Мао прикрывался идеологическими мотивами — борьбой с классами эксплуататоров, но тот факт, что организуемые им набеги ничем не отличались от бандитских налетов, был постоянной причиной недовольства в рядах бойцов, особенно командиров. В декабре 1927 года верховный командующий Чэнь Хао попытался во время одной из разбойничьих экспедиций увести войска. Мао тут же бросился на место событий вместе с отрядом своих сторонников, арестовал Чэня и впоследствии показательно казнил перед строем. Мао чуть было не потерял армию: всего несколько месяцев спустя после того, как он овладел войском, все старшие офицеры сбежали от него.
Уступая пожеланиям солдат принимать участие в разработке набегов, Мао создал солдатские комитеты, а одновременно с этим систему тайных партийных ячеек, которые подчинялись только самому Мао, как партийному лидеру. Даже офицеры, занимавшие высшие командные должности, не знали, кто является партийцем, а кто нет. Таким образом, Мао стал использовать не только коммунистические лозунги, но и коммунистическую систему управления и контроля.
Однако, несмотря на все это, хватка его оставалась далеко не железной, и сам он особой популярности не приобрел, а значит — не ослаблял бдительности в отношении личной безопасности. Именно тогда он впервые начал строить свою грозную, хоть и подчас невидимую, систему. Для начала он набрал около сотни человек личной охраны, и это количество постоянно росло. Он выбрал несколько домов в разных частях бандитской территории и снабдил их всем необходимым. У каждого дома имелся потайной выход, например дыра в стене — ход, ведущий в горы. И позже, во времена Великого похода, Мао останавливался только в тех домах, где был потайной выход для безопасного бегства.
Мао жил стильно. Одна из его резиденций, Восьмиугольный павильон, была особенно примечательна с архитектурной точки зрения. Потолок просторной главной части, открывающейся в широкий двор на берегу реки, состоял из трех слоев восьмиугольных деревянных панелей, сходящихся по спирали к небольшой стеклянной крыше. Раньше этот дом принадлежал местному врачу, которому теперь пришлось переселиться в угол двора, но дозволено было продолжать практику — ведь у самого Мао постоянно что-нибудь болело.
Еще один из домов Мао, расположенный в крупном городе Лунши, тоже принадлежал раньше врачу и тоже был великолепен. Его странная красота отражала былое процветание города. Этот огромный дом наполовину представлял собой европейскую каменную виллу, с изящной крытой галереей над рядом римских арок, а наполовину — кирпично-деревянный китайский дом, с рядами загнутых кверху карнизов и окон с искусными решетками. Из одной части в другую вела изысканная восьмиугольная дверь.
Настоящим штабом Мао в Лунши был роскошный двухэтажный дом, занимавший 2 тысячи квадратных метров земли, где когда-то, до появления Мао, размещалась лучшая школа трех провинций. Весь верхний этаж здания был с трех сторон открыт, и оттуда открывался вид на реку и облака. Так было сделано для того, чтобы в жаркие летние дни учеников мог обдувать ветерок. Заняв это здание, Мао положил начало новой традиции. С тех пор, где бы он ни появлялся, обосновывался всегда в школах, местных храмах или католических церквях (в удаленных сельских районах Китая обычно это были самые прочные здания). Это были не только самые лучшие здания, но и единственные достаточно вместительные для проведения собраний. Разумеется, все школьные занятия на этом прекращались.
За весь пятнадцатимесячный период своего пребывания на бандитской территории Мао лишь трижды поднимался в горы, общим сроком менее чем на месяц. Да и то особыми лишениями эти походы отмечены не были. Когда он ездил на встречу с бандитским вожаком Цзо, то размещался в прекрасном белом доме, ранее принадлежавшем кантонскому лесоторговцу. Мао щедро развлекали, в его честь закалывали сзиней и баранов.
Очертания той жизни, которую Мао будет вести впоследствии, придя к власти, уже начали вырисовываться. У него появилась личная прислуга, включая управляющего, повара, помощника повара, в обязанности которого входило снабжение Мао водой, конюха, ухаживавшего за лошадкой своего хозяина, и секретарей. Задачей одного из мальчиков на побегушках было снабжение Мао сигаретами определенной марки из Лунши. В обязанности другого входил сбор книг и газет во время очередного грабительского набега.
Практически сразу же, устроившись на бандитских землях, Мао приобрел себе и жену — третью по счету. На тот момент, когда она познакомилась с Мао, Гуйюань только что исполнилось восемнадцать лет. Это была симпатичная молодая женщина, большеглазая, с высокими скулами, миндалевидным лицом и гибкой фигуркой. Она родилась в богатом уезде Юнсинь, и родители, владельцы чайной, назвали ее Гуйюань (гуй — османтус, юань — круглый), потому что она родилась осенним вечером, когда круглая луна сияла над цветущим османтусом. Она ходила в миссионерскую школу, которую держали две дамы из Финляндии, но попытки воспитать из нее леди не вызывали у девушки восторга. Ее беспокойному темпераменту никак не подходил традиционно предписанный женщине замкнутый уклад жизни — ее манил широкий мир, мир наслаждений и действий. Поэтому, когда летом 1926 года в ее город вошла армия Северного похода, она вступила в коммунистическую партию. Вскоре она уже выступала с публичными речами, приветствуя войска. В возрасте всего шестнадцати лет она была назначена главой женского отделения нового правительства по всей провинции и начала с того, что обрезала волосы — в то время это было поступком шокирующим и поистине революционным.
