Чан манипулировал красными, связываясь с собственными войсками по радио и понимая, что радиограммы будут перехвачены. Красные «постоянно перехватывали и расшифровывали вражеские радиограммы и знали намерения и передвижения врага как свои пять пальцев». Однако Чан не менял шифры, и красные двигались туда, где вражеских войск не было вообще или было очень мало.
Для уверенности в том, что красные пойдут путем, намеченным Чаном, и чтобы исключить любое изменение в полученных ими приказах, до эвакуации красных Чан решил нанести колоссальный информационный удар. В июне националисты тайно захватили радиостанцию КПК в Шанхае, связующее звено между Жуйцзинем и Москвой. В течение нескольких месяцев радиостанция работала под контролем националистов, а в октябре они вообще ее закрыли. КПК попыталась восстановить связь, послав в Шанхай квалифицированного радиооператора, но он сразу же переметнулся в лагерь противника. К нему подослали убийц. В первый раз они промахнулись, но со второй попытки сумели убить его прямо в постели в немецком госпитале. С того момента Шанхай в большой степени стал бесполезным для КПК, хотя остался важной базой московских секретных служб.
Чан воспользовался Великим походом для подготовки к обмену красных на сына. Перед самым выходом с Жуйцзиньской базы он по дипломатическим каналам послал просьбу о возвращении сына. 2 сентября 1934 года Чан записал в своем дневнике, что «составлено официальное заявление о возвращении Цзинго домой». В решающий период эвакуации, в октябре — ноябре, Чан нашел способ четко передать русским, что закрывает глаза и позволяет красным уйти. Он покинул линию фронта и удалился в противоположном направлении на тысячу километров, отправившись в длительную сорокадневную поездку по Северному Китаю.
Москва сделала верный вывод. В течение всего времени между получением просьбы Чана об освобождении сына и тем днем, когда Мао с компанией переправились через реку Сян и без боев миновали линии укреплений националистов, Москва вела усиленную слежку за заложником. Цзинго, прежде работавший в деревне и на сибирской золотой шахте, теперь трудился на заводе на Урале. Как впоследствии вспоминал он, «с августа до ноября 1934 года я вдруг… оказался под неусыпным надзором русского НКВД. Каждый день меня преследовали два Человека».
В начале декабря, сразу после того, как красные китайцы прошли мимо последних бункеров, Чан снова спросил о сыне (о чем НКВД проинформировал Цзинго). Однако русские сказали Чану, что его сын возвращаться не желает. «Нет конца отвратительному обману русского врага, — записал Чан в дневнике, хотя и сказал, что может «спокойно справляться с проблемой». — Я чувствую, что действительно продвинулся вперед, поскольку могу даже не обращать внимания на семейное горе». Чан понимал, что его сын будет в безопасности, если он еще больше сделает для красных.
Глава 13Великий Поход II: рядом с властью (серый кардинал) (1934–1935 гг.; возраст 40–41 год)
К середине декабря Чан завел Великий поход в Гуйчжоу, первую из провинций, которые он намеревался взять под свой контроль. Как он и предвидел, появление сорокатысячной Красной армии повергло местного военачальника в панику. Чан «давно хотел захватить Гуйчжоу, — вспоминал позже этот военачальник. — Теперь армия центрального правительства преследовала Красную армию по пятам, и я ничего не мог поделать… Я был в смятении. В тех обстоятельствах мне не оставалось ничего другого, как перейти в подчинение Чана». 19 декабря 1934 года восемь дивизий армии центрального правительства вошли в столицу провинции и немедленно приступили к строительству аэропорта и дорог. Вскоре они заняли ключевые позиции и, по словам все того же военачальника, «превратились из гостей в хозяев».
Затем Чан погнал Красную армию на север к своей следующей цели, Сычуани, оставив лишь один проход и заблокировав все другие дороги. Здесь Чан планировал повторить захват Гуйчжоу и затем погнать красных еще дальше на север, в Шэньси. Но действительность начала отклоняться от заранее составленного сценария, поскольку Мао повел себя непредсказуемо: он преисполнился решимости не идти в Сычуань. Его мотив не имел никакого отношения к Чану и объяснялся борьбой за власть внутри собственной партии.
Мао стал принимать активные меры к захвату руководства в партии, как только участники похода вошли в Гуйчжоу. Для этого ему необходимо было внести раскол в ряды своих партийных врагов и обязательно подружиться с двумя главными членами руководства, с которыми прежде он был не в самых лучших отношениях: с Ван Цзясяном, прозванным Красным профессором, и Ло Фу, отобравшим у него пост премьер-министра. В прошлом Мао ожесточенно спорил с ними, но теперь, когда они оба затаили злобу против человека номер один в партии Бо Гу, стал грубо им льстить.
Они оба учились в Москве с Бо, который был моложе их, но опередил и стал боссом и даже иногда исключал их из процесса принятия решений. Бо «вывел меня из игры», через многие годы скажет Ло Фу, что и толкнуло его в объятия Мао. «Я чувствовал, что совершенно лишен власти, и это меня глубоко оскорбляло, — вспоминал Ло. — Помню, как однажды перед отъездом товарищ Цзэдун разговаривал со мной, и я откровенно рассказал ему о своих обидах. С тех пор я сблизился с товарищем Цзэдуном. Он предложил мне сплотиться с ним и товарищем Ван Цзясяном — так сложилось трио, возглавляемое товарищем Мао».
