. Незадолго до смерти K. M. Салтыков, согласно достаточно недоброжелательным воспоминаниям Макашина, «приехал в Москву с наивным намерением встретиться со Сталиным, чтобы поблагодарить его за те блага, которые он получил от правительства: квартиру в Ленинграде, кажется, также и дачу, и повышенную пенсию. К Сталину он, конечно, не попал, но послал ему благодарственное письмо»[662]. Иронизировать над чувством благодарности в данном случае не стоит; согласно упомянутой выше записке в ОГПУ, огромное чувство благодарности к правительству и намерение обратиться со своими просьбами непосредственно к Сталину высказывали в писательских кругах Ленинграда Б. М. Эйхенбаум, М. М. Зощенко, Н.Э. Радлова, К. И. Чуковский, не говоря уже о панегириках в адрес Сталина со стороны М. Э. Козакова, А. Н. Толстого, П. Н. Медведева. Но над K. M. Салтыковым принято было иронизировать.
Кроме воспоминаний его вдовы, единственные добрые слова о K. M. Салтыкове были сказаны пензенским журналистом О. М. Савиным[663] и в газете «Пензенская правда», но благожелательный характер этих последних вполне объясним юбилейным характером выпуска – в честь 50-летия газеты в 1968 г.[664] Все другие известные нам отзывы – резко отрицательные.
Уже в предисловии к книге «Интимный Щедрин» Н. Л. Мещеряков писал: «Нужно откровенно сказать, что книга автору не удалась. Она мало прибавляет к тому портрету великого сатирика, который мы имели раньше ‹…›. Щедрин, конечно, заслуживал иметь более внимательного и вдумчивого наблюдателя. То, что подметил в характере отца автор книжки, у Щедрина действительно было. Было у него, конечно, много и другого, что сделало его великим писателем. Последнего автор или не подметил, или не сумел изобразить»[665].
В 1936 г. журналист Э. Гард собирался издать в Ленинграде книгу «Потомки», где шла речь и о потомках Салтыкова. Книга в свет не вышла, корректура ее хранится в ИРЛИ, копия – в архиве Макашина. Здесь претензии к мемуарам Константина Михайловича сформулированы еще более откровенно: «Не только из разбросанных по разным журналам и газетам воспоминаний Салтыкова-сына, но даже из выпущенной им в наше время целой книги, – с кропотливым трудом приходится выуживать что-нибудь ценное о великом сатирике как об огромном писателе и большом человеке. Как-то все значительное проходило мимо К. М., а зацепились одни мелочи»[666]. И еще: «…брошюра, в которой сын, смакуя и похихикивая, порочит память своего великого отца». «Но ‹…› он, несомненно, не ведал, что творил. Он даже как будто гордится отрицательными, а порою просто отталкивающими чертами, которые он подсмотрел в своем отце. Перед нами проходит по страницам книги суровый, скучный чиновник, петербургский обыватель – даже не всегда умный и, как правило, бестактный, злой и мелочной»[667]. Далее перечислены отдельные эпизоды из мемуаров, якобы снижающие образ Салтыкова: игра в карты во время участия в процессии на похоронах H. A. Некрасова, недовольство Салтыкова публичными знаками внимания к нему со стороны журналистов, посещение умирающего писателя отцом Иоанном Кронштадтским. Э. Гард был особенно не удовлетворен тем, что автор мемуаров не запечатлел Л. Н. Толстого и И. С. Тургенева, которые бывали в доме его отца[668]. Однако истины ради необходимо сообщить, что ни Толстой, ни Тургенев у Салтыкова в доме не бывали.
И вот – итоговая характеристика, данная K. M. Салтыкову: «Пензяки рекомендуют его как „человека, любившего выпить“. Его родные, отзываясь о нем осторожно, признают, однако, без оговорок, что он был бездарен, мелочен, неинтересен. И сам он о себе: „От отца я унаследовал не его талант, а его болезни“.
Наконец племянница К. М., внучка Щедрина, рассказывает, что вдова Михаила Евграфовича поторопилась купить дом, так как боялась, что если у нее будут „свободные деньги“, – сын проиграет их»[669]. Ср. приведенную выше характеристику Константина Михайловича, данную Н. В. Яковлевым. «Внучкой Щедрина», которая сообщала сведения о своем дяде, могла быть только Тамара Николаевна Дистерло (1898–1938), дочь Елизаветы Михайловны от первого брака, оценивавшая дядю явно со слов матери.
Почти через два десятилетия после смерти K. M. Салтыкова появилась еще одна негативная реплика о его мемуарах. В главнейшей советской газете «Правда» И. А. Рябов писал: «Сын Щедрина по лености мысли и непростительному нелюбопытству к жизни своего гениального родителя не создал ничего, кроме тощей книжицы, наполненной небылицами и благоглупостями»[670].
