Чувство одиночества, охватившее меня минуту назад, исчезает. Я не один! Внизу мои боевые товарищи — пехотинцы, артиллеристы, танкисты. На расстоянии нескольких тысяч метров я как бы чувствую их «локоть». Знаю: они с надеждой смотрят на меня, летчика-истребителя.
Сознание воинского долга удесятеряет силы. Вихрем проношусь над врагом. Немецкие стрелки открыли огонь. В мою сторону летят огненные трассы. Волчком верчусь в воздухе. Появляюсь то тут, то там, то вверху, то внизу, и это, видимо, ошеломляет немцев. Маневрами, неожиданными для противника, поворотливостью, точностью и быстротой движений мне удается вызвать у врага смятение. Фашистские летчики, очевидно, решили, что я не один. Вражеские стрелки ведут огонь, а я маячу то над ними, то под ними.
Так стремительно я, кажется, еще никогда не действовал. Мотор на все лады поет свою боевую песню. И я по одному звуку знаю, что самолет точно и послушно работает вместе со мной. «А ну еще, друг, а ну еще! Выжмем из себя все, что возможно!» — говорю я своей машине.
Самолеты противника построились в оборонительный круг. Надо его разбить. Прошло всего пять минут, но какими длинными показались они мне! Беспокоило, что кончается горючее. Вражеские истребители меня не атакуют. Но все же я начеку. Ищу глазами наши истребители, но тщетно: прикрытия нет. Надо действовать молниеносно и самостоятельно.
Откалываю один самолет противника. Открываю по нему огонь в упор. Самолет, охваченный пламенем, идет к земле. Остальные бомбардировщики пускаются наутек, беспорядочно отстреливаясь. Пучок трассирующих пуль несется мимо меня.
Горючее уже совсем иссякает. Я «отвернулся» от уходящих бомбардировщиков и на бреющем полете выскочил к себе на аэродром. Знаю, что меня уже не ждут. Возможно, оплакивают. Время, отведенное для патрулирования, давно истекло.
Вижу — внизу у землянки стоят летчики и смотрят вверх. Товарищи заметили мой самолет. Встречают. Окидываю взглядом стоянки самолетов моей эскадрильи — все ли машины на месте. Все здесь, дома. На душе становится легче. Нельзя терять ни секунды! Быстро иду на посадку. Приземляюсь. В конце пробега остановился мотор. Запас бензина кончился.
Такой полет у нас назывался полетом «впритирку». Я часто летал так, точно рассчитывая время и запас бензина. На этот раз мотор остановился раньше, чем обычно. Но остановись он несколько раньше — я бы, возможно, не дотянул до аэродрома, и посадка была бы гораздо сложнее, быть может, не удалось бы спасти самолет.
Вылезаю из кабины. Летчики моей эскадрильи стоят навытяжку и молчат. Лица у них растерянные, пристыженные.
Я снял шлем. Помолчал, сдерживая себя, и потом медленно и негромко сказал:
— Где же это видано, чтобы без приказа командира отрываться от группы? За сбитым погнались и войска оставили без прикрытия. Командира бросили. Позор!
Вперед шагнул мой заместитель Паша Брызгалов.
— Разрешите доложить, товарищ командир? — говорит он и умоляюще смотрит на меня. — Вы знаете, что у Гопкало машина — копия вашей…
Смотрю на Гопкало — он уставился в землю и покраснел так, что даже уши у него горят.
— Гопкало увидел, что немецкие истребители уходят. Увлекся, вырвался из строя и погнался за ними, а мы спутали его самолет с вашим и пошли вслед. Когда возвращались, приняли вас за противника, спешили домой и проскочили мимо. Все, товарищ командир.
— А куда же ты, Мухин, смотрел?
— Да этот раз я тоже не уследил за вами, — отвечает Мухин виновато.
Подзываю Гопкало. Он краснеет еще сильнее, и мне становится его жалко. Но я сухо и резко говорю ему:
— Знаю вашу горячность и стремление сбить вражеский самолет, но действовать надо своевременно и разумно. Запомните: сначала взвесь, потом дерзай. Вздумаете еще путать строй — больше с собой никогда не возьму. Поняли?
— Понял, товарищ командир. Клянусь вам, больше этого не будет!
Мне жаль ребят — представляю, что они пережили, поняв ошибку. Хочется рассказать им о бое, но я бросаю официально:
— Можете быть свободными, товарищи лейтенанты.
Они переглядываются и расходятся, понурив головы. Иду на КП и думаю о том, что все предвидеть в воздухе невозможно, нужно учиться на каждой своей и чужой ошибке.
Несколько дней Гопкало ходил сам не свой, даже осунулся. Но урок пошел ему на пользу. Это чувствовалось по его поведению и на земле и в воздухе.
Мы вылетаем по нескольку раз в день. Механики иногда даже не успевают подробно осмотреть машину между вылетами. Они работают круглосуточно.
Разгорается ожесточенное воздушное сражение. В бой вступают почти все истребители нашего фронта.
В воздухе знакомимся, не видя друг друга, и расстаемся, так и не узнав фамилии товарища, с которым крыло к крылу охранял наземные войска.
4 октября 1943 года, после короткого боя, я погнался за «юнкерсом» и сбил его на вражеской территории. Смотрю, выше меня кружит «Як», а к нему пристраивается «мессершмитт».
