особые привилегии. Однако Мао несколько раз пропускал их сквозь проработочные кампании, в том числе и через «реформу мышления», которую он сам охарактеризовал как идеологическую обработку: «Некоторые зарубежные деятели говорят, что наша реформа мышления является идеологической обработкой. И я думаю, что так оно и есть, это именно идеологическая обработка». На самом же деле даже столь зловещий термин не мог в полной мере описать тех психологических страданий, причиняемых этим процессом, который гнул и ломал души людей. Ныне же Мао планировал обрушиться на образованную часть народа в целом.
Свою схему осуществления этой идеи Мао доверил только нескольким своим самым близким друзьям вроде главы Шанхая Кэ Цинши, не посвятив в нее даже большинство членов Политбюро. В начале апреля он сообщил этим своим приближенным, что в результате разрешенной им критики «интеллигенция начинает… менять свой образ мышления с осторожничанья на более открытый… И однажды кара падет на их головы… Мы хотим дать им выговориться. Вы должны запастись хладнокровием и слушать, как они клянут вас! Пусть эта братия… несколько месяцев поносит нас». Все тем же ближайшим присным Мао сказал, что он «готовит большую удочку, чтобы половить крупную рыбу». Несколько позднее он вспоминал об устроенной им ловушке следующим образом: «Как бы мы могли изловить всех змей, если мы не выманим их из нор? Мы хотели, чтобы эти сыны черепах [негодяи] выползли из своих убежищ, и запели, и засмердели… лишь тогда мы смогли отловить их всех».
Хитрость, придуманная Мао, оказалась чрезвычайно удачной. Едва лишь крышка котла чуточку приоткрылась, из-под нее вырвался дух инакомыслия, главным образом в виде рукописных настенных плакатов (дацзыбао) и небольших собраний, называвшихся «семинарами», которые были единственной разрешенной формой объединений.
Одним из первых явлений, вызвавших целый шквал осуждения, была монополия коммунистической партии на власть, которую один из критиков охарактеризовал как «источник всех бед». Один из настенных рукописных плакатов-дацзыбао был озаглавлен «Тоталитарная власть — это зло!». Правление коммунистов сравнивалось с гитлеровским режимом. Во время одного из семинаров кто-то из выступавших сказал, что «не защищающее гражданские права народа нынешнее правительство много хуже феодальной династии или правления Чан Кайши». Один профессор охарактеризовал Конституцию как «туалетную бумагу». Другой, экономист по своей специализации, стал анализировать самую сущность методов управления Мао и призвал к прекращению практики публичных обличений, «которые куда страшнее тюремного заключения: «одна только мысль о них заставляет человека трепетать». Популярным требованием стало установление демократии.
И еще — правление закона. Один заместитель министра призвал к установлению независимости судов. Другой управленец сказал, что он хочет единственного — «просто выполнять требования закона, а не приказы партии». Упомянув существующие в СССР удушающие методы партийного контроля буквально за всем, один известный драматург задал вопрос: «Зачем необходимо «руководство» в сфере искусства? Кто руководил Шекспиром, Толстым, Бетховеном или Мольером?»
Под огонь критики, особенно со стороны элиты общества, которая имела частичный доступ к информации, попала и внешняя политика страны. Бывший ранее членом партии Гоминьдан руководитель провинции Юньнань, теперь ставший коммунистом, счел «несправедливым то, что Китай должен оплачивать все расходы по корейской войне» и призвал к сокращению уровня помощи, щедро выделяемой иностранным государствам.
Досталось правящему режиму и за его закрытость и тягу к секретности. «Абсолютно все экономико-статистические показатели являются государственными секретами, — негодовал один экономист, — даже объемы производства щелочи… Что это, как не желание держать людей в государстве тупости?» Он требовал информации о программе индустриализации страны. Другой писал: «Мне приходилось слышать, что крестьяне… питаются только травой и кореньями, и это в районах страны настолько богатых, что там, как считается, текут молочные реки в кисельных берегах. Но в газетах не написано обо всем этом ни строчки…»
Многих критиков режима шокировал разрыв между тяжелой жизнью крестьян и благополучием вождей страны (о которой они знали только мельком). В «Жэньминь жибао» был опубликован отчет о приеме в честь председателя Президиума Верховного Совета СССР Климента Ворошилова, на котором присутствовала тысяча человек. «Для чего такой размах?» — вопрошало одно дацзыбао, когда «местные партийные мандарины используют оскорбления, пытки и заключение под стражу, чтобы выжать из крестьян последнее зерно, которое у них есть?». «Мы должны знать, что разочарованные крестьяне могут выбросить портреты председателя Мао в сортиры», — предупреждал этот отважный автор.