Это трио путешествовало вместе, обычно раскинувшись на носилках. Бамбуковые носилки, лошадь и носильщики для переноски личных вещей полагались нескольким лидерам. Большинство руководства несли почти весь Великий поход, включая и самые изнурительные участки пути. Мао даже распланировал свою транспортировку. Жена Ло Фу вспоминала, как он занимался приготовлениями вместе с Красным профессором и демонстрировал свою гениальность. «Он сказал: «Взгляните, мы разработали собственные носилки… нас понесут». Он и Цзясян выглядели очень самодовольными, показывая мне свои «произведения искусства»: их носилки имели очень длинные бамбуковые шесты, чтобы носильщикам легче было подниматься в горы, и брезентовые тенты… для защиты [пассажира] от солнца и дождя».
Мао сам через несколько десятилетий сообщил своим сотрудникам: «В марте я лежал на носилках. Что я делал? Я читал. Я много читал». Носильщикам было гораздо тяжелее. Участники похода вспоминали: «Карабкаясь в горы, те, кто несли носилки, иногда могли передвигаться лишь на коленях, стирая не только кожу, но и плоть, пока добирались до вершины. На каждой из покоренных гор оставалась цепь следов из их пота и крови».
Путешествуя на чужих плечах, Мао и двое ревнивых соратников Бо Гу замышляли партийный переворот. Когда ширина дороги позволяла, их несли бок о бок, на узких тропинках, когда носильщикам приходилось вытягиваться вереницей, они ложились в носилках головой друг к другу. Одно совещание провели в апельсиновой роще, позолоченной спелыми фруктами, сверкающими среди ярко-зеленых листьев. Носильщики остановились передохнуть и сложили свои ноши рядышком. Троица решила разработать план «свержения» Бо вместе с немецким советником Брауном и передать Мао контроль над армией. Поскольку Мао все еще не пользовался популярностью и даже не был членом Секретариата, на том этапе он не мог рассчитывать на высший партийный пост. Эта должность отводилась Ло Фу, единственному члену троицы, входившему в Секретариат. Наградой Красного профессора должно было стать полноправное членство в Политбюро. Троица приступила к организации заседания для обсуждения причин гибели Советской республики.
Бо Гу согласился на «вскрытие». На самом деле он так сильно переживал эту катастрофу, что коллеги, видевшие, как он несколько раз наставлял на себя пистолет, боялись, как бы он не совершил самоубийство.
Итак, 15–17 января 1935 года в городе Цзуньи на севере Гуйчжоу собралось двадцать человек, члены Политбюро и избранные военачальники. Большую часть времени занял животрепещущий вопрос об ответственности за крушение Китайской советской республики. Троица Мао возлагала вину на ключевых лидеров допоходного периода, особенно на Бо и Брауна.
По общепринятому мнению, Мао стал лидером партии и армии на заседании в Цзуньи, и решение это было принято большинством. На самом деле в Цзуньи Мао не назначили ни лидером партии, ни командующим армией. Бо Гу, поддержанный большинством, остался человеком номер один в партии; все согласились с тем, что его нельзя винить в потере Жуйцзиня. Браун, как единственный иностранец, очень подходил для роли козла отпущения и был отстранен от военного командования. Однако, хотя оба участника сговора с Мао предложили его в командующие, никто их, похоже, не поддержал, и главным военачальником утвердили Чжоу Эньлая, наделив его «обязанностью принимать окончательное решение по военным вопросам»[35].
Правда, в Цзуньи Мао совершил один решающий прорыв: он стал членом Секретариата, коллектива, принимающего решения. Прежний состав этой группы был определен Москвой в январе 1934 года. Из семи ее членов четверо участвовали в Великом походе: Бо Гу, Чжоу Эньлай, Ло Фу и некий Чэнь Юнь. Остальными тремя были Сян Ин, Ван Мин, представитель КПК в Москве, и Чжан Готао, тогда лидер второй по величине революционной базы. В Цзуньи Красный профессор предложил ввести Мао в Секретариат. На самом деле Красный профессор не имел права выдвижения кандидатов, поскольку не был полноправным членом Политбюро. Однако Бо Гу, страдавший от сознания своей вины, был слишком деморализован, чтобы возражать, и предложение прошло. С Москвой не посоветовались, поскольку прервалась радиосвязь.
Попав в Секретариат, Мао получил возможность им манипулировать. В марте 1935 года из остальных четырех членов Ло Фу уже был его союзником, а Чэнь Юня власть не интересовала; часто он просто отсутствовал, занимаясь вопросами снабжения. Оставались Чжоу и Бо. Мао поставил себе задачу отколоть Чжоу от Бо, пользуясь тактикой кнута и пряника, но больше все же — кнута: шантажировал и грозил возложить ответственность за прошлые провалы на него. В Цзуньи решили вынести резолюцию о том, как была потеряна Советская республика, и подельник Мао Ло Фу умудрился сделать так, что проект резолюции поручили ему, хотя обычно это возлагалось на первого человека в партии.