Затем Сталин нанес Мао беспрецедентный в истории мирового коммунизма удар. 9 октября «Правда» опубликовала поздравления Пекина партийному съезду, которые накануне передал Лю. Крупным шрифтом Лю был назван генеральным секретарем КПК (высший пост в других партиях). Однако, как прекрасно знала Москва, КПК не имела генерального секретаря. В случайность поверить невозможно. «В те дни «Правда» ошибок не допускала», как сказал нам один из русских послов в Британии. Сталин посылал Мао сигнал: «Я мог бы сделать Вашего заместителя первым человеком в государстве!»
Лю срочно требовалось оправдаться, поэтому он написал записку второму человеку в стране после Сталина Георгию Маленкову с объяснением, что он не генеральный секретарь и что Коммунистической партией Китая «всецело руководит товарищ Мао Цзэдун, председатель». Мудро рассудив, что паниковать не стоит, он не стал посылать неистовых извинений домой, Мао. После съезда Лю остался в Москве на запланированные переговоры с азиатскими коммунистическими лидерами, включая Хо Ши Мина. Лю и Хо обсуждали со Сталиным не только дела Вьетнама, но также Японии и Индонезии. Сталин задержал Лю в России на несколько месяцев, вплоть до января 1953 года, ради встреч с людьми, которые занимали первую строчку в списке Мао, — с индонезийцами. В ночь с 6 на 7 января 1953 года Лю, Сталин и главный агент России в Индонезии наконец провели необычайно длинную встречу с лидерами индонезийских коммунистов Айдитом и Ньото для обсуждения «перехода» индонезийской партии под крыло Пекина. Айдит отпраздновал эту встречу, выйдя на мороз и затеяв игру в снежки, не допуская и мысли о том, что меньше чем через десять лет, в 1965 году, опека Мао приведет его и Ньото и сотни тысяч их последователей к жестокой и преждевременной смерти.
Встретившись с индонезийцами, Лю в тот же день отправился домой. В общей сложности он провел в России три месяца. Мао ничего не мог поделать с проделками Сталина, направленными на то, чтобы раздразнить его и возбудить его подозрения, не мог и излить свой гнев на Лю, так как это сыграло бы на руку Сталину. Однако он косвенно предупредил Лю, как только тот вернулся в Пекин, — предупреждение сводилось к следующему: «Даже и не думай!»[109]
Тем временем Мао продолжал бомбардировать Сталина просьбами, касающимися военной промышленности. В поразительной восьмистраничной телеграмме, посланной 17 декабря 1952 года, он без околичностей обращался к Сталину: «Прошу советское правительство удовлетворить нашу заявку на оружие для войны в Корее в 1953 году и наши заявки на военную промышленность». Перед этим Мао изложил свое видение корейской войны: «На следующем этапе (предположительно в один год) война станет более напряженной». В виде дополнительного мотива для того, чтобы Сталин раскошелился, Мао информировал босса о том, что берет на себя обанкротившееся государство Кима и будет субсидировать Пхеньян три года до 60 миллионов американских долларов ежегодно, что в точности соответствовало «займу», полученному Мао от Сталина в феврале 1950 года. Однако надушу населения это в пятьдесят раз больше того, что Сталин готов был ссудить, — и от гораздо более бедной страны. К тому же, не в пример займу Сталина, Мао не требовал от Кима никаких процентов. Несколько недель спустя, в январе 1953 года, Мао выдвинул еще одно серьезное требование, касающееся оснащения военного флота. Сталин сказал, что вышлет требуемое вооружение, и впервые одобрил участие китайского флота в военно-морских операциях в нейтральных водах, но твердо отказался удовлетворить требования Мао насчет военной промышленности.
На том этапе переговоры о прекращении огня давно прервались, продолжались тяжелые бои. 2 февраля 1953 года новый президент США Эйзенхауэр в ежегодном послании конгрессу «О положении страны» заговорил о вероятности использования атомной бомбы против Китая. Эта угроза прозвучала музыкой для Мао, поскольку обеспечивала предлогом для того, чтобы просить у Сталина самое заветное: ядерное оружие.
С того самого дня, как в 1945 году первая бомба упала на Хиросиму, Мао жаждал завладеть атомной бомбой. Министр финансов Бо Ибо вспоминал, что в начале 1950-х годов «каждое заседание по любому поводу председатель Мао начинал с упоминания того, что у нас нет атомных бомб. Он говорил и говорил. Председатель Мао был глубоко встревожен!» Мао успешно скрывал свое страстное желание от общества, публично высказывая безразличие и презрение к атомному оружию и делая вид, что предпочитает опираться на «народ». Эта его позиция стала известной по замечанию, отпущенному в 1946 году: мол, атомная бомба — «бумажный тигр».
Как только Эйзенхауэр высказался о возможности использования бомбы, Мао отправил в Москву своего лучшего специалиста-ядерщика Цянь Саньцяня. Послание Мао сводилось к следующему: «Если не хотите быть втянутыми в ядерную войну с Америкой, дайте мне бомбу». Ультиматум поставил Сталина перед серьезной дилеммой, поскольку СССР подписал с Китаем договор о военно-политическом союзе.
