апельниковым уехали в Иттер. Ехали всю ночь. Приехали в замок в 9 часов утра. Здесь великолепно, божественно хорошо, и я рад, что так поступил.
Профессор Доор в своих воспоминаниях так рассказывает неудачное посещение Петром Ильичом Вены.
«По случаю театрально-музыкальной выставки в 1892 г. в Вену были приглашены самые выдающиеся композиторы продирижировать своими сочинениями, между прочим и Чайковский. Прекрасная идея, вызвавшая очень мало интереса в публике. Последняя разгуливала по аллеям выставки, посещала выставочные театры, но в концертный зал заглядывала неохотно.
Как я радовался случаю после стольких лет разлуки повидаться с моим старинным другом Чайковским!
Однажды мне доложили, что какой-то господин хочет меня видеть, и затем в комнату вошел давно желанный гость и дружески-радостно обнял меня. Но как я испугался при виде его! Он так постарел, что я только по чудным глазам мог признать его. Пятидесятилетний старик стоял передо мной вместо почти юноши, которого я покинул в начале семидесятых годов! Я сделал все, чтобы он не заметил моего удивления. Его нежное сложение сломилось под тяжестью колоссальных трудов.
На другой день, когда я пришел на репетицию, то уже застал там Чайковского, Софи Ментер и Сапельникова.
Прорепетировав первую оркестровую сюиту, Чайковский приступил ко второму номеру программы. С первых же тактов он постучал палочкой и спросил, где первая труба. Ему ответили, что исполнитель очень устал от репетиций, но он такой хороший музыкант, что сыграет в концерте и без репетиции. Тогда удивленный Чайковский возразил: «Но, Боже мой, это невозможно, я имею здесь соло для трубы, и партия заключает такие трудные пассажи, что самые опытные артисты не могут ее исполнять с листа!» Несмотря на это, он прорепетировал все произведение до конца. Трехчасовая репетиция очень утомила его, и он, обливаясь потом, с трудом сошел с эстрады, прося, чтобы ему дали его шубу, хотя день был летний. Он присел к столу, отдохнул с четверть часа, выпил стакан пива и уехал с Ментер и Сапельниковым. Я проводил его до кареты; он мне пожал крепко руку и, с чувством взглянув на меня, простился. Я не совсем понял тогда его поведение, но когда в 9 ч. вечера пришел домой – нашел разрешение загадки на моем письменном столе. Незадолго до моего возвращения домой мне принесли записку, в которой Чайковский извещал меня, что едет в Иттер, к Софи Ментер, чтобы отдохнуть от неприятностей и утомления. Через два дня я получил следующее письмо:
Itter, 12 Sept. 1892.
Vielgeliebter Freund! Als ich Sie vorgestern bat, das Vergniigen unseres gemeinsamen Soupers auf den nachsten Abend zu verschieben, da wusste ich bereits, dass das Concert nicht stattfinden werde. Denn ich hatte wahrend der Probe in meinem Innern schon beschlossen, dass ich Wien vor dem Concert verlassen werde. Ich hoffe, lieber Freund, dass Sie mich entschuldigen werden! Ich empfmde nicht die geringste Reue, dass ich es gethan habe. Das Concert konnte mir unter alien Umstanden nur Enttauschungen bringen. Es trug den Character solcher Armseligkeit, solcher Ungenirtheit, dass ich nicht anders konnte, als mich verletzt ftihlen. Ich glaubte nach den Briefen, die man mir geschrieben, dass ich zu einer musikalischen Festlichkeit berufen wiirde, wie sie in einer grossen Hauptstadt bei Gelegenheit einer Special-Ausstel-lung wol veranstaltet werden sollte! Aber Sie konnten ja selbst sehen, ob die Dinge, die ich vorgefunden, dem Bilde entsprechen konnten, dass ich mir ausgemalt hatte. Etc…*)
*) Иттер 12 сентября 1892.
Милый друг! Когда третьего дня я вас просил отложить удовольствие поужинать с нами, я уж почти знал, что концерт не состоится, потому что уже во время репетиции внутренне решил уехать из Вены до концерта. Я надеюсь, милый друг, что Вы меня извините. Я не испытываю ни малейшего сожаления, что так поступил. Концерт при этих условиях принес бы мне только разочарование. Он носил бы характер такого убожества, такой бесцеремонности в отношении ко мне, что я чувствую себя уязвленным. Я думал по письмам, что я приглашен на музыкальный праздник, достойный крупной столицы по случаю специальной выставки. Но вы сами могли убедиться – соответствовало ли положение дела представлению, которое я нарисовал в своем воображении…»
В течение этого краткого пребывания в Вене номер гостиницы, в котором стоял Петр Ильич, был рядом с номером Пиетро Масканьи, тогда на вершине своей славы в Европе. В те дни, конечно, в Вене не было человека более фетируемого и популярного. Петру Ильичу, как мы видели выше, понравилась «Cavaleria Rusticana», главное – либретто, но кроме того, он видел в музыке ее много обещаний. Быстрота, с которой бедный молодой музыкант обратился в кумира всей Западной Европы, не возбуждая ни тени зависти, наоборот, интересовала Петра Ильича и возбуждала скорее симпатию. И вот, очутившись рядом в той же гостинице, он хотел пойти познакомиться с молодым собратом, но, увидев в коридоре целую вереницу поклонников, ждавших приема юного маэстро, решил оказать ему услугу, избавив от лишнего посещения.
