[294]. Приведем для сравнения отредактированный вариант этого фрагмента:
«При описаниях краски ведь всегда сгущаются, а тип помещицы Арины Петровны Головлевой, выведенный Михаилом Евграфовичем, это ведь художественный образ, а вовсе не портрет его матери, хотя при создании этого образа и были использованы кое-какие черты, действительно присущие моей бабушке.
Насколько мне помнится, сам автор не раз ведь просил и устно и в печати не считать его произведения за биографические или автобиографические.
Была Ольга Михайловна в самом деле барыня-самодурка, крикливая и несдержанная, допускавшая иногда в своих поступках несправедливость и пристрастность, но не жестокая, не злобная и никогда никого не загубившая»[295].
2. Два машинописных экземпляра стенограммы (датированы 1934 г.), воспроизводящей в вопросно-ответной форме беседу исследователя с Зубовой. Есть, однако, основания предполагать, что в действительности беседа происходила в 1932 или 1933 г., о чем свидетельствуют два момента в ответах респондентки. Во-первых, она называет время, прошедшее со дня смерти ее отца – 38 лет (И. Е. Салтыков умер в 1895 г.) и М. Е. Салтыкова – 43 года (умер в 1889 г.). По самым несложным подсчетам получается, что разговор происходит в 1932 г. И второе. Ольга Ильинична упоминает о своем брате – «совсем больном, умирающем старике». Речь идет о Павле Ильиче Салтыкове, который умер в 1933 г.
3. Два экземпляра воспоминаний, напечатанные на разных машинках и датированные 10 февраля 1934 г. Первый содержит разнообразные пометы и поправки; к нему приложена сопроводительная записка, составленная в 1977 г. внучками О. И. Зубовой – О. М. Зубовой и М. М. Хомутовой. Второй экземпляр имеет чистовой вид, он сброшюрован и озаглавлен «Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин и его близкие (По личным наблюдениям, воспоминаниям и семейным преданиям)». Это окончательный вариант воспоминаний, одна из копий которого была передана М. М. Хомутовой в Талдомский краеведческий музей и с частичными поправками опубликована В. П. Саватеевым в 1979 г. в талдомской районной газете «Заря» под редакторским названием «Салтыков в нашем домашнем кругу»[296]. Воспоминания носят отчасти беллетризованный характер, например, глава третья, по словам автора, представляет собой «картинку» из жизни семьи Салтыковых, «когда Михаил Евграфович был еще юношей. Я себе ее представляю ярко по многочисленным рассказам отца, его современников и бывших крепостных, которых я застала еще в живых»[297].
4. Два машинописных экземпляра первого мемуарного очерка Зубовой «Смерть бабушки», опубликованного в журнале «Женское дело» в 1914 г. Некоторые фрагменты впоследствии были переработаны автором. Так, в журнальной публикации местом погребения О. М. Салтыковой ошибочно названо «родовое наше имение», т. е. Спасское[298]. В текст же воспоминаний 1934 г. внесена необходимая поправка: «Погребение бабушки должно было состояться не в родовом салтыковском имении, Спасском, а в селе Егорья на Хотче, там, где под приходскою церковью находился склеп, еще при жизни ею самой сооруженный»[299]. Подобные уточнения могли возникнуть в ходе бесед с Макашиным или же были внесены им самим.
Мы публикуем стенограмму беседы Макашина с О. И. Зубовой, которая представляет особый интерес по двум причинам. Во-первых, это текст, не подвергшийся литературной обработке. Во-вторых, он не содержит элементов беллетризации, свойственных другим мемуарным текстам Зубовой, которая была не чужда писательства (в 1908 г. вышла книга ее рассказов для детей «Забытые»[300]). Кроме того, интересны и вопросы, предложенные Макашиным, которые показывают ход его мыслей и основные направления поисков в попытке понять личность Салтыкова.
Текст стенограммы публикуется по экземпляру, не содержащему правку (условно – I экземпляр), но в сносках мы отмечаем исправления, сделанные Макашиным в другом экземпляре (II экземпляр), и его пометы в первом, кроме разного рода графических выделений[301]. В публикации приняты следующие сокращения: В. – вопрос, О. – ответ, М. Е. – М. Е. Салтыков.
