В течение всего этого года большая часть Особого района оставалась под контролем коммунистов, а огромная армия Ху раз за разом попадала в заранее расставленные ей ловушки. Катастрофа всегда происходила по одному и тому же образцу: мелкое подразделение попадает в окружение превосходящими силами коммунистов в то время, когда основные силы Ху гоняются где-то за собственной тенью. Превосходно подготовленный артиллерийский дивизион Ху тоже попал к красным и составил ядро артиллерии Мао. Еще одно образцовое подразделение Ху было похоронено в показательной ловушке, когда Ху приказал ему двинуться в Яньань, якобы ввиду того, что город находится под угрозой нападения. В узкой горной долине воинская часть попала в засаду и была буквально расстреляна из орудий. Таким образом, пока Ху планомерно уничтожал свою армию, Мао разъезжал по району, строил из себя военного гения и, словно фокусник, доставал из карманов одну за другой образцово-показательные победы.
Правда, один раз Мао едва не оказался на краю гибели. В то время, летом 1947 года, он в течение двух месяцев жил в одной деревне под названием Ванцзявань, в крестьянской семье, впервые в жизни оказавшись в непосредственной близости от народа. Здесь он совершал частые пешие прогулки и ради удовольствия катался верхом. Когда установилась жаркая погода, он решил устроить во дворе навес, чтобы читать на улице. Его телохранители ободрали кору с нескольких деревьев, обрубили сучья, сделав какое-то подобие столбов, и сплели из веток и листьев навес, под которым Мао каждый день читал, ради развлечения изучая английский язык.
8 июня 1947 года один из подчиненных Ху командиров, Лю Кань, с большими силами внезапно появился вблизи деревни. О местопребывании Мао он узнал от местных крестьян, которым удалось бежать из Особого района. Мао едва не взорвался от гнева, накричал на Чжоу Эньлая, а потом между ними завязался жаркий спор относительно того, куда бежать. Ближайшим безопасным местом была опорная база на восточном берегу Желтой реки, где на переправе всегда находились в готовности машины и лодки. Но это место было слишком далеко, поэтому Мао решил бежать на запад, в направлении пустыни Гоби. Так и поступили, предварительно выгнав из деревни большую группу крестьян — в противоположном направлении — для маскировки.
Мао бежал в грозу и дождь на спинах телохранителей, которые несли его по горным тропинкам, слишком скользким для лошадей. Соблюдалось строжайшее радиомолчание, чтобы свести к минимуму риск пеленгации, — работал только один радиопередатчик, причем он работал безостановочно, скорее всего в попытке связаться с Ху и попросить его отозвать войска[90].
Вот что происходило дальше. 11 июня Лю Кань уже буквально наступал Мао на пятки. Он был так близко, что красные слышали топот солдатских сапог и видели огни. Охранники Мао рассказывают, что у них на голове волосы уже стояли дыбом. Они уже были готовы насмерть защищать Мао, когда тот вышел из пещеры и, широко улыбаясь, объявил, что враги пройдут стороной и не тронут никого из них. В тот же момент на глазах у изумленных телохранителей вражеские войска отошли немного в сторону и прошли мимо, оставив беглецов в целости и сохранности. Ху приказал Лю Каню бросить все и быстрым маршем вернуться на место постоянной дислокации, в Баоань.
Этот инцидент послужил причиной экстренного обращения к Сталину с просьбой перевезти Мао в Россию. Телеграмма Сталина от 15 июня была, несомненно, ответом на эту просьбу. Сталин предложил прислать за Мао самолет.
Но к тому моменту Мао был уже в безопасности. За день до сталинской телеграммы он уже отправил весточку своим коллегам, на опорную базу на восточном берегу Желтой реки: «9–11-го числа этого месяца четыре бригады Лю Каня прошли мимо нас парадным маршем… Потерь, если не считать нескольких убитых среди гражданского населения, нет. Теперь армия Лю совершает маневры туда и сюда в промежутке между Яньанем и Баоанем». Мао на этот раз не принял сталинского предложения эвакуироваться в Россию. Но на всякий случай приказал построить взлетно-посадочную полосу непосредственно к востоку от Желтой реки.
Вскоре Лю Кань нашел свою смерть. В феврале 1948 года ему было приказано усилить оборону города Ичуань, расположенного между Яньанем и Желтой рекой. Для прохода к городу существовало три возможных маршрута, и Ху выбрал маршрут, пролегавший по узкой, поросшей лесом, речной долине. Разведчики обнаружили большое скопление войск противника, что с несомненностью говорило о засаде. Лю по радио доложил Ху обстановку, испросив разрешения атаковать противника, а затем сменить маршрут. Ху категорически отказал.
Один из дивизионных командиров Лю Каня, Ван Инцзунь, позже писал: «Получив этот приказ, который полностью игнорировал обстановку и наши интересы, офицеры и солдаты пали духом… Мы шли молча, повесив голову». Они шли прямо в окружение, попав в которое были практически поголовно уничтожены. Погибли полдюжины генералов, Лю Кань застрелился. Этот дивизионный командир уцелел и позже встретился с генералом Ху. По словам командира, Ху «выразил лицемерное сожаление и спросил, зачем мы наступали, не имея достаточно сил. Я подумал: это же был твой приказ, и из-за него мои люди попали под обстрел и погибли…». Этот командир дивизии свидетельствовал: «После гибели 29-й армии Лю Каня уже не могло быть и речи о каком-то моральном духе в войсках Ху Цзуннаня. Более того, общий настрой населения в районах, занятых Чаном, в корне изменился…» Это поражение предопределило судьбу гоминьдановцев на Яньаньском театре военных действий и сделало бессмысленным захват Чаном Яньаня, который должен был поднять боевой дух армии и придать уверенности националистам во всей стране.
Чан прекрасно понимал, что Ху портит все, к чему прикасается. 2 марта 1948 года генералиссимус записал в своем дневнике, что «эта катастрофа стоила нам более чем одной трети сил, находившихся под командованием Ху» и что Ху «снова и снова идет по одной и той же фатальной дороге». И тем не менее, когда Ху, изворачиваясь, подает рапорт об отставке, Чан отклоняет рапорт, не удержавшись, правда, от горькой жалобы: «Потеря целой армии в Ичуане — это не только крупнейшая неудача за всю кампанию армии националистов против бандитов, но также и совершенно бессмысленная жертва. Убиты хорошие генералы, уничтожена целая армия. Горе и гнев снедают меня…» Небрежно проведенное следствие возложило вину за катастрофу на мертвого Лю Каня. Корпоративная система националистов сработала — они сомкнули ряды, в частности, потому, что все видели, каким покровительством Чана пользуется генерал Ху.
Тот факт, что генералиссимус позволил Ху выйти сухим из воды после целого года невероятных поражений и неудач, исполненных по одному сценарию, многое говорит о стиле руководства и суждениях Чана. Он доверял людям, которых любил, и готов был поддерживать их, что бы ни случалось, часто из чисто сентиментальных побуждений. Чан был упрям и с трудом отказывался от своих ошибок и заблуждений. Чан даже позволял Ху забирать войска с других театров военных действий. Главный американский военный советник генерал-майор Дэвид Барр наблюдал, как Ху «убедил» Чана «усилить» подчиненный ему гарнизон в Сиане до такой степени, что потом это обернулось для националистов катастрофой на востоке Центрального Китая; понесенные там огромные потери стали прямым следствием такой передислокации войск на запад, где, согласно сообщениям Барра, они либо оказались бесполезными, либо погибли.
Когда Мао наконец покинул Особый район Яньаня и 23 марта 1948 года направился на восток от Желтой реки, на одну из опорных баз, то он сделал это демонстративно, на глазах у тысяч крестьян, которые провожали его на переправе. Мао публично пожал руки местным кадрам, прежде чем сесть в лодку. Эта демонстрация была устроена для того, чтобы показать всем, что его отъезд не есть паническое бегство. Тот факт, что в этом районе Китая господствовали красные, подтвердился всего лишь месяц спустя, когда Ху окончательно оставил Яньань. За прошедший год он потерял 100 тысяч солдат. Уход националистов из Яньаня был неожиданно упавшим с неба подарком для красных, но Мао вел себя весьма сдержанно, не проявляя бурных восторгов по этому поводу. Помощник Мао Ши Чжэ ожидал, что Мао примет самое живое участие в торжествах по такому случаю, и он «ждал, находясь поблизости… Но ничего не произошло». Мао, по-видимому, не желал привлекать внимание к Ху на случай, если того придется отстранить.
Ху продолжал одно за другим терпеть образцово-показательные, катастрофические поражения, потеряв в конце концов много сотен тысяч солдат и одну треть американского оружия, бывшего у националистов. Когда Чан выехал на Тайвань, Ху последовал за ним. Там ему немедленно были предъявлены обвинения в том, что из всех националистов он «нанес наибольший вред нашей армии и стране». Но расследование зашло в тупик, и обвинение рассыпалось из-за заступничества Чана. Более того, Чан поручил Ху возглавить диверсионные операции на континенте; все они закончились весьма печально. Ху умер на Тайване в 1962 году. Возможно, в последние годы Чан начал сомневаться и что-то подозревать. Начальник его охраны (а потом премьер-министр Тайваня) Хао Боцунь рассказывал нам, что Чан кривился от отвращения при одном упоминании о военной школе в Вампу, которая, как полагали, была его базой. В стенах этой академии воспитывались многие будущие «кроты» Мао.
«Кроты» Мао продолжали играть роковую роль в поражениях, которые терпел Чан на протяжении трех военных кампаний 1948–1949 годов, которые решили исход гражданской войны. Первая кампания развертывалась в Маньчжурии, где Чан поставил командующим генерала Вэй Лихуана. На этот раз не только подчиненные говорили Чану, что Вэй коммунистический шпион; Чан и сам подозревал в этом генерала. Но при всем том он все же назначил Вэя командовать пятисотпятидесятитысячными отборными силами на этом решающем театре войны в январе 1947 года.