[617]. Семья располагала огромной квартирой в доме на Миллионной улице (№ 23, кв. 17), большим штатом прислуги, двумя автомобилями[618]. По словам И. И. Манухина, «Елиз‹авета› Михайловна (Лиза) была замужем вторым браком за итальянским маркизом и жила в Петербурге своей семьей, своей жизнью – светской, рассеянной, весьма далекой от забот о матери»[619].
В 1913 г. литературовед В. Е. Евгеньев-Максимов, собиравший материалы о Некрасове, обратился к Елизавете Михайловне с просьбой о доступе к архиву Салтыкова. В своих воспоминаниях он приводит ее ответ от 22 февраля:
«Милостивый государь,
Очень благодарна Вам за книгу и прочту ее с большим интересом, но я лично не могу ничем быть Вам полезной, τ‹ак› к‹ак› в имеющихся у меня бумагах моего покойного отца не нашлось ничего касающегося Некрасова.
Примите уверение в совершенном моем почтении,
Маркиза де Пассано»[620].
Ученый сомневался, что в архиве Салтыкова, многолетнего сотрудника Некрасова, не имеется никаких сведений о нем, но, иронически именуя Е. М. да Пассано «прекрасной маркизой», пишет, что смысл ее ответа, «несмотря на великосветски-любезную форму, был настолько категоричен», что ему пришлось этим ограничиться[621].
В августе 1917 г. Елизавета Михайловна с мужем и сыном от второго брака Андреем уехала из России. Эжен да Пассано получил назначение в Париж, где они жили в квартире на ул. де ля Бурдонне (av. de la Bourdonnais), 92. Здесь она и закончила свои дни; ее прах погребен в колумбарии кладбища Пер-Лашез[622].
Дочь не оставила воспоминаний о Салтыкове, но в 25-ю годовщину смерти писателя в ряде газет появились публикации беседы с ней об отце: был строг, но любил детей, помогал дочери писать сочинения, внешне суров, но добр к людям, близких друзей не имел. Всё это трафаретные газетные тексты, в которых не слышно голоса самой Елизаветы Михайловны. Везде повторяется информация о том, что в квартире дочери кабинет Салтыкова сохраняется «в полной неприкосновенности». Современники неоднократно отмечали скромность кабинета Салтыкова, вид которого «отличался уж прямо спартанскою простотою»: «Кабинет ‹…› в два окна; он очень прост; оклеен лиловатыми обоями, и стены его украшены тремя большими, карандашом исполненными портретами: его жена ‹…›, сын и дочь. Тут же, в кабинете, два бюста Салтыкова, исполненные Забелло и кем-то другим»[623]. Сравнение рисунка того кабинета, в котором работал писатель в квартире на Литейном проспекте[624], с фотографией кабинета в квартире его дочери на Миллионной улице[625], а также публикация беседы с ее мужем[626] убеждают, что в газетах речь идет о кабинете Э. да Пассано, где находились вещи, прежде принадлежавшие Салтыкову. Среди прочих – письменный стол, который ранее его вдова держала в комнате жильца[627]. В кабинете хранились также книги и бумаги Салтыкова. После отъезда хозяев, рассчитывавших вернуться в Россию, все вещи остались в квартире. Елизавета Михайловна взяла с собой лишь несколько дорогих для нее предметов, в том числе фотографию отца с адресованной ей дарственной надписью[628].
K. M. Салтыков И его воспоминания об отцеМ. В. Строганов
Книга Константина Михайловича Салтыкова «Интимный Щедрин» – его воспоминания об отце, изданные в 1923 году, на долгие годы была предана забвению. Однако эти воспоминания, написанные без какого-либо идеологического задания, чрезвычайно ценны и интересны, потому что представляют портрет Салтыкова таким, каким видел и понимал его один из самых близких людей.
М. Е. Салтыков женился в 1856 г., но у него и его жены Елизаветы Аполлоновны очень долго не было детей. И когда 1 февраля 1872 г. у них родился мальчик-первенец, радость отца не знала предела. Салтыков видел в нем не просто наследника своего имени, но и наследника своего дела и таким образом в тот же день сообщил об этом H. A. Некрасову: «Родился сын Константин, который, очевидно, будет публицистом, ибо ревет самым наглым образом» (18–2, с. 98). А через две недели, 15 апреля, он писал А. Н. Островскому: «Сын мой свидетельствует Вам свое почтение. В Петербурге распространился слух, что он пишет в „Петерб‹ургских› ведом‹остях›“ передовые статьи, но так как ему будет скоро только 3 м‹есяца›, то я не слишком огорчаюсь этим. Пущай привыкает» (18–2, с. 105).
