лся им, если видел, что был прав.
В то же время он познакомиться с Тамарой Саркисовой, двоюродной сестрой жены Б.С. Петропавловского. В марте 1938 г., за неделю до ареста, она родит ему дочь, а потом откажется от него в трудную минуту. Когда же он получит назначение в Казань, то поедет за ним, думая, что он не узнает о ее предательстве и будет с ней. Но он все знал и в дальнейшем поддерживал с Тамарой отношения только из-за дочери.
Условия, в которых он рос, заставили его всего добиваться своим трудом и тем закалили волю. На протяжении многих лет каждое утро делал зарядку и поминутно расписывал свое время, стараясь не тратить его на ненужные вещи. Уже в то время про него можно было сказать, что «он был человеком, ходившим с широко развернутыми плечами». Этим они с Г.Э. Лангемаком были похожи. Его кумир и самый близкий друг за всю его долгую жизнь – Георгий Эрихович Лангемак, выросший без отца, прошедший две войны, дважды арестованный, приговоренный к смерти. Переживший и голод, и холод. Как и Валентин Глушко, прошедший Одессу, был не только образцом для подражания, но и точной копией своего молодого друга, он тоже, вопреки всем, всего добивался своим трудом. Это тоже их объединяло. Они радовались успехам друг друга и чувствовали ответственность. Им нечего было делить. Их окрыляла возможность вместе создавать что-то новое и до них неизвестное.
Когда ждали приезда К.Э. Циолковского, Глушко не знал, куда деваться от стыда. Он должен был приехать в 1932 г., но заболел и не смог. Валентин вздохнул с облегчением, однако чувство вины его уже не оставляло. В этом же году он впервые познакомился с молодым энтузиастом из Москвы С.П. Королёвым. Деятельный, способный, энергичный. И Лангемак, и Глушко вместе обратили на него внимание.
После второго визита они окончательно сошлись и решили дальше все делать вместе. Пообещали друг другу поддержку во всем. Они сдержали свое обещание и помогали друг другу по мере возможности.
В декабре 1932 г. на пост начальника ГДЛ приходит И.Т. Клеймёнов. Познакомившись с В.П. Глушко, Иван Терентьевич отмечает для себя один момент: он настолько одержим идеей спасения цивилизации, что сделает все от него зависящее, для ее реализации. Об этом же ему говорил и конструктор по фамилии Лангемак. Клеймёнову понравилось, что оба таланта, «стояли горой» друг за друга и в разговоре с ним говорили не о себе, а друг о друге. Эти разговоры помогли И.Т. Клеймёнову успокоиться и до конца своего директорства (уже в РНИИ) быть уверенным, что эти двое его не подведут. И они действительно не подвели.
Я очень хорошо помню, как вдова И.Т. Клеймёнова М.К. Левицкая рассказывала мне о том, как ее муж, приходя с работы, расписывал В.П. Глушко, называя его одним из самых талантливых изобретателей ГДЛ, а потом и РНИИ, восхищался им и делал на него большую ставку, говоря, что у него великое будущее.
Пока И.Т. Клеймёнов занимался подготовкой базы для переезда ГДЛ (ставшего в сентябре 1933 г. Ленинградским отделением РНИИ) и спорил с С.П. Королёвым о приоритетах в распределении тематик в плане работ на новый 1934 г., Глушко и Лангемак продолжали начатые ранее работы.
В ноябре 1933 г. московской половине РНИИ потребовалась азотная кислота для показательного старта гирдовской ракеты. В Москве ее нужного количества не оказалось, и решили вести из Ленинграда. Проводив Валентина с двумя помощниками, Лангемак уехал домой, а тем временем принесенная с мороза в теплый вагон бутыль треснула, и кислота залила весь вагон. Все виновники этого были тут же арестованы и препровождены в линейный отдел милиции. В этом же поезде должен был ехать С.М. Киров, и эту случайность пытались выставить как вредительство. Тем временем Лангемак уже успел лечь в постель, когда в его квартиру ворвались сотрудники милиции и потащили его на Московский вокзал.
Приехав туда, Георгий Эрихович сразу разобрался в ситуации и объяснил сотрудникам милиции и прибывшему огэпэушнику, что произошло на самом деле. В результате этого объяснения задержанных отпустили. Выяснения отношений между ними не было. Никому из них не могло и в голову прийти, что бутыль не выдержит такого перепада температуры.
Это происшествие прошло для них практически бесследно. Был суд, решением которого их оштрафовали и отпустили. Но этот суд никак не отразился на их дальнейшей карьере. Оштрафовали и забыли. И в этом заслуга М.Н. Тухачевского и И.Т. Клеймёнова.
Перед переездом в Москву перед В.П. Глушко встал очень серьезный выбор: чем ему заниматься в дальнейшем, ведь в ГДЛ он занимался не только разработкой ОРМ’ов (опытных ракетных моторов), но еще и ракетами РЛА-1, РЛА-2, РЛА-3, РЛА-100.
Сам он об этом позже писал: «Нужно было выбрать и я выбрал то, с чего начинается ракетная техника, то, что лежит в ее основе, определяет ее возможности и лицо – ракетное двигателестроение…»
Приехав в начале января 1934 г., ленинградцы сразу стали отмечать новоселье. Чтобы никому не было обидно, собрались в квартире холостого Глушко. Мебели еще не было, и сидели на полу на подушках. Потом были другие вечеринки, в которых принимали участие Лангемак, Королёв, Купреева (секретарь И.Т. Клеймёнова) и другие. Во время одной из вечеринок лопнула подушка, и перья разлетелись по всей комнате. Потом, во время допросов в НКВД, следователи проявят свою хорошую осведомленность о происходивших тогда событиях, в том числе и об этой подушке.
