[342], но любил музыку, понимал ее и постоянно бывал в Итальянской опере, – тогда мало было русской музыки.
Мой отец был похож во всех отношениях на Μ. Е., но наружностью они отличались. Илья Евграфович был очень высокого роста, мощного сложения, но направлением, всеми складками ума это был тот же Μ. Е., такие же меткие словечки, то же умение выразиться одним словом так, чего другой не скажет и в десяти словах.
В.: Многие черты характера Салтыкова объясняются именно его наследственностью, – как по Вашим семейным преданиям это можно проследить на поколениях?
О.: У меня есть племянник, типичный Салтыков в этом отношении, так что я думаю, что эти черты характера передаются из поколения в поколение.
В.: Чем занимался М. Е., когда приезжал в Ермолино?
О.: Как я уже сказала, он ужасно скучал в деревне, видимо, ему не хватало его привычной кабинетной обстановки. Жена же его скучала, потому что была очень расположена к светским разным развлечениям, чего в деревне не было. Большей частью он играл в карты с отцом, гуляли, разговаривали, иногда очень увлекались разговорами, разговаривали по целым часам, кричали, спорили, иногда молчали. Что-нибудь безусловно читал, т.‹ак› к.‹ак› библиотека была очень приличная.
В молодости Μ. Е. был франтом, одевался прекрасно, любил хорошее вино, особенно шампанское, в одно время даже очень пил, что, вероятно, вызвало все его последующие заболевания. Боткин даже удивлялся, как он мог так долго жить, так как у него был сборник всех болезней, и приписывал это особой духовной мощи его натуры.
Салтыковы – выходцы из Ярославской губ.‹ернии›, родовое же имение у них было в Тверской губ.‹ернии›.
«Сестрица Адель», описанная М. Е., – это моя мать – Аделаида Павловна Витовтова[343].
«Аненька» и «Любонька» из «Господ Головлевых» – это мои двоюродные сестры, Зиловы, его родные племянницы, дочери его сестры Любови Евграфовны.
Биографическая справка об О. И. Зубовой была составлена ее внучками в 1977 г. Сокращенный вариант этой заметки опубликован В. П. Саватеевым в предисловии к воспоминаниям О. И. Зубовой, впервые помещенным в талдомской районной газете «Заря»[344]. Другая краткая редакция представлена в «Московском журнале», где М. М. Хомутова фрагментарно опубликовала существенно переработанный текст воспоминаний своей бабушки[345]. Разные варианты биографической справки различаются не столько тоном, любовно-элегическим во всех случаях, сколько объемом конкретной информации и расстановкой акцентов, связанной со временем их публикации. Публикуемый вариант является наиболее полным.
Автор этой рукописи Ольга Ильинична Зубова, урожденная Салтыкова – дочь младшего брата Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина Ильи Евграфовича и Аделаиды Павловны.
Ольга Ильинична родилась 24 февраля 1861 г. в Москве.
Получила блестящее домашнее образование и воспитание. Великолепно знала несколько иностранных языков, литературу русскую и иностранную, историю, философию. Прекрасно играла на рояле и обладала великолепным сценическим контральто.
В 1886 г. Ольга Ильинична вышла замуж за Николая Павловича Зубова.
Н. П. Зубов был широко образованным человеком, – он был историком, филологом, прекрасным пианистом и художником.
В их доме постоянно собирался цвет тогдашней русской интеллигенции: историк Ключевский, артист Юрьев, поэт Бальмонт, органист Гедике, пианист Гольденвейзер, писатель Алексей Толстой, академик Каблуков и др.
Ольга Ильинична была близко знакома также с Брюсовым, с женой Горького Андреевой, сестрой Эренбурга, с В. Д. Бонч-Бруевичем.
Ольга Ильинична была человеком огромной культуры и эрудиции.
Знаменитый профессор русского языка Ушаков говорил, например, что редко можно услышать такой совершенный русский язык, как тот, на котором говорила Ольга Ильинична, с таким же совершенством она знала и иностранные языки.
Вплоть до самой своей смерти (21 февраля 1945 г.) она занималась иностранными переводами и давала уроки немецкого, французского и английского языков.
В молодости она писала детские книжки.
В заключение нужно сказать, что это был человек колоссального ума и личного обаяния, о чем говорили все люди, знавшие ее, скромная, с огромным чувством долга, она умела любить людей, и люди отвечали ей тем же.
Москва, март 1977 г.