Но радость, которую принесли дети в дом (через одиннадцать месяцев родилась еще дочь Лиза), с годами меркла. Салтыков очень любил детей, но жена отодвинула его от их воспитания и формировала детей согласно своим вкусам и понятиям. С. А. Унковская писала: «Дети были очень избалованы. ‹…› Жена Салтыкова ‹…› детей сильно баловала, и когда заметила, что это баловство, кроме вреда, ничего не принесло, то говорила: „Ну, что же делать? Ведь у меня только пара – сын и дочь; если бы была вторая пара, то я их воспитывала бы по-другому: я кричала бы на них с утра до вечера“».
С 1883 г. Константин обучался в 6-й Санкт-Петербургской гимназии, 27 октября того же года родители перевели его в частную гимназию Я. Г. Гуревича. Мальчик часто болел, и Салтыков писал H. A. Белоголовому 28 октября 1883 г.: «…с Костей дело плохо идет. Мальчик слабый, развинченный, учится плохо. Набалован до крайности. Я уже взял его из 6-ой гимназии и поместил в гимназию Гуревича (бывшая Бычкова) полупансионером. Там он и обедает, и уроки приготовляет, а домой возвращается только вечером. Многие медики видели его (а в том числе Боткин) и все говорят: надо этим мальчиком заняться. Руссов велел его вином по утрам натирать, но выполнить это довольно трудно, потому что в 9 часов надо быть уже в гимназии. Вообще, он какой-то измученный» (19–2, с. 242).
Константин Салтыков
Тот факт, что родители невольно баловали своих поздних детей, совершенно не удивителен. Поэтому трудно решить, почему Константин учился плохо: то ли по неспособности, то ли по лени, которую на свой манер поощряла мать. Как вспоминала потом вдова Константина Салтыкова Лариса Николаевна (урожд. Вандышева), «Константин Михайлович с сожалением вспоминал о том, что он не особенно хорошо учился, не лучше своего одноклассника ‹Федора›, сына ‹Ф. М.› Достоевского. Константин Михайлович припоминал, как его отец помогал ему, когда он учился в гимназии.
Константин Михайлович приводил слова отца своим друзьям и, в частности, Н. К. Михайловскому: „Я сегодня до трех часов ночи над этими проклятыми задачами сидел, каково же мальцу с ними возиться“»[629].
Эта ситуация подтверждается письмом самого Салтыкова к А. Л. Боровиковскому от 13 марта 1883 г., когда Константин собирался держать вступительные экзамены во 2-й класс 6-й гимназии. «Есть ли у вас задачники: Малинина и Буренина и Евтушевского? Загляните и скажите: не следует ли этих мудрецов повесить?» (19–2, с. 190).
«Особенно Константину Михайловичу не давался греческий язык, – продолжала в июле 1971 г. свои воспоминания Лариса Николаевна, – на что его отец обращал серьезное внимание и требовал, чтобы Константин Михайлович лучше учился, в противном случае исключат из гимназии, и отец отдаст пасти свиней (этот эпизод приводит в своих воспоминаниях сам К. Салтыков). Он так и не постиг греческую премудрость, и в декабре 1886 г. пришлось ему перевестись в лицей, где не требовалось изучение греческого языка»[630].
В воспоминаниях В. А. Оболенского приводится другая версия: «Сын Костя учился в гимназии Гуревича, но матери казалось, что это заведение недостаточно „comme il faut“. И вот, несмотря на протесты Мишеля, Костю переводят в Лицей»[631]. С. А. Макашин полагал, что «свидетельство В. А. Оболенского ‹…› заслуживает внимания, но не имеет других подтверждений»[632]. В комментариях к переписке Салтыкова сам Макашин публикует письмо H. A. Белоголового к П. Л. Лаврову от 30 января 1887 г.: Салтыков «горюет теперь над своим сыном, который чуть не откусил нос у своего товарища в гимназии, а потому переводит его для дальнейшего воспитания в Лицей; жаль, мальчик очень способный, но совсем невоспитанный» (20, с. 307).
Между тем, как можно понять, причины ухода из гимназии заключались не в неуспехах Кости в математике или греческом языке. Случай на самом деле был вовсе не таким простым и комическим. И понять всю эту ситуацию помогают строки из письма Салтыкова к директору гимназии Я. Г. Гуревичу: «Сын мой сегодня возвратился из гимназии видимо взволнованный. На вопросы мои о причине этого я узнал, что учитель математики постоянно его бранит при всех дураком, ослом и проч. Затем и воспитатель Рубинштейн постоянно его наказывает, даже без всякого повода. (Вы знаете, что он был у Кости репетитором и неудачно.) Так как все это Костю обескураживает, то я покорнейше прошу обратить Ваше внимание на эти факты, причину которых я, конечно, с точностью не знаю, но в которых не могу не видеть некоторую предвзятость» (7 февраля 1886 г.: 20, с. 242). Судя по всему, в гимназии случился какой-то серьезный конфликт. Видимо, и педагоги не проявили должной деликатности, и одноклассники дразнили Костю, так что тот полез в драку.
Об учебе Константина в лицее В. А. Оболенский пишет: «…в один год милый способный мальчик превратился в фатоватого лицеиста, а затем попал в сильно кутящую компанию товарищей.