доктор Кук.
26 сентября случилось нечто очень серьезное – доктор получил телеграмму от Уитни, посланную накануне из Индиан-Харбор: «Отправился домой на “Рузвельте”. Никто не пришел за мной. Пири не разрешил взять на борт ничего из Ваших вещей. Сказал оставить все в тайнике в Эта.
Встретил капитана Сэма в заливе Норт-Стар. Не стал возвращаться…
Надеюсь, у Вас все хорошо. Вскоре увидимся. Все объясню. Хорошая охота».
В книге Кук пишет: «Во время долгой ночи на мысе Спарбо (при возвращении с полюса. – Д. Ш.) я тщательно разобрался в большей части своих наиболее важных результатов наблюдений и свел их воедино. Старый, потертый, замасленный и рваный полевой журнал, поправки к показаниям приборов и прямые показания – все это было уложено вместе с приборами и оставлено на попечение мистера Уитни. Цифры представляли важность для будущих повторных расчетов…
В обычных обстоятельствах эти приборы и бумаги не представляли бы большой ценности, однако при том ажиотажном интересе ко мне со стороны общественности их значение возросло весьма существенно…
Я не собираюсь выдвигать претензии в отношении этих действий мистера Пири. Это было его судно, и он волен был распоряжаться – что брать на борт, а что нет. Но позже он заявил: “Он [доктор Кук] оставил свои записи в Эта намеренно, чтобы потом можно было объявить, будто он их потерял”. Если мистер Пири знал об этом, то почему не привез их?».
«Мы верим в Вас» – надпись на декоративной арке над Бушвик-авеню во время встречи Кука дома – в Бруклине, штат Нью-Йорк
Банкет в честь Кука как первооткрывателя Северного полюса, устроенный Арктическим клубом Америки. Уолдорф – Астория, Нью-Йорк, 23 сентября 1909 года
Уитни, кажется, был на стороне Кука и по прибытии в Сидней рассказал и о допросе Этукишука и Авелы людьми Пири, и о том, как припасы Кука были использованы для торговли. Тем не менее New York Times процитировала слова, якобы сказанные Уитни: «Определенно, Кук никогда не говорил мне, что оставляет со мной какие-либо записи». Уитни по этому поводу опубликовал опровержение: «Я категорически отрицаю, будто я сказал, что доктор Кук не оставлял со мной никаких записей. Я совершенно четко сообщил репортерам, что доктор Кук оставил несколько запечатанных коробок на мое попечение. Эти коробки являлись частной собственностью Кука, и если он говорит, что там внутри были записи, то следует воспринимать это как неоспоримый факт».
Брайс приводит косвенное доказательство того, что бумаги в самом деле были оставлены: «…в письме, написанном матерью Уитни, упоминается, что она получила письмо от сына из Гренландии, в котором он сообщил, что Кук оставил ему на попечение некоторые “ценные приборы и записи”».
После совещания с Хаббардом Пири распространил заявление:
Не могу представить себе, чтобы человек при данных обстоятельствах оставил такие бесценные вещи без присмотра даже на мгновение. Когда он поехал через залив Мелвилл в датскую Гренландию на трех или четырех санях с упряжками собак, то его приборы, записи и флаги едва ли добавили бы много дополнительного веса к его грузу.
Многие американские газеты были возмущены действиями Пири: «Мистер Пири настаивает, что доктор Кук должен доказать свою историю, но, кажется, Пири делает все возможное, чтобы воспрепятствовать Куку сделать это и унизить его в глазах общественности…
Почему люди, которые совершили действительно великие дела, иногда портят все тем, что ведут себя как хамы?»
«…Последняя демонстрация Пири своего отношения к соперникам-исследователям не прибавит ему популярности… Не разрешив Гарри Уитни взять даже самую маленькую вещь, принадлежащую Куку, на борт “Рузвельта”, великий исследователь проявил мелочность, низость и злобность, которые можно оправдать только временным помешательством от честолюбия и напряжения долгого путешествия…»
«Почему, спросит общественность, Пири не привез домой заметки и приборы своего соперника? Если Кук “обманывал”, то его заметки доказали бы этот факт. Из отказа Пири следует, что он боялся это сделать…»
Однако New York Times нашла форму защиты Пири: «Как Пири защитил бы себя, если бы ящик по прибытии в Нью-Йорк не содержал ничего ценного, а доктор Кук сказал бы: “Мои записи подделаны; ящик же был полон предметов чрезвычайной важности, когда я оставлял его Уитни, а теперь в нем нет ничего, кроме нескольких малозначительных записей”?»
28 сентября доктор Кук написал письмо ректору Торпу: «Когда я был в Копенгагене, я сказал Вам, что у меня с собой только обработанные данные наблюдений, которые опубликованы, иначе я бы оставил сразу все документы для незамедлительного исследования. С тех пор я ничего не получил из моего тайника в Эта. Мистер Уитни, которому я оставил свои приборы и часть исходных данных, к сожалению, был вынужден отрезок пути домой возвращаться на корабле мистера Пири… Мистер Пири умышленно вынудил его оставить на берегу все, что принадлежало мне. Таким образом, часть моих записей и приборы, которые сейчас необходимы для доказательства моей правоты, захоронены среди скал в Эта. Я привез с собой оригиналы дневников, что дало мне материал для публикации отчета. Однако в основном астрономические полевые записи содержались в отдельном журнале, который остался вместе с оборудованием. Без этого оборудования и всей серии исходных полевых записей мне кажется неблагоразумным и неприемлемым представлять для окончательного исследования настоящий доклад».