— «Як»! «Як»! Сзади «мессер»!
«Мессершмитт» вот-вот откроет огонь. Выжимаю последнее, что могу, из своего самолета и сзади, снизу, прошиваю «мессершмитт» длинной очередью. Он падает вниз. «Як» пристроился ко мне и качает крыльями, приветствуя: «Спасибо, товарищ, спас меня!»
Мы разлетаемся в разные стороны.
Почти каждый вылет завершается напряженным воздушным боем. Идет ожесточенная воздушная битва в районе переправ и плацдарма, занятого нашими войсками на западном берегу Днепра.
За десять дней боев я сбил одиннадцать вражеских самолетов, настолько велик был боевой подъем.
Немцы хотели во что бы то ни стало оттеснить наши войска с западного берега Днепра. На земле все их планы разбила советская пехота, танки, артиллерия, а в воздухе — сталинская авиация.
Погода начинает портиться. Метеорологическая обстановка не способствует действиям авиации. Много думаю об освоении полетов на любых высотах, вплоть до бреющего.
…Раннее пасмурное утро. Веду группу в составе шести самолетов на боевое задание. Облака прижимают нас к земле, и мы летим на низкой высоте. Нам прекрасно видны немцы, сидящие в окопах.
Мы над линией фронта. Осматриваюсь вокруг. Вражеские зенитки не стреляют. Но я по опыту знаю: когда они молчат, значит, немцы ждут подходящего момента, чтобы застать нас врасплох. Я предпочитал, чтобы они стреляли: можно было бы маневрировать.
Вижу, к линии фронта, под облаками, прямо на нас вдет самолет На фронтовом языке он назывался «рамой» — это немецкий разведчик и корректировщик артиллерийского огня. Его экипаж — три-четыре человека. По очертаниям он напоминает раму.
Зная подвижность «рамы», я решил атаковать ее в паре с Мухиным. Иначе можно ее упустить: пока будешь передавать летчикам группы — она уйдет в облака. Четверка самолетов моей группы зорко охраняет наземные войска, а я под прикрытием ведомого отхожу в сторонку, делаю вид, что не замечаю «раму», а потом, резко развернувшись, с ходу открываю огонь. «Рама» начала быстро снижаться. Кричу ведомому:
— Вася, бей ее!
Мухин «насел» на вражескую машину и «клюет» ее. «Рама» перешла в пике. Ее стрелок продолжает отстреливаться. Это предсмертные судороги. Вражеский самолет врезался в землю на своих же позициях. Вот тогда-то заработали немецкие зенитки. Слева мимо меня проносятся снаряды. Резким движением бросаю самолет в сторону. К гулу мотора примешивается звук, похожий на звук лопнувшей туго натянутой струны. У меня в крыле пробоина.
В минуту опасности мысль работает быстро. Я рассчитал: только через пятнадцать минут истечет время, отведенное мне командованием для патрулирования. Надо продержаться. Кричу по радио Мухину:
— Вася, все в порядке!
Слежу за воздухом и за «дыханием» своего «Ла-5». В сотый раз с благодарностью думаю о создателях выносливой, надежной машины.
Четверть часа прошло. Мы выполнили свой долг. Нас сменяют другие товарищи. Противник не появляется. И мы всей шестеркой возвращаемся домой.
На аэродроме я решил детально разобрать бой своей пары. Полет на бреющем, на небольших высотах, в тяжелых метеорологических условиях тогда применялся еще не так часто, особенно группой. Объясняю летчикам, что в такой сложной обстановке надо действовать исключительно четко, спаянно и бдительно. В этих условиях внезапное появление противника более вероятно, чем когда-либо. Одновременно надо следить за тем, чтобы не «врезаться» в землю, и надо умело провести противозенитный маневр.
Этот вылет был для меня как бы началом широкого применения боя на низких высотах.
Многое мне дают разборы полетов, которые проводит командир части. Я внимательно слушаю, как мои однополчане противопоставляют тактике врага свою боевую тактику, делаю выводы, заношу в блокнот схемы наиболее поучительных атак. Накопляется опыт, растет умение.
Мастерству учишься не только у испытанных летчиков, но и у молодежи. Было чему поучиться, например, у Паши Брызгалова. Он отлично пилотировал. Когда мы вылетали группами, Паша почти всегда дрался с немецкими истребителями. Но по неопытности он порой бывал самоуверен и беспечен в воздухе.
Мастерски и отважно действовал в бою Кирилл Евстигнеев. Но мне еще ни разу не доводилось вылетать с ним вместе. Обычно бывало так, что наши группы сменяли друг друга. И вот в один из октябрьских дней 1943 года мы вылетели с ним восьмеркой: Кирилл с четверкой и я с четверкой. Перед нами поставили задачу: прикрыть с воздуха наземные войска в районе плацдарма на западном берегу Днепра. На линии фронта разгорелся бой — мы навязали его противнику — с двенадцатью «мессер-шмиттами». Враг быстро потерял преимущество в высоте. Через несколько минут один «мессершмитт» полетел вниз — я. его сбил, открыв по нему огонь в упор. Смотрю — Кирилл сбил другого.
Противник хочет удрать. Но мы его не пускаем, наседаем со всех сторон. Наши летчики, организованно, слаженно и умело взаимодействуя парами, атакуют врага.