Замок Иттер, куда приехал Петр Ильич, в Тироле, в нескольких часах от Мюнхена, принадлежит Софии Ментер. Кроме удивительно живописной местности и своей принадлежности одному из величайших виртуозов нашего времени, он известен еще и тем, что был несколько раз местопребыванием Франца Листа, приезжавшего туда с удовольствием отдыхать к одной из самых лучших исполнительниц его произведений, горячей поклоннице и приятельнице.
К М. Чайковскому
Иттер. 15 сентября 1892 г.
<…> Хотя немного осталось до моего возвращения, но я все-таки хочу о себе дать вам весточку, ибо в венских газетах появилось известие, что я болен, и я боюсь, что русские газеты возвестят и даже преувеличат мою болезнь. Между тем я совершенно здоров и в полном смысле наслаждаюсь жизнью. Иттер стоит своей репутации. Это чертовски красивое гнездо. Подробности про обстановку и жизнь в Иттере расскажу при свидании. Ради меня соблюдается очень правильное и ровное распределение дня. Комнаты мои (я занимаю целый этаж) очень хороши, но представляют смесь роскоши с крайним безвкусием: великолепная мебель, роскошная с инкрустациями постель, – и рядом вдруг плохая олеография. Но плевать на это. Дело в том, что по живописности это место просто восхитительно. Тишина, никакого подобия гостей, невозмутимый мир. Оба мои сожители, Вася и Ментер, мне ужасно симпатичны. Словом, давно я так хорошо себя не чувствовал, как здесь. Пробуду еще дней пять. Затем поеду через Зальцбург (остановлюсь ради Моцартеума) и Прагу (тоже остановлюсь ради «Пиковой дамы») в Питер. Я думаю числа 25 появиться на берегах Фонтанки. Неприятно то, что я здесь не имею ни писем, ни газет и ничего про Россию и вас не знаю.
К М. Чайковскому
Иттер. 22 сентября 1892 года.
<…> Вчера, в ту минуту, как мы с Ментер и Сапельниковым садились в экипаж, чтобы ехать в Зальцбург и потом в Прагу, мне подали депешу от директора пражской оперы, Шуберта, что «Пиковая дама», долженствовавшая идти в эту субботу, 8 октября, отложена на три дня. Вследствие этого мы решили остаться здесь еще на три дня. Я страшно не в духе и огорчен, не оттого, чтобы мне здесь не нравилось – напротив, Иттер очарователен, – а потому что вследствие глупых распоряжений я уже две недели не имею никаких известий из России и начинаю в них нуждаться. Вообще мне хочется поскорее в Россию и поскорее избавиться от Праги, где предчувствую много скуки и утомления.
Главными исполнителями «Пиковой дамы» в Праге под превосходным управлением г. Чеха были: Герман – г. Флорианский, Лиза – г-жа Веселая, князь Елецкий – Богумил Бенони, Графиня – г-жа Брадачова-Выкаукалова, Томский – Вячеслав Викторин.
Петру Ильичу более всех понравилась из них г-жа Брадачова-Выкаукалова, с талантом сильной драматической актрисы исполнившая партию Пиковой дамы. Но и все другие исполнители были ему по душе, в особенности г. Флорианский.
По словам очевидцев, успех оперы на первом представлении был блестящий; автора и артистов вызывали без конца.
С 1892 по 1902 г. включительно «Пиковая дама» была представлена в Народном театре Праги 41 раз. Принимая во внимание, что в том же зале даются и драматические спектакли три раза в неделю, что главное назначение этого театра – служить развитию чешского искусства, это количество является очень большим и свидетельствует об искренности оваций первого представления, столь часто радостного и шумного на вид, но не имеющего в себе зародыша продолжительного успеха произведения.
Пражская пресса отнеслась очень сочувственно к опере, но с оговорками, главным образом по адресу либреттиста. – Газета «Далибор», отдавая предпочтение «Онегину», говорит, однако, что «Чайковский в «Пиковой даме» показал всю свою умелость, мастерство в метком использовании предложенного ему материала. С удивительным пониманием он избирает самые эффектные места и передает их с увлекающей выразительностью, с редким знанием возвышает свои эффекты до удивительной высоты и чарующим богатырством своей изобретательности создает всегда новые и всегда увлекательные красоты там, где уставал бы самый выразительный талант. В «Пиковой даме», к сожалению, немного лирических мест, в которых именно мастерство Чайковского на недостижимой для других высоте, что, конечно, в значительной степени ослабляет впечатление целого произведения, но композитор в этом отнюдь не виноват».
Очень умный известный музыкальный критик газет «Politik» и «Народная политика» Эмануил Хвала не одобряет либретто «Пиковой дамы», видя в нем два существенные недостатка: во-первых, легковесная любовная интрига пушкинской повести между Германом и Лизой вполне объясняет – почему первый остался в спальне старой графини, вместо того, чтобы идти к возлюбленной, которая после безумия Германа преспокойно выходит замуж за сына управляющего покойной графини. В либретто Модеста Чайковского Герман полон страстной любви, и внезапное исчезновение этой страсти, уступающей место страсти игрока, недостаточно мотивировано. – Во-вторых, в то время как в рассказе Пушкина можно легко себе представить, что Герман страдает психозом, что все чудесное не более как галлюцинация безумного, в опере дух появляется «in persona» и виден не только Герману, но и другим. События покидают твердую почву и как сказка о привидениях висят в воздухе.