Что же касается В.П. Глушко, то, приехав в Москву, он в первую очередь продолжил работу по созданию более мощного ракетного двигателя, чем созданный в ГДЛ ОРМ-52. Теперь речь шла уже о двигателе, предназначенном для полета человека.
Работа над ним шла вплоть до 1937 г., когда он был премирован за ОРМ-65 и представлен к правительственной награде – ордену Трудового Красного Знамени, получить который не смог из-за своего ареста.
Валентин занимался азотно-кислотным направлением, но была еще одна группа, разрабатывавшая кислородные двигатели. В эту группу входили М.К. Тихонравов, Л.С. Душкин, А.Г. Костиков и другие. Результатов эта группа не добилась, только завела это направление в тупик. Поэтому единственным рабочим двигателем, бывшим тогда в РНИИ, был двигатель конструкции В.П. Глушко.
Однако вместе с московской половиной РНИИ в «наследство» И.Т. Клеймёнову достался и только что пришедший туда выпускник ВВА РККА имени профессора Н.Е. Жуковского военный инженер А.Г. Костиков. Этот человек сыграет зловещую роль в событиях 1937–1938 гг. Когда по его доносу будут арестованы И.Т. Клеймёнов и Г.Э. Лангемак, а В.П. Глушко будет затравлен до такой степени, что напишет заявление с просьбой о переводе его на преподавательскую работу в ВВА РККА. Тогда он подойдет к Валентину и попытается его заставить сказать что-нибудь отрицательное о своем друге, в ответ Глушко пошлет его в открытое море, на гнилом баркасе. Костиков не успокоится и организует два заседания НТС, на которых попытается затравить В.П. Глушко окончательно, но занятый своими мыслями конструктор будет лишь издеваться над выступающими. Его больше заботило состояние здоровья его ребенка и ее матери, а также вопросы, появившиеся в последнее время, а не разборки по типу «кто враг, кто друг». И именно с последнего заседания в народ пойдет его крылатая фраза: «Я не папа римский и свои ошибки признавать умею…» Он расскажет о своих действительных, а не мнимых ошибках, и снова ни одного плохого слова в адрес И.Т. Клеймёнова и Г.Э. Лангемака. Взбешённый Костиков позвонит в НКВД и даст ход заготовленному в те же дни ордеру на арест будущего академика.
Несколько позже Валентин Глушко охарактеризует А.Г. Костикова следующим образом: «Костиков не был ни ученым, ни учеником или последователем Циолковского, а был порождением мрачной эпохи культа личности…»
В ночь на 24 марта 1938 г. за ним пришли. Он был арестован на глазах матери, приехавшей из Ленинграда, чтобы помочь только что родившей Тамаре, бывшей тогда еще в больнице.
Первые допросы ввергли Валентина в шок. Он никак не мог понять, что от него хотят и при чем здесь он? Человек далекий от мыслей о вредительстве, думающий только об иных мирах, мечтающий о спасении цивилизации и делающий для этого все от него зависящее, попал в странное положение, выходом из которого была только дорога… на тот свет. Да, недолюбливал советскую власть, отобравшую все, что было заработано отцом честным трудом, и что теперь?.. Одной нелюбви мало, чтобы «пришить» вредительство. Тем более что он решил стать выше своего отношения к власти. С детства его интересовали теперь совсем другие вопросы, и размениваться по мелочам он не хотел, слишком мало было времени, а сделать надо было еще очень и очень много.
Слушая следователя М.Н. Шестакова, Глушко был в ужасе, он еще не знал, в каком состоянии И.Т. Клеймёнов и Г.Э. Лангемак подписали очерняющие его показания. В первый момент даже обиделся на своего друга, но несколько позже обида прошла. Прошла тогда, когда испытал это состояние на себе. И с этого момента больше не обвинял никогда и никого из подписавших на следствии против него какой бы то ни было ерунды… И мне завещал поступать так же.
Сколько сил он потратил на то, чтобы помешать аресту С.П. Королёва… Сколько времени ушло на это… И все напрасно… Королёв был уже обречен, и показания Глушко ничего не решили. Но он сделал так, чтобы следователи не смогли использовать их против Сергея Павловича, т. к. слепой исполнитель воли не есть осознанное вредительство, да и не в чем обвинять Королёва на основании показаний, в которых подписавший эти показания всю ответственность брал на себя…
Что касается остальных, то всю вину он валил на уже умерших и расстрелянных или арестованных ранее, так как узнал от сокамерников, что осужденным эти показания уже не повредят. Тон же… Тон, каким он отвечал на вопросы… Даже редакторская правка, проведенная следователем, не смогла «выжечь» тот сарказм и насмешку, с которой он их давал…
В забытьи, ничего не соображающего от побоев, его приносили обратно в камеру, где чуть только пришел в себя и боль слегка отступила, он возвращался мыслями к делу, оставленному им на свободе. Проводил мысленные расчеты и пытался найти решение не решенных тогда задач. Эта одержимость своим делом и не дала ему сломаться, не дала потерять веру в скорое (пусть и через 6 лет) освобождение, помогла победить в схватке с НКВД и Костиковым.