, сразу решился написать оперу на мое либретто. В середине декабря состоялось совещание в кабинете директора императорских театров, в присутствии декораторов, начальников конторы, В. Погожева и монтировочной части, Домерщикова, где я прочел мой сценариум, и здесь было решено перенести эпоху действия из времен царствования Александра I, как у меня было сделано для Кленовского, в конец царствования Екатерины II. Соответственно с этим совершенно изменен сценариум третьей картины – бала – и добавлена сцена на Зимней Канавке, коей у меня не было совсем. Таким образом, из всего либретто сценариум этих двух сцен постольку же мой, сколько всех присутствовавших на этом заседании. Кроме того, И. А. Всеволожский внушил еще много изменений в подробностях остальных сцен сценариума.
Когда Петр Ильич уехал в январе 1890 года за границу, я ему вручил готовыми только две первые картины, остальные отделывал и посылал во Флоренцию, причем мы бежали одним бегом: едва Петр Ильич кончал одну картину и выражал в письме страх, что не имеет следующей, как она доставлялась ему. Для интермедии на балу я послал Петру Ильичу на выбор «Родственное празднество в честь князя Вяземского» Г. Р. Державина и пастораль «Искренность пастушки» поэта Карабанова[90], с произведениями которого познакомился совершенно случайно в библиотеке племянника моего, Д. Л. Давыдова.
Как мы видели из писем Петра Ильича, текст арии князя и финала третьей картины, затем арии Лизы в шестой – всецело принадлежат ему. Не оспаривая многочисленных и жестоких порицаний моего либретто, – кто знает, может быть, более заслуженных, чем столь же многочисленные похвалы, которые я получил, – я здесь энергически протестую против одного упрека, много раз мною слышанного: в святотатстве. Дать повод Петру Ильичу Чайковскому сделать то, что он сделал из прелестного, но все же пустячка в сравнении с «Капитанской дочкой», «Евгением Онегиным» и «Борисом Годуновым» А. С. Пушкина, – не заслуживает этого обвинения. – И если с тех пор, что существуют либреттисты, всем было дозволено выкраивать сценариумы из величайших произведений поэзии (оригинальных сюжетов так мало!), я не вижу причины, почему я должен быть исключением, даже допустив, что «Пиковая дама» Пушкина равна по значению «Фаусту» Гете и «Гамлету» Шекспира. Повторяю, сделанная мною драма, сочиненные мною стихи, может быть, очень плохи, но поругание святыни в том, что Лизу я обратил в княжну, а скромного артиллериста в гусара, что действие перенес в другую эпоху и прочее – не вижу следа; так же, как не вижу его в том, что Барбье офранцузил простодушную немецкую мещанку Гретхен и из забулдыги Зибеля сделал сентиментального юношу, – уже по одному тому, что княжна Лиза и контральто Зибель, распевая такие прелестные вещи, доставляют такое чистое и высокое наслаждение.
Заговорив pro domo suo, кстати скажу, что все хулы и нападки на либретто «Пиковой дамы» я переношу очень спокойно. Дело либреттиста понравиться композитору, а не публике. Если он этого добился и сумел вызвать к существованию такое произведение, как «Пиковая дама» Петра Ильича, он удовлетворен с избытком, и ничто не может потревожить его покоя.
Сценариум «Пиковой дамы»
Действие I. Картина 1.
Летний сад. Весна. При поднятии занавеса – детские игры, хор мамушек, нянек и гувернанток. На смену малолетних гуляющих являются взрослые, между ними представители блестящей молодежи Петербурга, разговаривающие о странной страсти к игре некоего Германа, который, просиживая ночи в игорных домах, жадно следя за игрой, сам, по бедности, не играет. Входит Герман с Томским. Первый поверяет свою безумную влюбленность к знатной девушке, имя которой ему неизвестно, но которая появляется на улицах в сопровождении старой и страшной женщины. Является князь Елецкий и объявляет, что он жених. На вопрос, кто его невеста, он указывает приближающуюся в числе гуляющих ту самую незнакомку, которая пленяет Германа. Последний исполнен горьких дум о том, что бедность навсегда разлучает его с возлюбленной, что счастье обладать ею ему недоступно. В то время, как вид Лизы причиняет ему блаженство, вид ее старой спутницы внушает какой-то неопределенный страх. Когда по уходе женщин Томский рассказьшает легенду о том, что старуха-графиня знает три карты, при помощи которых можно выиграть, расстроенное воображение Германа видит в своем таинственном страхе этой женщины как бы предопределение, что он тот человек, которому, по легенде, дано выведать тайну от старухи ценой ее смерти, разбогатеть, сделать знакомство с предметом своей страсти доступным. Наступившая гроза еще более расстраивает ум Германа, им овладевает страх, что он способен стать убийцей. Тогда он решает покончить с собою, но перед этим во что бы то ни стало хоть раз высказать свою любовь Лизе.
Картина 2.
Лиза и подруги занимаются пением сначала сентиментального дуэта, потом романса, потом русской плясовой песни. Появление чопорной гувернантки останавливает веселье девушек. Пора разъезжаться. Лиза остается одна. Она не любит своего жениха. Ее воображение и сердце полны образом таинственного и мрачного незнакомца, которого она встречала на улице и видела сегодня в Летнем саду. Неожиданно Герман появляется перед ней. Она в испуге. Он успокаивает и молит выслушать его, грозя самоубийством у нее на глазах, если она его прогонит, не выслушавши. Испуганная и счастливая видеть возлюбленного, Лиза теряется, слабеет и не в силах не слушать страстных речей его. В тот момент, когда, овладев собой, она решается гнать его, неожиданно входит старуха-графиня, потревоженная шумом, который слышала в покоях внучки. Лиза не гонит, а лишь прячет Германа. Появление фатальной старухи снова наводит его на пункт помешательства о трех картах. Успокоив и уведя бабушку, Лиза возвращается и повелительным жестом велит Герману удалиться, но, узнав уже силу своих страстных речей, он не уходит и опять говорит о любви своей. – Лиза слабеет, сознается, что любит его и падает в его объятия.
Действие II. Картина 3.
Костюмированный бал у сановника екатерининской эпохи. Танцы. Входит Лиза и князь Елецкий. Последний говорит ей о своей любви, но Лиза холодна. В числе костюмированных – Герман; товарищи его, зная о его пункте помешательства на трех картах графини, поддразнивают его, таинственно нашептывая о них. Он принимает это за галлюцинацию. При виде графини, которая с Лизой тоже на балу, им овладевает безумная жажда и непоколебимое решение во что бы то ни стало выведать три карты. Теперь, владея сердцем Лизы, он может войти в дом и пробраться в спальню старухи. Хозяева бала, по обычаю того времени, приготовили интермедию для гостей. Интермедия. Пользуясь минутой, когда всеобщее внимание отвлечено, Герман требует у Лизы свидание с ней в эту же ночь