Год спустя, после разрыва с Чан Кайши коммунисты и активисты вынуждены были скрываться. В их числе были родители и младшая сестра Гуйюань, успевшие тоже вступить в партию. Старший брат девушки, тоже коммунист, попал в тюрьму вместе с многими другими, но благодаря дружбе с бандитом Юанем ему устроили побег. Гуйюань, как и брат, бежала вместе с разбойниками и вскоре тесно подружилась с женой Юаня. Цзо, второй бандитский вожак, у которого на тот момент было уже три жены, подарил ей маузер.
Когда появился Мао, Юань приставил девушку к нему в качестве переводчика. Мао не знал местного диалекта и так никогда его и не выучил. Так что, как и в последующих своих путешествиях, с местным населением он общался через переводчика.
Мао сразу же принялся ухаживать за девушкой, и к началу 1928 года они «поженились» — безо всяких формальных церемоний, если не считать пиршества, устроенного женой Юаня. Прошло всего четыре месяца с того момента, как в августе 1927 года Мао бросил Кайхуэй, мать троих его сыновей. За весь этот период он написал ей всего одно письмо, упомянув, что у него болит нога. После новой женитьбы он и думать забыл о предыдущей семье.
В отличие от безумно любившей Мао Кайхуэй Гуйюань шла за него замуж с неохотой. У красивой женщины среди множества мужчин было достаточно поклонников, и тридцатичетырехлетнего Мао она считала «староватым» и «недостойным» ее, как поведала по секрету подруге. В частности, ухаживал за ней и младший брат Мао, Цзэтань, проворный красавец. «У моего брата уже есть жена, — говорил он. — Будь лучше со мной». Однако она все же выбрала старшего Мао, поскольку, по позднейшему собственному признанию, «нуждалась в политической защите в таком окружении».
В обществе, состоящем из множества сексуально неудовлетворенных мужчин и крайне небольшого количества женщин, отношения Мао с Гуйюань сразу же вызвали массу слухов. Мао соблюдал осторожность и избегал появления на публике в обществе Гуйюань. Когда они вдвоем проходили мимо дома, где разместили раненых солдат, он просил Гуйюань идти поодаль.
К концу первого года их совместной жизни Гуйюань решила расстаться с Мао. Она призналась одной из подруг, что женитьба на Мао оказалась ошибкой и «большой жертвой» с ее стороны. Когда в январе 1929 года Мао решил покинуть бандитские земли, она безуспешно попыталась остаться. Гуйюань явно хотела бросить не только Мао; водоворот событий захлестнул ее еще подростком, и теперь ей настолько хотелось вырваться из него, что она готова была рискнуть даже тем, чтобы попасть в плен к врагам красных. Но Мао приказал взять ее с собой «любой ценой». Всю дорогу она плакала и падала с лошади, пока охранники Мао не привязали ее к седлу.
Отношения Мао с партией возобновились в апреле 1928 года, когда на его территорию прибыло в поисках убежища крупное воинское соединение красных — около тысячи человек из числа выживших наньчанских мятежников, на которых бандитский вожак положил глаз с самого начала. Их армия была разбита, поскольку русские не доставили на побережье обещанного оружия. Командовал остатками войска сорокаоднолетний офицер по имени Чжу Дэ, бывший профессиональный солдат в звании бригадира, практически ветеран среди двадцатилетних, по большей части красных солдат. В возрасте тридцати с небольшим лет он уехал в Германию, вступил в партию и отправился в Россию на обучение военному делу. Это был бодрый, энергичный человек, прирожденный солдат; он легко спускался до уровня рядовых, ел вместе с ними и шел маршем вместе с ними, нес, как и все, винтовку и скатку и был одет в обычные соломенные сандалии и бамбуковую шляпу. Его всегда можно было увидеть в первых рядах.
Мао давно мечтал обладать наньчанскими мятежными частями и, прибыв на бандитскую территорию, сразу же прислал Чжу письмо с предложением присоединиться к нему, но Чжу его отверг, как верный партиец, получив в канун нового, 1928 года соответствующее письмо из Шанхая. Из-за бестолковой тактики Москвы и чрезмерной жестокости восстание провалилось. Согласно свидетельствам современников, среди повстанцев господствовала политика «перебить всех классовых врагов до единого и сжечь их дома» и лозунги «Жги, жги, жги! Убей, убей, убей!». Любой, кто не выражал активного желания убивать и жечь, клеймился, как «цепной пес помещиков, заслуживающий смерти».
В соответствии с этой политикой