Большая часть этой критики никогда не доходила до народных масс, поскольку Мао допускал появления в печати только отдельных, тщательно отобранных критических высказываний. Все же остальное направлялось в два других канала — семинары и дацзыбао, — которые были недолговечны и легкоуничтожимы. Кроме того, Мао принял меры, чтобы эти отдушины имелись только в изолированных поселениях и закрытых коллективах, в которые не было доступа обычным гражданам страны. Этим коллективам и поселениям не было позволено контактировать друг с другом, а их члены не могли покидать их и распространять свои взгляды. Когда отдельные студенты попытались было начать рассылку рукописных журналов, их самиздат был немедленно конфискован, а сами они были репрессированы, как «контрреволюционеры». Таким образом, инакомыслие держалось под строжайшим контролем, так что народное восстание становилось невозможным.
6 июня 1957 года Мао прочитал размноженную на ротаторе листовку, в которой сообщалось о том, что в руководстве страны существует раскол, а сам Мао назывался главой инакомыслящих, выступающих против «консерваторов». В той информационной пустоте, которую он сам создал, некоторые интеллектуалы пришли к ошибочному выводу, что Мао был либералом. Порой даже раздавались призывы вроде: «Сплотимся вокруг Мао Цзэдуна — Хрущева!» Некоторые даже испытывали беспокойство за Мао: «Кажется, наш дорогой товарищ Мао Цзэдун находится в весьма сложном положении». Ошибочное мнение, что Мао либерал, было опасно для него, потому что могло поощрить инакомыслие.
На следующий день Мао распорядился передать вечером по радио передовую статью из «Жэньминь жибао», в которой говорилось, что недопустимо бросать вызов партии. Поскольку он нажал снова на эту кнопку, машина репрессий опять двинулась вперед к тому, что получило название «борьбы с правым уклоном», продолжавшейся около года. Краткий момент «ста цветов» закончился.
12 июня Мао распространил партийный циркуляр, который следовало огласить для всех членов партии, «кроме ненадежных». В нем было откровенно сказано, что он устроил ловушку. Мао не хотел, чтобы члены партии считали его либералом — в этом случае они сами вполне могли начать исповедовать либеральные ценности.
В этом циркуляре Мао установил квоты на число жертв: от 1 до 10 процентов «интеллигентов» (что просто означало хорошо образованных людей), которых в то время насчитывалось около 5 миллионов. В результате по крайней мере 550 тысяч человек были заклеймены, как «правые». Если некоторые из них и высказывали какие-либо претензии к установленному в стране режиму, то многие вообще молчали и попали в число жертв только для того, чтобы заполнить установленную Мао квоту.
Мао считал писателей, художников и историков бесполезными для общества людьми. Ученые же и технические специалисты были в основном ограждены от репрессий — «в особенности те, кто имеет значительные достижения». Как предписывал закон от сентября 1957 года, они «должны быть абсолютно неприкосновенны». В частности, ученые, побывавшие в Европе и Америке, «не были заклеймены и не подвергались проработкам». Отношение к физикам-ядерщикам и инженерам-ракетчикам было исключительно хорошим. (За все время правления Мао ведущие ученые имели привилегии, превосходящие те, которые предоставлялись очень высоким правительственным руководителям.)
Отдаленной целью всех этих жестоких мер было создать атмосферу, необходимую для более жестких изъятий, направленных на финансирование программы превращения страны в сверхдержаву. Мао придавал особое значение подавлению любого протеста, направленного против его политики по отношению к крестьянству. Заголовок «Жэньминь жибао» гласил: «Осудить вздор, будто бы крестьяне тяжело живут!» Для большей убедительности Мао лично срежиссировал нечто вроде садистского представления. Один из известных в стране людей некогда говорил, что крестьяне живут «на грани голодной смерти», поэтому для него была устроена специальная «ознакомительная» поездка. «Жэньминь жибао» сообщала о том, что всюду, куда бы этот человек ни направился, его встречали толпы численностью до 50 тысяч крестьян, «опровергавших его вздор», так что в конце концов он был вынужден спасаться бегством, спрятавшись под пустыми джутовыми мешками в кузове какого-то автомобиля.
Параллельно с театром осуществлялись и казни. Позднее Мао признал, что он поставил перед высшими руководителями одной из провинций, Хунани, следующую задачу: «Обвинить 100 тысяч человек, арестовать 10 тысяч и казнить тысячу человек. Другие провинции сделают то же самое. Таким образом наши проблемы будут решены».
Показательным примером стало дело трех учителей из одного отдаленного городка в сельскохозяйственном районе провинции Хубэй, казненных по обвинению в якобы устроенной ими демонстрации учеников против сокращения финансирования образования. В результате таких урезываний лишь один учащийся из двадцати мог бы продолжать учебу в старших классах. Демонстрация была названа «Малой Венгрией», и руководство приняло особые меры, чтобы о приговоре этим учителям стало известно по всей стране. Практически достоверно доказано, что Мао лично настоял на смертной казни «зачинщиков», поскольку он приехал в эту провинцию за день до вынесения приговора, а местные власти до последней минуты не решались огласить именно такой вердикт. Об этом случае было широко объявлено, чтобы вселить страх в сельские школы, на которые сокращение финансирования в образовании легло своей основной тяжестью. И такую политику Мао также осуществлял для того, чтобы высвободить больше средств на свою программу превращения страны в сверхдержаву.