Расходы на образование и раньше держались на совершенно недостаточном уровне. Теперь предстояло еще большее их сокращение. Целью Мао было не поднимать уровень образованности общества в целом, но сосредоточить основные усилия в этой сфере на немногочисленной элите, преимущественно в науке и других «полезных» отраслях, сделав остальное население неграмотными или полуграмотными рабами-трудягами. Те средства, которые выделялись на образование, поступали главным образом в города; сельские школы финансирование не получали, некоторые крохи перепадали еще малым городам. В результате лишь крайне незначительное число молодых людей из сельских районов могло рассчитывать на продолжение учебы в высших учебных заведениях.
Даже в городах у молодежи шансы на высшее образование значительно снизились в 1957 году, когда было объявлено, что 80 процентов из 5 миллионов выпускников городских средних школ (то есть 4 миллиона человек) и 800 тысяч из миллиона выпускников начальных школ не смогут продолжать образование. В городах стало нарастать широкое недовольство, и казнь учителей по делу «Малой Венгрии» была еще и предупреждением жителям городов.
Эти казненные не были единственными смертями в проводимой властями кампании: самоубийства стали обычным явлением среди тех, кого заклеймили «правыми». В парке Летнего дворца в Пекине люди, вышедшие рано поутру на зарядку, часто наталкивались на висящие на ветвях деревьев трупы и на утопленников с торчащими из озера ногами.
Большинству из объявленных «правыми» пришлось пройти через адские, хотя и без физических оскорблений, собрания общественности, на которых их клеймили позором. Их семьи становились изгоями общества, их супруги переводились на самые тяжелые работы, а дети теряли всякую надежду на получение хотя бы скромного образования. Чтобы спасти своих детей — и самих себя, — многие люди, получившие клеймо «правых», немедленно разводились со своими супругами. Рушилось множество семей, множились жизненные трагедии равным образом родителей и их детей.
После получения клейма «правого» большинство этих несчастных высылалось на тяжелые работы в отдаленные районы страны. Мао требовалась рабочая сила, особенно для освоения целинных земель. Журналист по имени Дай Хуан описал, как эти депортированные «преступники» просто выбрасывались в местах вроде самых северных районов Маньчжурии, известных как Великая Северная пустошь, и были вынуждены срочно копать себе землянки в промерзлой земле, перекрывая их прелой соломой, при температуре –38°C. Даже при горящем очаге в них «было около десяти градусов ниже нуля…».
«Землянки, крытые соломой, в которых мы жили, насквозь продувались ветром… ели мы одни овощи, да и то не каждый день, не говоря уже о мясе… Мы вставали в пятом часу утра и не прекращали работу до семи или восьми часов вечера… за эти 15–16 часов мы даже ни разу не присаживались, чтобы отдохнуть… А летом нам приходилось вставать в два часа ночи… В сутки мы спали едва три часа…»
Под непрестанные разглагольствования охраны — «Вы здесь, чтобы искупить свою вину! Не старайтесь что-нибудь доказывать или отлынивать от работы!» — этих ссыльных заставили трудиться при питании недостаточном даже для того, чтобы просто поддерживать существование человека. Многие умерли от недоедания, болезней, холода, непосильного труда или несчастных случаев, произошедших во время незнакомой им работы вроде лесоповала.
Этот журналист, Дай, на самом деле высказался уже после того, как узнал, что Мао приготовил западню. Он написал петицию, обращенную к Мао, протестуя против поведения «нового правящего класса», который «устраивает пышные банкеты и приемы», тогда как «десятки тысяч людей… питаются кореньями и корой деревьев». Он даже высмеял культ личности Мао. «Шеф-повар, который приготовит хорошее блюдо, обязательно должен сказать, что сделал это благодаря руководству председателя Мао». «Не считайте себя всеведущим Богом», — предостерегал он Мао.
Жена Дай Хуана развелась с ним, его родственники тоже попали под каток репрессий. Сам Дай едва выжил в Северной пустоши, откуда многие так и не вернулись.
Подавление инакомыслия в среде образованных сограждан началось с 1958 года, сразу же по возвращении Мао с Московской конференции коммунистических и рабочих партий. Мао решил вселить страх и в своих ближайших соратников из высшего эшелона власти, угрожая клеймом «правого» любому из тех, кто попытается воспротивиться проведению программы превращения страны в сверхдержаву. Больше всего его беспокоили отношения с ближайшими соратниками Лю Шаоци и Чжоу Эньлаем, которым в свое время удалось настоять на сокращении программы в 1956 году.
На этот раз Мао прибег к новой тактике: унижению своих самых близких соратников в присутствии десятков провинциальных руководителей. Впервые Мао привлек деятелей второго ранга к участию в прямой атаке на свое ближайшее окружение и своих собственных заместителей. Это было средство как для унижения Чжоу Эньлая и Лю Шаоци, так и для оказания давления на них: Мао стал осыпать своих соратников ужасными обвинениями в присутствии их подчиненных. Он продемонстрировал провинциальным чиновникам методы работы власти на самом высоком уровне и унизил вторую и третью фигуры правящего режима и таким образом наделил властными полномочиями людей, непосредственно отвечающих за уровень сбора сельскохозяйственной продукции.
