– Отвратительные стихи, рассердившие Х.Х., принадлежат мне; Пушкин в них ни при чем.
– И не тебе также; стихи слишком глупы, – сказал Государь, улыбнувшись.
Пушкин сказал мне, что начал историю «великих государей». По совету Полетики он напишет ее в стихах. В ней будут: Фридрих Великий, его диалоги, ссора с Вольтером и отцом; Христина Шведская, Карл XII, английские Георги, Август Саксонский, французские и наваррские короли.
– Эго будет не для вас; ни одна мать не даст этой книги дочери.
Пушкин смеялся, как ребенок; затем он прибавил:
– Я прощаю слабости, но только в том случае, если человек оставил своей стране что-нибудь. Как знать, каждый ли справился бы с этой «ужасной ролью», если бы был призван на нее! В сущности, одно будущее все решает. Но я вам скажу, что Гамлет прав: в состоянии Дании есть что-то разлагающееся; свет сбился с пути. Существует первородный грех, и великая революция не настолько исправила свет, как уверяют. Знаете, в чем наш общий недостаток? Мы все слишком язычники! Вот в чем первородный грех. А между тем «мы все крещеные», как говорит Дидоне Эней в «Энеиде» Котляревского. Какой оригинал!
Государь поехал в Москву, чтобы успокоить народ[168]. Императрица была очень испугана и умоляла его не подвергать себя такой опасности. Она показала ему на детей.
– Вы забываете, что 300 000 моих детей страдают в Москве, – сказал Государь. – В тот день, когда Господь призвал нас на престол, я перед своей совестью дал торжественный обет исполнять мой долг и думать прежде всего о моей стране и о моем народе. Это мой безусловный долг, и вы с вашим благородным сердцем не можете не разделять моих чувств. Я знаю вы одобряете меня.
– Поезжайте, – сказала Императрица, заливаясь слезами.
Мы в карантине, в Петергофе. Видим только двор. Арендт[169] не думает, чтобы холера (cholera morbus) была заразительна. Это эпидемия, свирепствующая в Индии. Рюль[170] считает ее заразительной. В сущности, никто ничего не знает. Государыня запретила нам есть фрукты и пить холодное молоко и ледяную воду. Каждый день нас посещает Рюль. Мы страшно беспокоились. Наконец Государь вернулся из Москвы. Затем, несмотря на карантины, болезнь появилась и в Петербурге. Начались беспорядки; народ думал, что его отравляют. Даже убивали докторов. Его Величество сейчас же отправился в город, по своей привычке, в самый центр опасности. Когда он вернулся, кучер рассказывал нам все, что произошло на Сенной. Громадная толпа рычала. Государь въехал в коляске в самую толпу, встал и заговорил с народом. Он сказал, что вместо того, чтобы убивать докторов, принесших себя в жертву, надо молиться. Он говорил спокойно, мягко, не возвышая голоса, и успокоил их. «Они были точно сумасшедшие, – рассказывал кучер, – я так боялся за Государя». На одном конце площади кричат, с другого успокаивают крикунов: «Молчите! Он говорит! Слушайте его!» Наконец Государь снял фуражку и перекрестился. Толпа с крестным знамением упала на колени. Тогда мы уехали. Государь, увидев, что я побледнел, подумал, что я болен. Он стал меня расспрашивать, и я признался ему, что у меня душа ушла в пятки. Он улыбнулся и ответил мне: «Умирают только один раз, они напугались, и страх сделал их жестокими к докторам».
Станислав Потоцкий умер от холеры в два дня[171]. Их Величества очень жалеют его; он был такой хороший человек.
Наконец мы переезжаем в Царское. Холера в Польше. Письма от моих братьев проколоты и окурены. Сегодня вечером курьер привез письма. Государь рассказывал о холере и о чуме 1828 и 1829 годов, о чуме 1813 года в Одессе и о самоотвержении герцога Ришелье.
– Эти господа, – сказал мне Государь, – вели себя как храбрецы, как христиане. Они даже хоронили мертвых. Вы имеете право гордиться вашим отцом, и крестным отцом, и вашей матерью, оставшейся при муже. Вы были слишком маленькая, чтобы помнить все это.