Сталин не хотел давать Мао бомбу, но встревожился из-за заявления Эйзенхауэра. Похоже, что именно под неослабным давлением, как со стороны Мао, так и со стороны Запада, Сталин решил закончить корейскую войну. По словам Дмитрия Волкогонова, русского генерала, имевшего доступ к самым секретным архивам, Сталин принял решение закончить войну 28 февраля 1953 года и сказал своим соратникам, что намерен действовать на следующий день. В ту ночь у Сталина случился удар, и 5 марта 1953 года он умер. Мао, безусловно, этому поспособствовал. На последнем обеде Сталин говорил о корейской войне, связывая неспособность удержать Югославию под руководством Тито в коммунистическом лагере с тем, что коммунисты упустили шанс победить в Корее. Он также вспомнил Дальневосточный коминтерн и его провал в Японии. После обеда он читал документы, и последним был доклад о том, что его попытка убить Тито провалилась. Сталин подозревал, что Мао в прошлом был японским шпионом, и видел в Мао потенциального Тито. Вероятно, его преследовали навязчивые мысли о Мао; он думал, что попытка избавиться от Мао станет такой же трудной задачей, как попытка покончить с Тито[110]. Так что, можно сказать, Мао приложил руку к инсульту Сталина.
Мао отправился в советское посольство, чтобы выразить соболезнования по поводу смерти Сталина. Один из сотрудников посольства уверяет, что у Мао на глазах были слезы и он с трудом стоял на ногах, а Чжоу рыдал. На самом деле день смерти Сталина стал для Мао днем освобождения.
9 марта 1953 года на площади Тяньаньмынь состоялось гигантское мемориальное действо, в котором участвовали сотни тысяч китайцев. Населению были отданы строгие приказания, включавшие запрещение «Не смеяться!». Огромный портрет Станина украшал центральный проход. Церемония началась с того, что Мао поклонился портрету и возложил венок. Было произнесено множество речей, но Мао молчал. Не приехал он и на похороны в Москву, хотя госпожа Мао, которая в то время находилась в России, посетила зал с гробом Сталина. Чжоу присутствовал на похоронах на Красной площади и был единственным иностранцем в группе высокопоставленных советских скорбящих. Он шел рядом с Берией на страшном морозе (среди дарований Чжоу была невосприимчивость к низким температурам).
Смерть Сталина повлекла за собой незамедлительные перемены. Прозаседав всю ночь, 21 марта 1953 года новые русские лидеры, возглавляемые премьером Георгием Маленковым, сообщили Чжоу, что решили закончить войну в Корее. Преемники Сталина стремились ослабить напряжение, возникшее в отношениях с Западом, и ясно дали понять, что сотрудничество Мао в прекращении войны будет вознаграждено большим количеством военных предприятий — девяносто одним, — строительство которых Сталин откладывал. Не в пример Сталину, видевшему в Мао личного соперника, новые советские лидеры решили, что мощный в военном отношении Китай будет полезен коммунистическому лагерю.
Однако Мао настаивал на продолжении корейской войны. Ему требовалось еще только одно: атомная бомба. Фактически, если не считать военной промышленности, бомба была главной целью поездки Чжоу. Чжоу изо всех сил пытался добиться допуска к работе группы ученых под руководством китайского физика-ядерщика Цянь Саньцяня в российских институтах, занимающихся ядерными исследованиями, но неоднократные просьбы о передаче ядерных технологий были отвергнуты. Цянь не отступался целых три месяца, ровно столько, сколько Мао умышленно тянул с окончанием войны. В мае 1953 года Москва приняла твердое решение.
К тому времени коммунистический лагерь уже некоторое время проводил широкомасштабную кампанию по обвинению США в использовании бактериологического оружия в Корее и Китае и называл огромные цифры погибших от этого оружия. Пленных американских летчиков заставляли перед кинокамерами признаваться в том, что они сбрасывали бактериологические бомбы.
Мао воспользовался этими обвинениями для разжигания ненависти к США внутри Китая. Однако обвинения были сфабрикованы[111]. После смерти Сталина Кремль немедленно решил снять обвинения, которые, как написал Берия Маленкову 21 апреля 1953 года, нанесли СССР «серьезный политический урон на международной арене».
Уличение в фабрикации ложных обвинений теперь стали использовать для того, чтобы вынудить Мао закончить войну. Советский министр иностранных дел Молотов написал своим коллегам, что китайцы передали северным корейцам преднамеренно сфальсифицированное заявление об использовании бактериологического оружия американцами. Корейцы, утверждал он, были поставлены перед свершившимся фактом. Русские готовили почву для перекладывания всей вины на Мао.
2 мая 1953 года Кремль приказал своему новому послу в Пекине В.В. Кузнецову вручить Мао беспрецедентно жесткое заявление, гласившее: «Советское правительство и Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза были введены в заблуждение. Распространение в прессе сведений об использовании американцами бактериологического оружия в Корее основано на фальшивой информации. Обвинения против американцев были вымышленными».