Мао обратил свое негодование на Чжоу. Он накопил много претензий к Чжоу по всему комплексу взаимоотношений с Америкой. Хотя Мао тайно руководил подготовкой визита американского президента и ему принадлежала идея покончить с дипломатической изоляцией Пекина, со стороны казалось, что Чжоу обрел доверие. (Можно провести некоторые параллели с ревностью Никсона к Киссинджеру.) 4 июля 1973 года Мао послал обращение в Политбюро, в котором утверждалось, что Чжоу был «ревизионистом», и его заставили пройти еще один круг самобичевания.
Едва только этот кошмар закончился, куда более страшный удар обрушился на голову Чжоу. Киссинджер возвратился в Китай в ноябре (теперь уже в качестве госсекретаря) и нанес заключительный удар по амбициям Мао. За девять месяцев до этого Киссинджер обещал, что Вашингтон будет стремиться к установлению полных дипломатических отношений «после [промежуточных] выборов в конгресс в 1974 году». Теперь он сказал, что «внутренняя ситуация» в США препятствует немедленному разрыву отношений с Тайванем, на чем Пекин настаивал, как на предпосылке для установления полных дипломатических отношений. Мао не должен был править Тайванем, в противном случае он потерял бы дипломатическое признание со стороны Америки.
Но еще хуже для Мао было то, что его мечты о достижении военного могущества благодаря помощи США не привели ни к чему. Киссинджер мог предложить только систему «дальнего обнаружения», с помощью которой можно было отслеживать советские ракетные запуски. «Я должен изучить это», — ответил Чжоу. Киссинджер больше ничего не добавил. Это предложение не заинтересовало Мао, поскольку он на самом деле не очень верил в вероятность советского нападения. Китайцы прекратили разговоры о военном союзе с Америкой или о «советской угрозе» Китаю[155].
Мао видел причину провала в уотергейтском скандале, который тогда угрожал президентству Никсона и лишил его возможности принимать рискованные решения. Мао беседовал с Киссинджером об «Уотергейте»[156], говоря, что он от этого «не в восторге»; он не мог понять, из-за чего возникло «пуканье». Он неустанно выступал против «Уотергейта» перед иностранными государственными деятелями. Президенту Франции Помпиду он сказал, что он не понял, из-за чего вся «суматоха». «Что плохого в магнитофонных записях? — спросил он премьер-министра Таиланда. — Разве правители не имеют права управлять?» — настаивал он. В мае 1974 года, когда Никсон был близок к полному краху, Мао спросил бывшего британского премьер-министра Хита: «Вы можете протянуть ему руку, чтобы вытащить из этой переделки?»
Из-за уотергейтского скандала Никсон был вынужден уйти в отставку 9 августа 1974 года. Менее известен тот факт, что «Уотергейт» также положил конец мечтам Мао о превращении Китая в сверхдержаву.
К тому времени эта программа Мао переживала нелегкие времена, несмотря на то что в течение двух десятилетий на нее тратилась огромная часть национальных вложений. Весь сектор новейших технологий военно-промышленного комплекса производил некачественное и непригодное для использования оборудование, отчаянно нуждался в иностранных технологиях. На СССР теперь рассчитывать не приходилось, и Мао надеялся, что Америка вдохнет в него жизнь. Но визит Киссинджера в ноябре 1973 года, омраченный «Уотергейтом», положил конец этим надеждам. Мао оказался не способен придумать новую стратегию. Будучи по природе интриганом и азартным игроком, даже он в конечном итоге оказался в тупике.
Мао было уже восемьдесят лет, и он был очень болен. Он наконец смирился с мыслью, что Китай не станет сверхдержавой при его жизни. Он не мог доминировать над всем миром или хотя бы над какой-то его частью, кроме Китая[157].
Разочарование Мао немедленно стало очевидным для американцев. Дальнейшие встречи были отменены китайской стороной, и сотрудничество между двумя странами пошло на спад. Китайско-американские отношения были, «по существу, заморожены». Киссинджер отмечал, что его следующие поездки в Китай «были откровенно прохладными и сдержанными». Он не видел Мао в течение двух лет, а за спиной Киссинджера Мао постоянно обливал его грязью в своем ближайшем окружении. Даже бывшему британскому премьер-министру Хиту он говорил в 1974 году: «Я думаю, что Генри Киссинджер просто маленький, жалкий человек. Он дрожит от нервного напряжения каждый раз, когда приезжает на встречу со мной». 21 октября 1975 года Киссинджер снова встретился с Мао, чтобы договориться о визите преемника Никсона Джералда Форда. Он предложил американскую военную помощь, явно будучи уверенным, что Мао еще заинтересован в ней. Но Мао отклонил его предложение: «Что касается военных аспектов, то мы не будем обсуждать их теперь». Когда Форд позднее посетил Китай в том же году, Мао держался дружелюбно, но отстраненно.
Ярость Мао и его разочарование были главным образом обращены на Чжоу. В ходе своего визита в ноябре 1973 года госсекретарь заметил, что Чжоу «казался необычно неуверенным»; «прежняя хватка и искорка куда-то исчезли». Как только Киссинджер уехал, подчиненные Чжоу в министерстве иностранных дел, включая ближайших сотрудников, которые работали с ним в течение многих десятилетий, по приказу сверху были вынуждены наскакивать на него наделями, обвиняя его в якобы проваленных переговорах с американцами. Развитие рака у Чжоу возобновилось, и эти нападки испортили ему много крови. Мао был прекрасно информирован о плачевном состоянии Чжоу. Об этом ему сообщали две молоденькие выскочки из министерства иностранных дел, с которыми он поддерживал очень близкие отношения: одна из них была его племянницей, а другая — его переводчицей с английского языка по имени Нэнси Тан.
Мао также использовал для неблаговидных дел свою жену, которая обвинила Чжоу в «капитулянтстве» по отношению к американцам. Когда Чжоу попробовал защититься, она прервала его: «Вы действительно пустомеля!»
В течение этих мучительных недель Чжоу продолжал работать. 9 декабря он присутствовал на встрече Мао с королем и королевой Непала. После того как королевская чета уехала, Мао сказал Чжоу с ухмылкой: «Премьер-министр, разве вы были ограничены во времени, чтобы сделать это? Премьер-министр у нас на самом деле жалкий. Его так нелепо прикончили эти потаскушки». Когда Чжоу уехал, «потаскушки» — племянница Мао и Нэнси Тан — начали ругать Мао: «Как вы можете так говорить о нас?» Мао кокетливо отвечал: «Но это правда, это вы все сделали!» Он получал удовольствие от издевательств над Чжоу.
После встречи с непальцами была опубликована официальная фотография. На ней можно было видеть, что Чжоу сидел на твердом стуле (который обычно предназначается для младшего переводчика) с краю от высокопоставленных лиц. Это было нечто большее, чем мелкое оскорбление. В коммунистическом мире место, которое занимал на трибуне или во время официальной встречи тот или иной руководитель, являлось очевидным свидетельством его возвышения или падения. Люди начали избегать сотрудников Чжоу.
В конечном счете Мао приказал прекратить дальнейшие преследования Чжоу. Вволю потешившись, играя на достоинстве и энергии Чжоу, Мао все еще хотел иметь возможность пользоваться его услугами. В качестве последнего крупного вклада во внешнюю политику Мао Чжоу должен был проконтролировать захват у Южного Вьетнама в январе 1974 года стратегически важных Парасельских островов (Сиша) в Южно-Китайском море. Причем это надо было сделать до того, как их успели бы захватить вьетнамские «товарищи» Пекина.
В то время Чжоу терял так много крови, что нуждался в переливаниях два раза в неделю. Кровь часто забивала его уретру так, что он не мог освободиться от мочи, и его врачи видели, как он подпрыгивает и катается по полу в страшных муках, пробуя протолкнуть сгущенную кровь. Даже в таком состоянии он все еще подвергался преследованиям. Во время одного переливания пришло сообщение, что его срочно вызывают на Политбюро. Его врач просил подождать всего двадцать минут, чтобы закончить переливание. Через несколько минут под дверь было просунуто послание от жены Чжоу, в котором говорилось: «Пожалуйста, скажите премьер-министру, что он должен идти». Чжоу не смог удержать вспышку гнева, когда сказал: «Выведите иглу!» Как выяснилось позже, на самом деле не было ничего срочного.
Просьба докторов к Мао оказать Чжоу надлежащую хирургическую помощь встретила хамский отказ 9 мая 1974 года: «Операции пока исключены. Этот вопрос больше не подлежит обсуждению». Мао намеревался позволить опухоли терзать Чжоу вплоть до самой смерти. Сам Чжоу практически умолял Мао через четырех представителей, назначенных последним, чтобы контролировать правильность оказания ему медицинской «помощи». На этот раз Мао неохотно дал согласие: «Пусть примет Туна Разака, а затем мы обсудим эту проблему». Разак, малазийский премьер-министр, прибыл в конце мая, и Чжоу лег в больницу 1 июня — после того, как подписал коммюнике, устанавливающее дипломатические отношения с Малайзией. Только теперь ему разрешали сделать первую операцию, спустя два года после того, как у него обнаружили рак. Не вызывает сомнения, что именно из-за этой задержки он умер девятнадцать месяцев спустя и раньше, чем Мао.
Мао разрешил сделать Чжоу хирургическую операцию только потому, что сам почувствовал ухудшение собственного здоровья. Он был почти слепым, еще больше его беспокоило то, что он начал терять контроль над своим телом. В такой ситуации он не захотел загонять Чжоу в угол, чтобы у того не возникло чувство, что ему больше нечего терять и он может пойти на крайние меры.
Спустя месяц после операции Чжоу получил потрясающее сообщение: Мао страдал от редкой и неизлечимой болезни и ему осталось только два года жизни. Чжоу решил не передавать эту информацию Мао.
Это знание изменило отношения между Чжоу и Мао. Чжоу стал теперь намного более смелым человеком.