Фрагмент из воспоминаний А. П. Салтыковой[347]
Аглаида (Аделаида) Павловна Салтыкова, урожд. Витовтова (род. 02.09.1833), жена младшего брата М. Е. Салтыкова Ильи Евграфовича, была дочерью генерал-адъютанта П. А. Витовтова, одного из приближенных Александра II. С 1851 г. состояла фрейлиной при дворе Николая I. Впервые встретив ее во дворце, граф П. Х. Граббе записал в дневнике 27 января 1851 г.: «Вторая дочь г.[енерал]-а.[дъютанта] Витовтова, только что вышедшая в свет, с прекрасной головкой, с доверчивым и любопытствующим взглядом, с неготовым еще стройным станом, привлекла мое внимание и с милою доверчивостию мне им же отвечала с первой встречи. Цветок на нежном стебле, рано выставленный на знойный вихрь света, перенесет ли губительное его дыхание?»[348]
Аделаида Павловна Салтыкова
А. П. Салтыковой принадлежат воспоминания об отце, опубликованные в 1907 г. в журнале «Русский архив», в которых говорится также о М. Е. Салтыкове и его матери, Ольге Михайловне. Мемуаристка не принимала творчество Салтыкова и не благоволила к нему как к человеку. При этом, хотя для нее самой было неприемлемо обращение О. М. Салтыковой со своими крепостными, она оправдывала свекровь, говоря, что крестьяне обиды «себе не видали», и порицала возмущение, с которым Салтыков изображал отношение помещиков к крепостным. Ниже мы публикуем посвященный писателю фрагмент.
Я с мужем и детьми жила в имении и познакомилась с новой родней и с одним из ее членов, известным Щедриным, братом моего мужа. В семейном быту он был молчалив и угрюм, но когда, случалось, на него находил разговорчивый стих, в течение целого часа он высказывал по поводу одного и того же предмета диаметрально противоположные суждения и мнения, и все с желчным оттенком и видимым раздражением. Быть может, это зависело от чересчур большого запаса мыслей, отягощающего мозг, или это было плодом постоянной работы сатирической наблюдательности. Я его литературной деятельностью не восхищалась. Высказываю это смело. Сарказмы его доморощенные и отдают вовсе не аттической, а чисто русской, поваренной солью. Не могу простить глумления его над собственной семьей, а в особенности выставлению напоказ родной своей матери. К нему применима пословица «для красного словца не жалеет ни мать, ни отца»; а мне сдается, что близкие, кровные – своего рода «святая святых»; допускать туда докучливые взоры праздной толпы непохвально; скорее, следует их защищать и щадить, не выставляя напоказ их слабости и порочные стороны. Это, по-моему, значит надругаться над самим собой. Люди высокого ума, вероятно, судят иначе. Удивительная была у него смесь доброты и злобы. Мне всегда казалось, что он глубоко скрывает свое честолюбие. Ведь он не был чужд повышениям по службе и всяким отличиям. Золотой телец был его идолом.
Свекровь моя, хотя по струнке вела своих подданных и все делалось по ее велению безропотно и беспрекословно, была женщина недюжинного ума и обижать их не обижала. Соблюдая собственные выгоды, она не отягощала их работой и поборами. Конечно, для меня, непривычной, странно и зазорно казалось, что престарелых служителей и служанок величали Фильками, Матрешками, гоняли за несколько десятков верст в стужу и непогоду с нужными и ненужными поручениями, иногда просто с барскими затеями. Я втайне негодовала. Но, повторяю, обиды они себе не видали, а это принималось ими, как подневольными, за нечто должное, для них обязательное. В стариках видны были остатки прежней приниженности; но в молодых проявилось некоторое самосознание. Слышались иногда внушительные оклики свекрови: «что, матушка, нос-то задрала, рано фордыбачиться стала; острастки-то, видно, полагаешь на тебя нет, ошибаешься»[349]. Вся женская прислуга во всякую погоду бегала босиком. Меня это коробило, и я попала впросак: недолго думая, всем им я заказала обувь. И досталось же мне за это своевольное распоряжение! «Городская, мол, жительница, невестушка, порицает старую дуру; людей она, вишь, мучает, в черном теле; по-своему прислугу держать хочет»… Я, конечно, извинилась, да вовсе и не имела намерения стать соправительницей, и дала себе слово до поры до времени ни во что не вмешиваться, чтобы не накликать на себя неудовольствие и упреки старушки, хотя сделала это из сострадания, без всякого поползновения разыгрывать хозяйку и подрывать ее власть. Впрочем, со свекровью мы ладили, жили дружно, несмотря на рознь во взглядах, привитых воспитанием, примером и средой, а главное, благодаря перевороту в нравах и обычаях. Я щадила укоренившиеся в ней понятия самодержавия, а она снисходительно относилась к новшеству моих воззрений.
‹…› В вотчине моего мужа крестьяне почти все были зажиточные, исключая отчаянных пропойц и лежебок. Теперь посмотришь, куда девалась эта зажиточность! Мало уцелело хороших хозяйств. Стада плохие, поля обработаны небрежно, всех одолела тяга в город, на легкую наживу, на фабричное раздолье. ‹…›
Когда свекровь передала в руки мужа имение[350]