Я почти дословно передал мысль автора одного письма из того огромного их потока, который хлынул в литературно-драматическую редакцию Всесоюзного радио после того, как авторская запись моноспектакля, побывав в сложной реставрации и пройдя-таки сквозь все бюрократические препоны, зазвучала «во весь голос» 5 июля 1987 года.
Чтение Даля — явление, на мой взгляд, исключительное по степени родства души поэта и артиста, с одной стороны, с другой же — по культуре, обаянию и интеллигентности голоса, этого зеркала внутреннего мира, которое приоткрывает нам космос личности артиста. В чтении этом есть некая магическая сила, которая заставляет возвращаться к нему, обращаться, как обращаются за помощью, поддержкой, спасением. Эта сила влечёт к поэту…
Со времени моего первого прослушивания записи Даля прошло семь лет. Такая дистанция даёт возможность как-то заново всё осмыслить. Сегодня я подумал, что, в общем-то, не самое главное то, что я занимался технической обработкой, реставрацией — вырезал из плёнки какие-то шумы, вместо этого вклеивал «чистые» места, музыку «подкладывал»… А главное было то, что я открыл для себя художника, о котором раньше и понятия не имел.
Я имею в виду, конечно, Даля. А уже Олег Иванович — силой своего таланта — открыл мне поэта заново. И, собственно, поэтому я и занялся всем этим: потому что уже не мог не заняться!
Свершилось открытие, как это ни удивительно! Ибо актёр Олег Иванович Даль для меня существовал только понаслышке. Я не киношник, не театрал и почти ничего не видел. То есть знал о нём лишь изустно. И я этого совершенно не стесняюсь. Просто это свойство, такая особенность моего характера. Так что для меня это было полноценное, настоящее открытие. Да, конечно, я теперь говорю, что «как будто бы услышал голос Лермонтова». Но! Видите ли, тут не так всё просто. В голосе Олега я услышал нечто такое, что просто перекликалось с моим внутренним, душевным состоянием. Мне показалось, я нечто почувствовал… Какие-то мои внутренние камертоны откликнулись на его боль.
Я мгновенно понял, что он собой представлял. С первого же слова, с первого же звука. Даже ещё не начались стихи, а только лишь он начинал вступление делать. И я понял, что это за судьба, как мне показалось, сразу — мгновенно!
Я понял, что это человек совершенно и бесконечно одинокий. И что это — гигантский художник. Но и реализоваться ему — не удалось. Теперь, конечно, мне легко это говорить, но тогда я это не понял, а как бы почувствовал. Это было интуитивно: и одиночество, и неудовлетворённость собою — наверное, это сыграло очень большую роль.
А то, что Даль — большой художник, об этом просто говорит его чтение. Уже не говоря о том, как построена эта программа, как в ней всё решено с музыкой. Но, конечно, он не смог это всё довести до конца. Если бы у него была возможность записывать в таких условиях, в каких мы с вами сидим и просто разговариваем, — вероятно, это было бы по-другому. Может быть, было бы меньше музыки, был бы другой её баланс, и она не так забивала бы слово…
Но это — уже детали. А главное — его настроение, и вот этот выплеск душевный, человеческий — магнитофон зафиксировал. И я это почувствовал. Вот, по-моему, в этом всё дело. Что называется, ложного впечатления у меня тогда не было, и до сих пор нет. И я не то что утверждаю, а я думаю, что это никакой не черновой набросок, а произведение искусства.
И уж, конечно, это никакое не чтение само по себе! И не только потому, что Даль — профессионал (он нигде не шелестит страницами и ни разу не сбивается). Не знаю, как это происходит, но для этого есть такое «тиражное» определение: «На одном дыхании».
Так что никакая это не «проба пера». Магнитофон зафиксировал чудо — творческий процесс. А это — редчайшая вещь!!! Потому я так и загорелся, потому мне так и захотелось, потому я столь и обогатился, что пересёкся с душой, которая уже обрела бессмертие. Это ясно совершенно.
Технически работа была сложная, обусловленная самими исходными данными: это было записано на домашнем магнитофоне, к тому же на изрядно потрёпанной кассете. Но это, в общем, всё мои трудности…
И когда делалась пластинка на «Мелодии» — по схеме, которая была предложена мной, — профессиональный реставратор Тамара Георгиевна Бадеян доводила это до уровня мировых стандартов по звучанию. И уже там, в аппаратной, я видел, насколько она тоже «переболела» этой записью и «включилась» так же, как я! И тоже всячески «ревновала» этот материал и очень его полюбила.
Вообще я ещё не встречал людей, которые слышали бы эту запись и при этом оставались равнодушными…
Москва, 18 августа 1985–24 мая 1991 г.
Татьяна ЛутохинаДве встречи с Олегом Далем
…Электричка останавливается на станции «Репино», я выхожу на платформу, и сладкое ощущение свободы охватывает меня после тягостного гнёта городского шума и суеты. Наверное, то же чувствовал и Олег Даль, приезжая сюда, в репинский Дом творчества кинематографистов после долгого съёмочного дня на киностудии «Ленфильм».