Это важное и нужное письмо Фредерик Кук не отправил. По-видимому, в этот момент он, обескураженный и усталый, просто не знал, что делать. Печально. Конечно, следовало спешно послать в Копенгагенский университет все имеющиеся данные и процитированное письмо ректору Торпу. Соотношение симпатий в тот час было на его стороне; по словам Роберта Брайса, «в вопросе о титуле первооткрывателя Северного полюса Кук опережал Пири в соотношении 35:1…». Все прекрасно понимали, что обещание, данное университету, представить записи и инструменты, оставленные в Эта, он выполнить не может. Скорее всего, доброжелательно настроенные ученые, взвесив обстоятельства, приняли бы неполный отчет доктора Кука и провозгласили его первооткрывателем Северного полюса. Но подходящим моментом Кук не воспользовался. Он не умел, а может быть, гордо не хотел «пользоваться подходящим моментом», не умел выстраивать защиту, не умел упреждать удары, не умел обращаться с просьбами, не умел извлекать выгоду. Критерий личной полезности в широком смысле слова был незнаком доктору Куку.
В New York Times 28 сентября появилось очередное обвинение Пири. Газета назвала его «самым существенным из тех, которые были до сих пор получены от исследователя».
Доктор Кук сказал, что был на мысе Томаса Хаббарда. Если он сможет предъявить записку, которую я положил в гурий на мысе Томаса Хаббарда (гурий настолько бросается в глаза, что ни один путешественник не мог бы его не заметить), это будет убедительным доказательством того, что он там был. Таков уж обычай у исследователей – забирать такие записки и вкладывать взамен свои.
В 1914 году Дональд Макмиллан проехал на санях по северным берегам острова Аксель-Хейберг и после двух дней интенсивных поисков нашел склад и записку своего патрона. Депо обнаружилось вовсе не в той точке, которую указал коммандер, определивший координаты места с большой ошибкой. Что касается Кука, он свой путь к полюсу начал не от мыса Томаса Хаббарда, а от мыса Свартенвог, находящегося в 12 километрах. С течением времени стало понятно, что претензия Пири по поводу его записки просто бессмысленна, но и тогда, в сентябре 1909 года, утверждение коммандера выглядело, мягко говоря, непродуманным. Например, оно противоречило словам самого Пири в его первой обвинительной телеграмме от 8 сентября о том, что Кук «не уходил далеко на север»[228], ибо, чтобы уйти даже недалеко на север, надо все-таки сойти на лед, оставив за спиной мыс Свартенвог. Кроме того, было известно, что Куку, Авеле и Этукишуку первые дни помогали два инуита со своими упряжками. Все пятеро движение по льдам начали с того самого проблемного мыса, и двое вернулись в Гренландию, став свидетелями пребывания Кука на мысе Свартенвог.
В тот же день, 28 сентября, Роберт Пири выразил свое презрение тем, кто не верит в его собственный успех:
Моя позиция непоколебима, так как у меня есть поддержка со стороны моей собственной совести. Мне все равно, кто не верит в предложенные мной доказательства, кто настроен против меня или какие возникают сомнения; я убежден, что я действительно дошел до Северного полюса.
Самоуверенность коммандера мало кому нравилась, симпатии же к Куку, выглядевшему невинной жертвой, росли. Профессиональный газетчик и друг Пири Генри Руд на следующий день после заявления коммандера послал ему тревожную телеграмму: «Очевидно, Вас неправильно процитировали. Почтительно советую не давать больше никаких интервью, пока не появится полное, окончательное заявление (курсив мой. – Д. Ш.)…»
Наконец подготовка этого финального, окончательного материала завершилась, и 4 октября Пири попросил генерала Хаббарда ознакомить с ним «своих» людей: Фрэнка Перкинса – руководителя Береговой и геодезической службы США, Уиллиса Мура, президента Национального географического общества, и журналистов Генри Руда и Уильяма Рейка. Последний работал в Times и должен был определить время, подходящее для публикации.
(Спор полярных исследователей сопровождался противостоянием двух газет: New York Times и New York Herald. Times заключила с Пири контракт на сумму 4000 долларов, рассматривающуюся как аванс за право первой публикации о достижении Северного полюса. Кук свое повествование отдал в Herald. Последняя слыла покровительницей исследовательских экспедиций. Хозяин издания Джеймс Гордон Беннетт финансировал поход лейтенанта Джорджа Де-Лонга на «Жаннетте» к Северному полюсу, путешествие Генри Стэнли в Африку и многие другие проекты. Сам босс основное время проводил в Европе, в Америке же одним из его главных помощников был Уильям Рейк. С течением времени Беннетт изменил структуру издания, повысив Рейка в должности, но одновременно отстранив его от оперативной работы. Рейк затаил обиду и уволился. Биограф Беннетта, Альберт Крокетт, приводит высказывание хозяина New York Times Адольфа Окса о Рейке: