Она не могла уже выносить измен Мао. Однажды ночью в июне Смедли, находившаяся в своем яодуне, услышала крики Гуйюань: «Свинья, мерзавец, не пропускаешь ни одной юбки! Как ты посмел пробраться сюда, чтобы переспать с этой буржуазной дрянью?!» Смедли подошла к выходу и увидела, как Гуйюань набрасывается на Мао с фонарем, а его телохранитель наблюдает за этой сценой. Протесты Мао, что он всего лишь говорил с Лили, не возымели успеха. Гуйюань набросилась на Лили, расцарапала ей лицо, вырвала волосы, а Мао спокойно смотрел.
После этого Гуйюань набросилась на Смедли: «Империалистическая тварь! Ты всему виной, убирайся отсюда!» Она ударила Агнес, и та тоже ударила ее. Гуйюань упала на колени и кричала, обращаясь к Мао: «Что ты за человек? Что за муж, что за коммунист? Как ты можешь позволить империалистической твари бить меня прямо у тебя на глазах?» Когда Мао велел телохранителю поднять жену, Гуйюань толкнула его на землю, и в конце концов ее сумели унести три человека в сопровождении безмолвного Мао.
Вскоре Смедли собралась на родину. А Лили не просто изгнали из Яньаня, но и вычеркнули из списка коммунистической партии, и ее имя навсегда исчезло из истории.
Мао продолжал заводить романы с другими женщинами, в том числе и с писательницей Дин Лин. Хотя она была довольно полной, мужеподобной и не особенно красивой женщиной, Дин Лин отличалась умом и яркой индивидуальностью. Мао прислал ей стихотворение, в котором были приблизительно такие строки: «С чем мне сравнить ваше изящное перо? С тремя тысячами маузеров и лучших солдат». Позднее Дин Лин вспоминала, как они часто встречались с Мао. Однажды он в шутку сравнил Яньань с маленьким императорским двором и принялся писать имена своих соратников, прибавляя к ним разные титулы, которые изобретала Дин Лин. «После этого он внезапно сказал: «Дин Лин, мы изобрели сотню придворных с гражданскими и военными чинами. Раз уж мы императорский двор, пусть даже маленький, нам нужны императорские наложницы в трех дворцах и шести павильонах! Называй имена, а я буду награждать их титулами».
Для Гуйюань постоянные измены мужа стали последней каплей. За их более чем десятилетний брак она не смогла привыкнуть к жестокости Мао. Особенно ее обижало его равнодушие к ее частым и тяжелым беременностям, в том числе и во время Великого похода, и шутка Мао, что она рожает детей так же легко, как курица несет яйца. Хотя Мао был равнодушен к детям и совершенно не переживал, когда четверо из них умерли, а остальные были заброшены, он все же исправно делал жену беременной. Их пятый ребенок, девочка по имени Цзяоцзяо, родилась в 1936 году в Баоане в ужасающих условиях: повсюду бегали скорпионы и крысы. Год спустя Гуйюань снова забеременела, и у нее началась депрессия. Частые роды в тяжелых условиях сильно подорвали ее здоровье, а семейной жизни у нее давно уже не было. И вот теперь ее муж не скрывал своих отношений с другими женщинами.
После того как коммунисты устроились в Яньане, часть высокопоставленных лидеров партии, получивших ранения, смогла отправиться на лечение в Россию. Чтобы облегчить страдания, причиняемые засевшей в теле шрапнелью, Гуйюань тоже поехала в Россию в начале октября 1937 года. Их годовалая дочь осталась в Яньане.
Гуйюань прибыла в Москву в разгар зимы. Жившие в Москве китайцы тут же предупредили ее и других прибывших, чтобы они не связывались со знакомыми. В Советской России началась широкомасштабная партийная чистка, и многие китайцы были арестованы. Именно в этой полной изоляции и в постоянном страхе Гуйюань родила мальчика, которого назвала русским именем Лев. Через полгода он умер от пневмонии. Гуйюань была безутешна. Целыми днями она просиживала на скамейке перед крошечным могильным холмиком в саду, повторяя имя ребенка и плача.
От мужа сочувствия было ждать бесполезно. Когда родился ребенок, Гуйюань написала мужу, что мальчик похож на него. Мао не ответил. Никак не отреагировал он и на смерть сына. Летом 1939 года, почти через два года после того, как они расстались, Гуйюань узнала, что Мао опять женился. Она регулярно встречалась с другими не говорящими по-русски китайцами, чтобы послушать отрывки из советских газет на китайском. В этот раз переводчик читал статью известного русского режиссера Романа Кармена о его встрече с Мао. Кармен упоминал, что Мао и «его жена» в лунном свете вышли из своей пещеры проводить его. От этой небрежно брошенной фразы у Гуйюань сжалось сердце. По словам людей, деливших с ней комнату, она беспокойно ворочалась несколько ночей. Гуйюань уже давно страдала сильной бессонницей, а теперь была на грани нервного срыва. Ее состояние еще более ухудшилось, когда она получила коротенькую весточку от Мао: «Надеюсь, ты будешь упорно учиться и сделаешь успехи». Одним предложением Мао объявил о распаде их брака: «С этих пор мы всего лишь товарищи по партии».