Май… Нежная зелень только что распустившихся деревьев. Мне кивают головками белые звёздочки маленьких цветов с неизвестным названием. Их много вдоль лесной дороги, ведущей к Дому творчества кинематографистов. Дому Олега Даля, как я его называю про себя.
Что привело меня сюда? Память. Память о Дале. Я его не знала, но он живой для меня в его ролях, стихах, рассказах.
Вспоминаю, что Владимир Иванович Даль в своём толковом словаре живого великорусского языка даёт разъяснение понятия «память»: «…свойство души хранить, помнить сознанье о былом».
Память души, сердца и привела меня к Дому Олега Даля. Его красные стены неожиданно появились передо мною: много зелени вокруг, цветов, чистота.
Я знаю, что артист поселялся всегда в одном и том же номере. Моя задача — найти его комнату и расспросить людей, знавших Олега Ивановича.
В вестибюле на посту сидит молодая женщина, я представляюсь ей и говорю о цели прихода сюда. И слышу в ответ: «Я с ним, к сожалению, не была знакома, а вот наша горничная Любовь Александровна Шемякина, которая работает у нас много лет, может вам кое-что рассказать».
Передо мной стоит милая, простая, уже далеко не молодая женщина.
— Что вы можете рассказать об Олеге Дале? — спрашиваю я.
— Давно это было… Бывал здесь не часто. На съёмках когда. Ходил в валенках.
— Почему?
— У него ноги мёрзли. И ещё — в лаптях.
— ?!.
— Играл кого-то. В лаптях и такой вот рубашке, — показывает длину.
— Иванушку-дурачка?
— Вот-вот. В коттеджик всё бегал.
— В какой коттеджик?
— Где киношники жили. Это было давно. Лет пятнадцать тому назад… «Олегу некогда переодеться, он в лаптях идёт», — говорили мы.
Любовь Александровна рассказывает об Олеге Дале с ласковыми интонациями.
— Я знаю, что Даль в первом номере жил. Покажите мне, пожалуйста, его комнату.
Она открывает дверь, ведущую в длинный светлый коридор. По правую сторону — высокие окна, полевую — располагаются номера.
— Да, он всегда в первом номере жил, я тогда была горничной первого этажа.
Мы входим в маленькую комнатку с крошечной прихожей.
— Вот на этой кроватке он всегда спал. Но мебель сменили. Раза два уже. Такое же трюмо стояло в углу, письменный стол.
— Картина эта висела?
— Нет, картины этой не было. Холодильника не было. В прихожей другой шкаф был.
— Остались только стены?
— Да…
Я выхожу на балкон. Любовь Александровна поясняет, что перил тогда не было. Чистый, свежий, благоуханный воздух охватывает всё моё существо. Олегу Далю здесь благодатно дышалось, здесь, я думаю, он ощущал творческий подъём.
Мы выходим в коридор, и Любовь Александровна заканчивает свой рассказ:
— Тогда коридор был короче, 37 номеров. Наш дом пристроили. Приходите завтра, — вдруг говорит она, — в столовой будет дежурить официантка Антонина Николаевна Терехова, она хорошо знала Олега.
Я благодарю Любовь Александровну и выхожу из вестибюля с радостным чувством: завтра я вновь приеду на встречу с Олегом Далем…
…И вот я снова в заветном «Репине» у Дома Даля. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, в столовую. В доме тихо, пусто. Каким-то шестым чувством я ощущаю присутствие здесь Даля. В одной из своих последних статей Олег Иванович высказал вот такое желание: «И снова хочется выкрасить дома в жёлтый цвет солнца. И снова хочется новых мыслей и ощущений, чтобы подарить их людям…»
Солнце — яркое, искрящееся, освещает всё жёлтым радостным светом — это щедрые дары весны. Я вхожу в ещё пустую столовую, пронизанную яркими лучами.
Красивая, уютная, украшенная цветами комната с множеством столиков, покрытых белыми скатертями. Две женщины, занимающиеся уборкой. Одна из них представляется Антониной Николаевной Тереховой.
Моложавая, красивая, приветливая, она трудится здесь уже двадцать пять лет. Интерес мой всё тот же: «Об Олеге Дале что-нибудь можете рассказать?»
— Человек очень хороший. Весёлый, жизнерадостный.
— Часто здесь бывал?
— Часто. И когда съёмки, и отдыхал. На лыжах катался и в сильно морозные дни.
— А где он лыжи брал?
— У нас в прокате. Сильно улыбающийся был, как бы ни устал. Всегда встречал нас улыбкой. Всегда обаятельный.
— А что он предпочитал поесть, какой столик облюбовал?
— Любил отварное, не острое. На еду мало обращал внимания. Сидел чаще за десятым столиком. Всегда в кругу товарищей, очень общительный. Всегда в работе был, свободного времени мало. Но на лыжах катался.
— Один или с товарищами, с женой?
— Один и с Лизой.
— Бывал он здесь летом?
— Летом — мало.
— В последний раз он здесь когда был, на вашей памяти?
— В последний раз на съёмках. Был очень морозный год. Ходил в вязаных штанах и сером свитере. Я это очень ярко запомнила: брюки, свитер.