В.: Определите Ваше родственное отношение к Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину.
О.: Я дочь Ильи Евграфовича Салтыкова, меньшего брата М. Е.[302]
В.: Что Вы знаете из семейных преданий о роде Салтыковых со стороны отца и матери?[303]
О.: Мать М. Е. была Ольга Михайловна Забелина, – ее отец был откупщик.
В.: Были ли сильны дворянские тенденции в семействе Салтыковых или они отклонялись от общепринятых традиций?
О.: Я не думаю, чтобы Салтыковы были очень преданы именно своему дворянству, и традиции у них в роду не особенно соблюдались, хотя, напр.‹имер›, мой дед женился 55-ти лет[304], причем женился он чуть ли не насильно, не хотел жениться, а хотел идти в монастырь. Заставили его жениться для продолжения рода и нашли ему невесту – 16-летнюю девушку Ольгу Михайловну Забелину[305]. Ольга Михайловна Забелина была из небогатой[306] семьи[307], и брак этот произошел не потому, что хотели приумножить средства Салтыковых[308], и только потом уже она[309] сумела расширить свои владения и сделаться богаче[310].
Ольга Ильинична Зубова с отцом и братьями
В.: Как Щедрин, выйдя из такой родовитой семьи, стал противником ее традиций?
О.: Моя мать, которая была очень умной и образованной женщиной и которая была очень дружна с Μ. Е., всегда говорила, что у него все это произошло от неудовлетворенного честолюбия и самолюбия[311].
В.: Каково было положение М. Е. в семье?
О.: Он когда-то был любимцем матери; мать гордилась им как выдающимся человеком, – Μ. Е. проявлял большие способности, учился очень хорошо (в лицее). Когда же он начал заниматься литературной деятельностью, то мать в нем разочаровалась, это ей очень не нравилось, и ей казалось, что в своих произведениях он задевает их семью, хотя сам Μ. Е. всегда просил не смешивать его и его семью с выводимыми лицами[312].
В каком-то журнале одно время стала выходить автобиография[313], автором которой был Крайненфельд[314]. Те ложные сведения, которые он стал сообщать, – меня до глубины души возмутили, напр.‹имер›, он начал писать о том, что мой дед был пьяницей, чего никогда не было, он был пуританин по натуре и очень образованный человек, в Ермолине у него была библиотека, в которой были всевозможные книги. Между прочим, мой дед знал голландский язык. Далее Крайненфельд писал, что мой дед бегал за сенными девками, чего также никогда не было. Такого рода вещи я читала, – они меня возмутили до глубины души, и я написала ему по этому поводу[315], на что он мне ответил, что в этом заключается Ваш собственный грех, – Вы нам никаких сведений не даете, и все сведения приходится получать с ветра.
В.: Нет ли каких-нибудь сведений о составе библиотеки отца М. Е. и не могли ли оказать влияния на Μ. Е. «французские безбожники»?[316]
О.: Ермолино все разрушено, и библиотека, вероятно, оттуда увезена в Талядино[317].
Укажу на одну подробность из жизни деда – он принадлежал к мальтинскому[318] ордену, и у нас даже сохранился мундир этого мальтинского ордена. Это был человек в высшей степени одухотворенный, человек, интересовавшийся литературой, а совсем не такой, каким его описывал К.‹ранихфельд›[319].
В.: Вы бросили такую мысль, что отношение матери к Μ. Е. было очень хорошим до тех пор, пока он не встал на путь широкой литературной деятельности, – не было ли ей просто неприятно, что сделался писателем не дворянской литературы, а радикальной?
О.: Как я уже сказала, она на него была обижена за то, что он в своих произведениях чуть ли не ее выводил, и на это она возмущалась. Может быть, у Μ. Е. действительно появился по отношению к матери несколько неподобающий тон и он хотел показать свое превосходство, но мать его всегда называла иронически «наш умник». Ей не нравилось, что он как бы выделился из их среды, что он стоит выше всех их, и это ее несколько задевало.
Мой отец также возмущался и говорил, что со стороны Μ. Е. все-таки бессовестно своими произведениями набрасывать тень на всю семью[320].
В.: Каковы были имущественные отношения?
О.: М. Е. считал себя обиженным в смысле раздела имущества[321]