Через 20 лет после подобного рода оценок появляются воспоминания Ларисы Николаевны, пересланные Макашину. А через четыре года по прочтении этих воспоминаний он пишет в предисловии к сборнику «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников»: «В комментариях ‹…› процитированы и два отрывка из немногих заслуживающих доверия страниц мемуарной книги сына писателя, K. M. Салтыкова „Интимный Щедрин“ – книги плохой, обывательской, во многих местах малодостоверной»[671]. Мемуары K. M. Салтыкова были, таким образом, дезавуированы и целиком исключены из научного оборота, а проверке и комментированию ни один факт, сообщаемый мемуаристом, не подвергался. Исследователи негодовали, что Константин Салтыков любил своего отца как отца, а не как великого писателя. И как ни странно, отношение более молодых исследователей жизни и творчества М. Е. Салтыкова к этим мемуарам было таким же. Об этом ярко свидетельствует следующий факт. В статье 1991 г. Д. П. Николаев заметил по поводу воспоминаний К. Салтыкова: «Автор писал и о том, что он не знает, куда уехала его сестра»[672]. Упрекать Константина Михайловича в том, что он не испытывал в 1923 г. большой потребности хвастаться в печати своими уехавшими за границу родственниками, более чем странно (тем более что он сам хотел уехать за границу в 1922 г.). Такой потребности не ощущал не только K. M. Салтыков, но и другие жители СССР, да к тому же, как можно судить, Константин Михайлович действительно мог не знать, куда уехала его сестра, которая (в свою очередь) могла не успеть (или не захотеть?) поставить брата в известность о своих планах и передвижениях. Между тем, как показывают наши наблюдения (и читатель сможет проверить это по комментариям к его воспоминаниям), Салтыков очень точен и ничего не сочиняет.
Со слов Ларисы Николаевны известно, что в 1926 г. Константин Михайлович намеревался написать биографическую книгу об отце и сожалел, что не может посетить всех мест, где служил Михаил Евграфович[673]. Но в Твери он все же был. Приведем фрагменты из сопроводительного письма к хранящейся в Государственном архиве Тверской области рукописи воспоминаний Салтыкова: «…В декабре 1966 г. на чердаке старого дома в Конном переулке Заволжского района г. Калинина рабочими-строителями во время разборки здания» была найдена рукопись воспоминаний. «Подлинность рукописи подтверждена владелицей дома, у которой снимал комнату Салтыков». С ее же слов известно, что он жил в Твери в 1926 г. «В это время он готовил статью об отце и читал лекции в Тверском педагогическом институте»[674]. К сожалению, в этом сопроводительном письме не указано имя владелицы дома.
Чтение K. M. Салтыковым лекций в Твери не подтверждается ни документами, сохранившимися в ΓΑΤΟ, ни воспоминаниями студентов педагогического института[675], ни материалами тверской прессы. Вместе с тем известно, что именно в 1927 г. Константин Михайлович написал в Твери «Воспоминания банковского ликвидатора». В рукописи этих воспоминаний он указал свой тогдашний адрес: «Тверь, Заволжье, Первая Верховская улица, Конный переулок, дом 198 (гр. Тряпкиной)»[676]. Судя по этому указанию, мы можем определенно сказать, что дом, в котором жил Константин Михайлович, находился на перекрестке современных улицы Горького и Коннозаводского переулка и владелицей его была некая Тряпкина (к настоящему времени дом не сохранился)[677]. Однако происхождение рукописи, хранящейся в ΓΑΤΟ, остается до сих пор загадкой.
Воспоминания K. M. Салтыкова дают ясное представление о сходстве и различии между сыном и отцом. Портретно они очень похожи (особенно – верхней частью лица)[678]. Но характеры их различны. Михаил Евграфович все видел в крайних проявлениях. Константин Михайлович крайностей не любил.
И все же похожи они были не только лицом и болезненностью, но и верностью своему пониманию писательского дела. Как ни клеймили, как ни обличали критики K. M. Салтыкова за мелочность его воспоминаний об отце – он ничего другого не писал. Он не сочинял угодной и востребованной временем легенды о Щедрине – борце против самодержавия. Он описывал своего отца таким, каким помнил его. Те частности и детали, которые донес до нас Константин Михайлович, только социально ангажированные идеологи могут посчитать ненужными и уводящими в сторону. На самом же деле они уводят от схематизма к живому и сложному облику Салтыкова. У читателя нет оснований не верить словам сына об отце: «К террористическим выступлениям отец вообще относился отрицательно. Относился он также отрицательно и к системам репрессий, выражавшихся в повешении людей, в заточении их в крепости, в ссылке на долгие годы в Сибирь и вообще куда бы то ни было». Это не могло нравиться советским в