Так как Мао повторно женился, он не хотел, чтобы Гуйюань возвращалась в Китай. Когда в 1939 году друзья, с которыми она приехала в Советский Союз, собирались на родину, пришла телеграмма из Яньаня, где ей было приказано остаться. В результате девочка, родившаяся за год до отъезда Гуйюань, несколько лет была сиротой. Цзяоцзяо все дни проводила в детском саду для детей партийной элиты. Когда других детей уводили домой родители, за ней никто не приходил. Позднее она вспоминала, что вместе с ней оставался и мальчик, который постоянно плакал: «Хочу к маме, хочу к папе! Хочу домой!» Цзяоцзяо не понимала, что означают эти слова. Повзрослев, она говорила своей подруге, тихо, но не без горечи: «В те дни я была сиротой при живых родителях!»
В четыре года Цзяоцзяо привезли в Россию к матери. Гуйюань долго и крепко обнимала свою дочь, обливаясь слезами, а Цзяоцзяо была ужасно счастлива. Ее заворожили кудрявые волосы матери, юбка и кожаные туфли на высоком каблуке, так не похожие на то, что носили женщины в Яньане, предпочитавшие мешковатые штаны и некрасивые хлопковые тапочки — одеяние, с которым приходилось смириться даже тем, кто приезжал из городов, где у власти были националисты. Но здоровье Гуйюань было уже серьезно подорвано — результат частых беременностей, страданий во время Великого похода, а также воспоминаний об умерших и заброшенных детях и долгих лет тоскливого одиночества. Возможно, ее преследовали ужасы, которые она пережила во время революции. Скоро у Гуйюань случился нервный срыв, и все зло она срывала на дочери: другие дети слышали, как кричала Цзяоцзяо, когда мать била ее. Гуйюань поместили в психиатрическую клинику; когда ее выводили из комнаты и сажали в машину, она страшно выла. Испуганная семилетняя Цзяоцзяо убегала и пряталась в лесу. Росла она тихой и робкой девочкой.
Летом 1937 года, еще до отъезда Гуйюань в Россию, Мао приметил молодую актрису Цзян Цин, которая стала его четвертой женой. Даже форма не могла скрыть изящной фигуры актрисы, ремень туго опоясывал ее стройную талию, а из-под небрежно сдвинутой армейской фуражки на плечи падали волны блестящих черных волос. Цзян Цин излучала женственность и сексуальность. У нее была гибкая, стройная фигура и нежный голос, правда, некоторые находили его жеманным.
Цзян Цин родилась в 1914 году в семье наложницы и пьющего владельца постоялого двора. Мать воспитала ее своенравной. У Цзян Цин был волевой характер, и во время постоянных драк родителей она вступалась за мать, хватая отца за ноги и кусая его руки. В одной из таких потасовок она потеряла часть переднего зуба. Одноклассники считали Цзян Цин хулиганкой, и в возрасте двенадцати лет ее исключили из школы за то, что она плюнула в учителя. В четырнадцать лет она сбежала из дома и присоединилась к бродячей оперной труппе, выучившись в Шанхае актерскому ремеслу. Однако сцена была сомнительным выбором, и летом 1937 года, оказавшись без работы и не в силах больше терпеть семилетнего сына своего любовника, Цзян приехала в Яньань, жизнь в котором льстила ее самолюбию.
Цзян знала, как сделать, чтобы ее заметили. На всех лекциях Мао она сидела на первом ряду и задавала наивные вопросы. Однажды Мао пришел посмотреть пекинскую оперу — свой любимый жанр, — в которой играла Цзян. После представления он пришел за кулисы и накинул ей на плечи пальто. Назавтра Цзян пришла к Мао вернуть пальто и осталась на ночь.
Пара начала вместе появляться на публике. Это вызвало настоящий скандал, поскольку у Цзян было сомнительное прошлое. Она уже побывала замужем, жила с четырьмя любовниками и оставила глубокий след в колонках сплетен шанхайских газет. Ее бурные отношения с одним из мужей дали богатую пищу желтой прессе, особенно после того, как он попытался покончить с собой, залпом выпив бутылку медицинского спирта, в котором были размешаны спичечные головки.
Если космополитичный Шанхай едва переваривал Цзян, то пуританский Яньань пришел в ужас. Кроме того, люди сочувствовали бывшей жене Мао. Один из спутников Гуйюань по Великому походу вспоминал: «Все студенты в моем колледже были расстроены. Они писали Мао, некоторые открыто, другие втайне. Я лично написал три письма примерно следующего содержания: «Председатель Мао, мы надеемся, что вы не женитесь на Цзян Цин. Состояние здоровья [Гуйюань] все ухудшается, и у вас пятеро или шестеро детей. У Цзян Цин дурная репутация».
У партии были более серьезные основания для беспокойства. Когда-то давно националисты посадили Цзян Цин в тюрьму, заподозрив ее в связи с коммунистами, и она вышла оттуда, подписав отречение — акт, расцениваемый партией как «предательство». Более того, поговаривали, что она развлекала своих тюремщиков за ужином и даже в постели. Подпольные организации Шанхая и других городов слали в Яньань телеграммы с утверждениями, что Цзян Цин «не годится в жены председателю Мао». Номинальный лидер партии Ло Фу прислал Мао собственные возражения. Когда Мао получил письмо, то тут же его порвал и объявил доставившему его: «Я женюсь завтра. Остальные пусть занимаются своими делами!» На следующий день Мао устроил «свадебный» прием для двух дюжин представителей элиты Яньаня, куда Ло Фу не был приглашен.