Он сосредоточил свои усилия на Чжоу Эньлае, занимавшемся планированием и управлявшем всеми мероприятиями этой программы. Мао охарактеризовал Чжоу Эньлая как находящегося «лишь в 50 метрах от правых. Попытки Чжоу сдерживать капиталовложения в военную промышленность были, по словам Мао, вполне в духе венгерского восстания и в «значительной степени вдохновлены правыми». Такие зловещие обвинения были чреваты самыми тяжкими потенциальными последствиями. Чтобы придать им еще более угрожающий характер, Мао в феврале 1958 года сместил Чжоу Эньлая с поста министра иностранных дел, а ведущих дипломатов страны, близких к Чжоу, вынудил участвовать в нападках на него.
Атмосфера вокруг Мао накалилась настолько, что становилась совершенно непереносимой, даже с учетом общей и постоянной напряженности в верхних эшелонах правящего режима. Один из министров, подвергшийся ожесточенной критике, получил тяжелое нервное расстройство. Когда личный врач Мао посетил этого министра, чтобы осмотреть и установить диагноз, то нашел его лежащим в постели, «бормочущим не переставая: «Пощадите меня! Пожалуйста, пощадите меня!» Министра вывезли на самолете в госпиталь в Кантоне. Во время полета он неожиданно упал на колени и, стуча головой в пол, стал умолять: «Пожалуйста, пощадите меня…» Через несколько недель он умер в Кантоне в возрасте сорока шести лет[123].
В разгаре процесса запугивания и поношения своих соратников Мао приказал Чжоу Эньлаю в порядке самокритики признать себя близким к правым, причем сделать это следовало на выступлении перед 1360 делегатами чрезвычайного съезда партии в мае 1958 года. Чжоу покаялся и признал, что способствовал снижению требовавшихся Мао темпов «индустриализации», военная направленность которой теперь была ясна даже этому высшему эшелону присных, равно как и ее катастрофические последствия. Такая самокритика была чрезвычайна болезненной для Чжоу. Свою покаянную речь он писал в течение десяти дней. Обычно аккуратный и даже щеголеватый, премьер-министр все эти десять дней не выходил из своей комнаты, сидя там небритым и нечесаным, да и едва одетым. Секретарь, которому он диктовал текст речи, вспоминает, что Чжоу говорил чрезвычайно медленно, «порой не в состоянии произнести одно слово в течение пяти или шести минут… Поэтому я предложил остаться одному в кабинете, чтобы собраться с мыслями… Время было уже за полночь, поэтому я вернулся в свою комнату и прилег на постель, не снимая одежды и поджидая вызова.
Около двух часов ночи [госпожа Чжоу] вызвала меня. Она сказала: «Эньлай сидит в своем кабинете, глядя в одну точку. Как же вы могли оставить его и лечь в кровать?» Поэтому я последовал [за ней] в [его] кабинет, где она и товарищ Чжоу Эньлай долго спорили…»
Затем Чжоу со слезами на глазах продолжил диктовку. Чжоу Эньлай женился не по любви, они с женой были давними товарищами по партии.
К удовлетворению Мао, на съезде Чжоу выступил с покаянной речью. Атмосфера в зале заседаний съезда была гораздо более напряженной, чем обычно, о чем можно судить по информации в печати, где говорилось, что съезд «заклеймил правых, которые буквально прогрызли себе путь в партию». На коммунистическом новоязе от такой формулировки оставался только один шаг до клейма «агента врага». По сценариям Мао владыки провинций рассказывали съезду, как они раскрывали агентуру правых среди провинциальных кадров. Руководитель провинции Хэнань был заклеймен и отстранен от власти за его высказывания о крестьянах, «которые не могут отрывать от себя слишком много в пользу государству, поскольку буквально умирают с голоду». Хэнань, сказал он, переживает «бесконечные наводнения, засухи и другие природные напасти», а ее жители «должны были сами впрячься в сохи, поскольку большая часть тяглового скота пала от бескормицы».
Лю Шаоци также подвергся ожесточенным нападкам прихвостней Мао на съезде из-за своей роли в сокращении финансирования в 1956 году. Подобно Чжоу, он тоже полностью капитулировал, как это делал каждый, кто занимал хоть какие-то управленческие позиции в программе Мао по превращению страны в сверхдержаву. Заметки Мао ясно демонстрируют, что он был готов обрушиться на любого, кто дерзнет хотя бы на йоту отклониться от предписанной им линии, причем эти нападки могли дойти до обвинения в предательстве («используя нелегальные методы… для осуществления своей оппозиционной деятельности»). К концу съезда выяснилось, что ничего этого не потребуется, поскольку все сдались.
Лю Шаоци вспоминал, что Чжоу Эньлай, второй человек в государстве, был так деморализован, что даже спрашивал Мао Цзэдуна: «Может быть, мне лучше подать в отставку с поста премьер-министра?» Ему было велено не умничать, и он даже остался де-факто руководить всей внешней политикой, хотя ему еще не был формально возвращен пост министра иностранных дел. Теперь Мао мог быть вполне уверен, что может не опасаться каких-либо неожиданностей по отношению к его режиму власти. Человек, пришедший на место Чжоу Эньлая в качестве министра иностранных дел, Чэнь И, печально заметил про себя, что ему выпала роль «не более чем возвысившегося балаганного шута».