Во-вторых. Г. Ламуре не первый французский дирижер, приглашенный Императорским Р. М. О. для управления симфоническими концертами, ибо г. Колонн уже три года тому назад сделал обществу эту честь. Блестящий успех, который он имел, был поводом к другим его неоднократным посещениям России, всегда с большим успехом.
В заключение позвольте вам признаться, что я был очень болезненно затронут, узнав через «Фигаро», что мои соотечественники, камергер Яковлев и директор консерватории Сафонов, устроили банкет, в котором втаптывали в грязь Ганса фон Бюлова.
Этот камергер и этот директор забыли, значит, что Г. ф. Б., несмотря «на свои смешные жесты и причуды», гениальный глава оркестра и что ои признан таковым и у нас, и везде? Они забыли, что если в эту минуту наша музыка признана в Германии, то мы этим обязаны Г. ф. Б-у, потому что одно время он посвятил себя этому делу.
Они, этот камергер и этот директор, не подумали, что невежливо воздавать должное представителю французской музыки, унижая и втаптывая в грязь при нем немецкого музыканта, который и словом, и делом выказывал свой энтузиазм к французской музыке.
Но, что огорчает меня больше всего, это что позорилось имя Ганса ф. Бюлова именно в тот момент, когда бедный великий артист умирает.
Письмо это вызвало публичное возражение самого Ламуре, отвергшего факт осмеяния Бюлова, а также снявшего с себя роль просветителя России в отношении знакомства с произведениями Вагнера.
В частном письме к Петру Ильичу опроверг и В. И. Сафонов роль, приписанную ему г. Морелем:
С величайшим изумлением прочел я, – писал он, – присланные мне из Парижа вырезки газет, из которых увидел, что имя мое и С. П. Яковлева сделалось предметом полемики. Всего больнее огорчило меня твое письмо со строгим приговором по адресу chambellan и directeur. Я понимаю, что жажда рекламы могла увлечь Ламуре в пересказах, и он, со свойственною уроженцам Бордо живостью воображения, мог прикрасить свой рассказ, – нашелся услужливый газетчик, подбавивший к этому рассказу немного ненависти к немцам – и вот, готова статья на почве union franco-russe. Это все понятно в устах француза, но непонятно, что ты мог этому так легко поверить и так поспешно произнести приговор над се chambellan и се directeur, издевающимися над гениальным умирающим капельмейстером. Какой смысл имела бы подобная демонстрация, какую цель? Разве можно было хоть одну минуту предположить возможность чего-либо подобного? Уже самое изложение начала статьи, ее фактические неточности по отношению к исторической стороне дела могли навести на размышления о том, что и вторая ее часть не лучше и не точнее первой. Я очень рад, что Ламуре дал от себя опровержение этого вранья, ибо, во-первых, не было никакого банкета у Яковлева, а был простой семейный обед, на котором не было произнесено никакого музыкального тоста, а пили за здоровье хозяев и присутствующих дам, а во-вторых, когда мы собрались после концерта на ужин, то мои несколько слов по адресу Ламуре заключались в том, что Россия вообще, а Москва в частности, видела своими гостями многих различных дирижеров французских и немецких (самое даже имя Бюлова не было помянуто); что число этих гостей увеличилось еще одним, который разрешил свою задачу с простотою, скромностью и знанием дела, завоевав свой успех ясным изложением сочинений французской школы и не прибегая для достижения этого успеха ни к каким внешним эффектам исполнения.
Совершенно понимаю нежную чувствительность твоей тонкой души, но в данном случае она-то и должна была подсказать тебе, что мне не было никакого смысла поступать подобно описанному в «Figaro». Яковлев же, очевидно, попал в это описание из соображений чисто декоративных – подумай, ведь он Chambellan de sa Majeste l’lmpereur de toutes les Russies! «Dixi et salvavi animam meam».
Чтобы закончить этот эпизод, скажу, что полемика «Фигаро» и «Paris» стала известна в Германии, и немецкие газеты с благодарностью и сочувствием отнеслись к Петру Ильичу за его горячее заступничество за великого немецкого музыканта.
12 января Петр Ильич приехал в Одессу и на вокзале был встречен членами отделения Рус. муз. общества, некоторыми артистами, в том числе своими друзьями Софией Ментер и В. Сапельниковым, и другими знакомыми.
С этого дня в течение почти двух недель он был предметом такого восторженного отношения одесситов, что даже пражские торжества 1888 г. бледнеют при сравнении. «Никогда я еще не испытывал ничего подобного тому, что испытываю теперь. Меня чествуют здесь как какого-то великого человека, чуть не спасителя отечества», – писал он из Одессы. В течение десяти дней все четыре главные газеты чуть ли не половину своих столбцов посвящали отчетам о каждом шаге Петра Ильича, его биографии, описанию его личности, рассказами о празднествах в честь него, отзывами о его концертах и дифирамбами «Пиковой даме», шедшей там в первый раз.
