Вряд ли Сталин хотел бы создать прецедент успешного покушения на высокопоставленного советского чиновника», поскольку это могло бы поощрить организацию покушения на него самого. Более того, А. Улам отвергает и тезис о том, что будто бы Киров возглавлял «либеральное» крыло в Политбюро, был соперником Сталина. Он считал, что это все — «сформулированные позже и не опирающиеся на факты предположения (выделено мной. — А.К.)»[630].
И если уж журнал «Огонек» распахнул свои страницы для бывшего офицера госбезопасности А. Орлова (сбежавшего на Запад и собравшего сплетни, ходившие в связи с убийством Кирова в НКВД), то почему бы не дать слово бывшему комиссару госбезопасности 3-го ранга Г. С. Люшкову[631], который непосредственно участвовал в расследовании обстоятельств убийства Кирова и находился в Ленинграде со 2 до 30 декабря 1934 года. Правда, в июне 1938 года Люшков (тогда уже — начальник Дальневосточного управления НКВД) тоже сбежал — в Японию. Но если первый писал «понаслышке», то второй-то — подлинный очевидец. В японском журнале «Киицо» в апреле 1939 года Люшков публикует материалы, в которых категорически отвергает причастность Ягоды к заговору против Кирова. Люшков находился на Литейном пр., д. 4, в НКВД — радом с Аграновым, когда Сталин позвонил последнему и приказал направить Борисова для допроса в Смольный. Агранов сразу же отдал соответствующее распоряжение. С момента звонка Сталина до момента аварии машины с Борисовым, как указывал Люшков, прошло всего 30 минут. И можно согласиться с мнением Люшкова: этого времени просто недостаточно для организации убийства Борисова.
Еще ранее, 3 июля 1938 года, Г. С. Люшков в японской газете «Иомиури» заявил: «Я до последнего времени совершал большие преступления перед народом, так как я активно сотрудничал со Сталиным в проведении его политического обмана и терроризма. Я действительно предатель. Но я предатель только по отношению к Сталину… Я впервые почувствовал колебания со времени убийства Кирова Николаевым в конце 1934 года. Этот случай был фатальным для страны так же, как и для партии. Я был тогда в Ленинграде. Я не только непосредственно занимался расследованием дела об убийстве Кирова, но и активно принимал участие в публичных процессах и казнях, проводившихся после кировского дела под руководством Ежова. Я имел отношение к следующим делам:
1. Дело так называемого ленинградского центра в начале 1935 года[632].
2. Дело террористического центра о заговоре против Сталина в Кремле в 1935 году…
Перед всем миром я могу удостоверить с полной ответственностью, что все эти мнимые заговоры никогда не существовали, и все они были преднамеренно сфабрикованы.
Николаев, безусловно, не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем. Это явствует из его дневника»[633].
Вывод, с которым, безусловно, можно согласиться.
В заключение этого раздела остановлюсь на некоторых вопросах, которые волнуют наиболее дотошных читателей.
Некоторые задают вопрос: почему во время аварии больше никто не пострадал, кроме М. В. Борисова? Это не так. Пострадали: были ушибы, гематомы и у Виноградова, и у Малия, и у Кузина. Но позволю себе напомнить — Борисов сидел в кузове справа, трое остальных участников драмы разместились так: двое — в кабине (шофер и Малий) и один — Виноградов — сидел в кузове грузовика, слева. Так как машина ударилась о стену дома правым бортом, то естественно, что основной удар принял Борисов.
А могла ли быть авария с машиной, на которой везли М. В. Борисова, случайной? Вполне могла. В 1934 году в Ленинграде значительно возросло число автомобилей, а качество подготовки шоферов резко отставало. В связи с этим бюро обкома ВКП(б) в октябре 1934 года, как уже говорилось во второй части, даже обсуждало проблему улучшения качества подготовки шоферов, повышение требовательности за соблюдение правил дорожного движения, усилило службу ОРУД. Наконец, нельзя упускать из виду, что по звонку Сталина из Смольного — срочно доставить Борисова, была взята фактически единственная находящаяся в гараже НКВД машина. Все остальные были в «разгоне».
И еще о двух моментах, которые вызывают сомнение у читателей и служат предметом спекуляций у авторов версии о причастности Сталина к убийству Кирова. Первый: где достал Николаев оружие? Второй: о литерном поезде и телеграмме, отправленной из Москвы.
Итак, откуда у Николаева оружие? Мне приходилось уже писать об этом. Оружие у него было давно. Скорее всего, с Гражданской войны, как всякий мальчишка, он «разжился» им, ибо на полях и в лесах его было немало. Во всяком случае, когда он работал в Луге в 1925 году, Николаев подтвердил наличие у него нагана собственноручной подписью в одном из документов. В 1990 году помощник начальника следственного отдела КГБ СССР А. Я. Валетов в интервью корреспонденту газеты «Правда» В. Поштаеву на подобный вопрос последнего ответил так: «Достоверно выяснено и документально подтверждено, что револьвер Николаев приобрел еще в 1918 году, на это огнестрельное оружие ему 2 февраля 1924 года органами власти выдано соответствующее разрешение за № 4396. 21 апреля 1930 года оно перерегистрировано и тогда же на оружие Николаеву вручено удостоверение за № 12296». Этот документ был действителен до 21 апреля 1931 года. На оборотной стороне удостоверения есть два оттиска штампа магазина об отпуске Николаеву в 1930 году 28 штук патронов[634].
Как ни прискорбно разочаровывать поклонников А. Орлова — он снова лжет, когда утверждает, что револьвер системы «наган» вручил Николаеву И. В. Запорожец.
Замечу, что хотя Николаев Л. В. не проходил действительную военную службу, но с 1927 года состоял на военном учете, был членом спортивного клуба «Динамо», любил пострелять в тире.
Аргументируя причастность Сталина к убийству Кирова, Е. Пашкевич в газете «Смена» 1 декабря 1990 года приводит еще одну из легенд, бытующих в народе: «Следует выяснить, действительно ли 28 ноября 1934 года на имя начальника Октябрьской железной дороги была получена правительственная телеграмма, в которой предписывалось встретить 1 декабря правительственный поезд. Эта телеграмма была случайно обнаружена ленинградским историком Э. Гермайзе в архиве Октябрьской железной дороги: он работал над историей дороги (книга вышла в 1951 году)».
Воистину, блажен, кто верует. Но долг историка — проверять все. Могу заверить читателя: не телеграмма, а шифротелеграмма, причем не одна, а несколько, действительно существуют. Имеется шифротелеграмма, переданная из Москвы в ночь с 1 на 2 декабря (а не от 28 ноября), сообщающая, что литерный поезд вышел из Москвы, с указанием времени отправления. Более того, со всех крупных узловых станций Октябрьской железной дорога также шли шифротелеграммы о следовании этого поезда, причем шли в два адреса: начальнику Октябрьской железной дороги и начальнику УНКВД Ленинграда.
Кстати, даже тогда, когда Сталин приезжал в 1926, 1928, 1933 годах в город на Неве, шифротелеграммы отправлялись не только из Москвы, но и с других крупных станций. В последующие после убийства Кирова годы охрана поезда, на котором следовал Сталин, была усилена. И так же, как в дореволюционное время при следовании царского поезда, выставлялись с определенным интервалом специальные посты вдоль всего железнодорожного полотна.
Замечу, что провозглашение «истин» — занятие, несомненно, более легкое, чем поиск доказательств. И думаю, что в таком сложном деле, как убийство Кирова, не надо нагнетать страсти. Сегодня многие фактически действуют так. И на основе частушек, якобы народных, типа «Огурчики, помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике» — выносят свой вердикт. Полагаю, что если историки будущего станут оценивать развитие нашей страны на рубеже 80–90-х годов по тем частушкам, которые бытуют среди народа, то это вряд ли явится отражением реалий этих дней. Как свидетельствуют факты, индивидуальные террористические акты возможны и ныне. Напомню только о двух таких эпизодах: о попытках покушения на Л. И. Брежнева офицером Советской армии Ильиным и на М. С. Горбачева ленинградским слесарем А. Шмоновым. Судебно-психиатрическая экспертизы, признала их обоих душевнобольными. К сожалению, по отношению к Николаеву подобной экспертизы не проводилось.
Утверждая, что Сталин непричастен к убийству Кирова, я вместе с тем глубоко убеждена, что он использовал трагический выстрел в Смольном для расправы со своими политическими противниками. Очевидцы прощания Сталина с телом Кирова во дворце Урицкого единодушно утверждают: поцеловав Сергея Мироновича в лоб, Сталин сказал: «Спи спокойно, мой дорогой друг, мы за тебя отомстим». Страх легко превращается в агрессивность, репрессии создают иллюзию силы, порождают жестокость.
Глава 4Жертвы политических игр
Убийство Кирова стало прологом массовых репрессий в стране. Первыми испытали их на себе ленинградцы. Начиная со 2 декабря 1934 года в городе начались аресты. Почти одновременно развернулась мощная кампания в форме митингов, партийных собраний с осуждением убийства Кирова, с требованием предать самой жестокой каре его убийц.
Тем более что основания для того, чтобы разделаться с сопроцессниками Николаева, были: почти все они дали признательные показания; на их квартирах нелегально устраивались встречи с приезжавшими в Ленинград Зиновьевым, Каменевым, Бакаевым, Евдокимовым, Сафаровым; при обысках у некоторых из них были обнаружены «платформа» группы Рютина, завещание Ленина (в то время запрещенное. — А.К.), различные групповые письма бывших руководителей оппозиции в адрес ЦК ВКП(б). У К. Н. Емельянова изъяли не без подсказки бывших оппозиционеров почти в