Овации начались 13-го января с появления Петра Ильича на репетиции «Пиковой дамы». «Он был встречен антрепренером, И. Н. Грековым[166], администрацией театра и всей труппой певцов и певиц. Когда он вошел на сцену, раздались крики «ура», оркестр грянул туш, и Петр Ильич при громких аплодисментах был подхвачен артистами на руки, причем его долго качали». Такая восторженность не подкупила, однако, композитора настолько, чтобы он не отнесся строго к разучиванию оперы; он очень внимательно следил за исполнением, делал много указаний и требовал повторений. На другой день, 14 января, он столь же восторженно был приветствуем, к счастью без «качания», на репетиции симфонического концерта. – 15 января опять присутствовал на двух репетициях оперы и концерта. – 16-го выступил дирижером симфонического концерта отделения Р. муз. общества в зале городского театра. – Программа состояла из 1) «Бури», 2) Andante cantabile из квартета ор. 11 и 3) Сюиты «Щелкунчика» в качестве оркестровых номеров. 4) Фортепианного соло в исполнении Софии Ментер и 5) «Вариаций на тему рококо» для виолончели в исп. В. Алоиза. – С выхода Петра Ильича на эстраду начались восторженнейшие овации. Отделение Р. муз. общества торжественно встретило его подношением драгоценной дирижерской палочки, оркестр – лаврового венка. Все номера вызывали френетические одобрения, некоторые были повторены три раза. «Весьма эффектна была, – говорит «Одесский листок», – картина по окончании концерта. Все слушатели поднялись со своих мест, с разных сторон раздавались крики благодарности, отовсюду слышалось искреннее, от сердца идущее «спасибо»; дамы махали платками, мужчины – шляпами, и в то же время на сцене оркестр беспрерывно играл туш; не зная, как лучше выразить свой неподдельный восторг. Петра Ильича выносили на руках на вызовы, что повторялось неоднократно. Но это показалось очарованным музыкантам оркестра мало; сознавая, какой великий талант перед ними, наперерыв друг перед другом целовали его руки. И это делалось не в порыве увлечения, а сознательно и с благоговением. Видно было, что Петр Ильич их очаровал, очаровал и своим великим талантом как композитор, и своей замечательной любезностью как человек. Музыканты целовали те руки, которыми написано столько выдающихся произведений. И Петр Ильич понимал всю искренность этих приветствий и благодарил музыкантов: с большинством из них он расцеловался. Повторяю, картина была очень трогательная и умилительная».
17 января днем Петр Ильич опять был на репетиции оперы, а вечером с Софией Ментер и Сапельниковым в качестве почетных гостей – на концерте феноменального мальчика-виртуоза Кости Думчева. 18 января состоялась генеральная репетиция «Пиковой дамы», а 19-го – первое представление.
Оно состоялось в бенефис дирижера, г. Эммануэль. Партию Германа исполнял г. Супруненко, Лизы – г-жа Филонова. Оба эти артиста очень понравились в своих ролях композитору. – Только первая картина была принята не особенно горячо, но начиная со второй начались овации, подобные тем, которые были в концерте 16 января.
Это был не успех, а неистовый фурор произведения. Все газеты дали восторженный отзыв о нем. – 20 января в честь Петра Ильича был устроен торжественный ученический вечер отделением Р. М. О. и затем парадный ужин в «Северной» гостинице. 21-го – фетировал нашего композитора Английский клуб со спичами в стихах и прозе, а вечером состоялся благотворительный спектакль в пользу бедных учеников Ришельевской гимназии, на котором Петру Ильичу пришлось дирижировать одним номером. – 22-го он опять выступил на эстраде биржевого зала в благотворительном концерте Славянского общества, исполнив три вещи своего сочинения. – После концерта опять был ужин, устроенный в честь гостя представителями печати, артистами и художниками. – 23 января состоялся второй концерт отделения Р. М. О., причем Петр Ильич из своих вещей дирижировал только увертюрой «1812 г.» и должен был ее повторить, а в остальной довольно большой программе исполнил, между прочим, Es-дурную симфонию Бородина. – 24 января в последний раз, в третьем утреннем концерте Р. М. О., он повторил все оркестровые номера первого, 16 января. Вечером в тот же день присутствовал на четвертом представлении «Пиковой дамы», опять с овациями. 25 января Петр Ильич покинул Одессу.
Если к перечню этих торжеств прибавить, что в свободное из них время Петр Ильич должен был и бывать у массы лиц, и принимать у себя поклонников и просителей всякого рода, начиная с музыкантов, искавших его совета или протекции, и кончая просто нуждавшимися в денежной помощи, изучать партитуры новых для него вещей, которыми дирижировал 23 января, позировать для портрета и проч., то можно сказать, что овации одесситов он купил дорогой ценой.
К Л. П. Мерклинг
Одесса. 23 января 1893 года.
<…> Меня здесь тормошат во все стороны до того, что я не имею возможности свободно отдохнуть. Вот уже почти две недели, что я здесь, и за это время успел дирижировать в 5 концертах, сделать бесчисленное количество репетиций, съесть массу обедов и ужинов, даваемых в мою честь. Все это меня очень утомляет, но жаловаться было бы смешно, ибо, в конце концов, мне приятно будет вспомнить эти небывалые овации и восторги. Заметь, что кроме концертов я еще руководил репетициями «Пиковой дамы» и присутствовал на ее трех представлениях. Нужно благодарить Бога за то здоровье, которое я, слава Богу, имею и благодаря которому я могу переносить подобного рода жизнь целые две недели. Одесса очень хорошенький город, но здесь в нынешнем году зима такая же суровая, как и на севере, и потому город похож на любой северный город в зимней обстановке. Море замерзло на целые десятки верст. Говорят, что давно ничего подобного не было.