И я признаюсь, что очень горжусь ими. Тетка моя, Лорер, рассказывала мне, что эти господа надевали просмоленные рубашки, как мортусы, и шли ухаживать за чумными больными и хоронить умерших.
Каролина, королева Неаполитанская, была на хуторе у моих родителей. Тогда родился мой брат Карл, и мать отказалась уехать от моего отца. Город был оцеплен кордоном. Оказывается, что морская вода предохраняет от заразы. Возвращаясь на хутор, вечером, герцог, мой отец и Рошшуар брали морские ванны и приходили ужинать к моей матери и к королеве.
Баптист отличился, он тоже ухаживал за больными. Последней жертвой был генуэзский доктор Антонио Ризи, которого мой отец выписал в Одессу. Он ужинал у нас, а на другой день заболел чумой и умер. Герцог и отец очень жалели его; ради больных он не щадил себя. Из предосторожности сожгли то кресло, на котором он сидел.
Врачи приписывали преждевременную кончину моего отца утомлению и беспокойству, испытанным им тогда[172].
Милый герцог вскоре после этого оставил Одессу.
Визит Крылова. Большое событие. Жуковский говорит, что я умею приручить даже неотесанных медведей и что мне должен льстить этот визит, потому что Крылов отличается необыкновенной ленью. Он посвятил мне басню, а так как он любит розы, я пошлю ему кусты роз. Он увидел у меня «Векфильдского пастора» и рассказал мне прелестную вещь про Фон-Визина[173].
У меня был вечер: весь мой кружок и Великий Князь. Гоголь прочел нам оригинальную малороссийскую повесть «Сорочинская ярмарка». Пушкин читал стихи, но так дурно, что я попросила дать их прочесть Плетневу. Стихи к Филарету очень хороши, а «Поэт» очаровал меня. Мы были совсем растроганы, когда Плетнев перечел их. Искра торопится и читает стихи так монотонно, что выводит меня из себя. А он точно и не замечает этого. Жуковский принес поэму Языкова, посвященную Т.Д. Кажется, молодой человек очень часто бывает в Москве в обществе цыган. Пушкин рассказывал нам про свои поездки в табор с Нащокиным и Языковым. Он говорил, что Каталани слышала цыганский хор. Тогда у них была знаменитая запевала Параша, она умерла очень молодой. У нее был такой трогательный голос, что Каталани, слушая ее, заливалась слезами. Пушкин рассказывал, что у Ольги, которая так нравится Нащокину, отличный голос и что в таборе есть еще Таня с «золотым голосом». Ей-то Языков и пишет стихи. Асмодей спросил Пушкина, что он им посвящал: стихи или ухаживание? Сверчок ответил:
– Ничего; они сказали мне, что я похож на обезьяну! Но представь: они знают наизусть моих «Цыган»! Я был очень польщен, уверяю тебя.
Затем Плетнев сказал мне:
– Вы слышали m-me Каталани в институте и даже описали этот вечер. Прочтите нам ваше описание. Оно очень недурно для того возраста, в каком вы были тогда. В вашем детском дневнике есть очень интересные подробности.
Я не хотела читать эти воспоминания «младшего класса», но Пушкин и Великий Князь настояли, и я согласилась. Почтенное собрание посоветовало мне переписать эти страницы в мой дневник. Пушкин уверяет, что это будут исторические мемуары.
2 В книге отчасти сохранены орфография, пунктуация, написание строчных и прописных букв первого издания книги. – Прим. ред.
Дневник Екатерининского института[174]
Третьего дня Императрица-Мать[175] приехала объявить нам великое событие. Она приготовила нам сюрприз: приехала знаменитая певица синьора Каталани и согласилась петь в институте. «Дети мои, – сказала нам Императрица, – для вас это совершенно ново, так как вы никогда еще не слыхали ни одной примадонны. Государь сделает нам честь, приедет на наш концерт. Завтра вы наденете белые платья и екатерининские ленты[176]. Мой куафёр причешет старших из 1-го класса, остальных завьет куафёрша, которую я пришлю. Синьора Каталани знаменитая артистка и уважаемая женщина, так как она много трудится. Она хороший пример для вас, дети мои. Надо развивать таланты, данные нам Богом». Вчера Государыня приехала в 7 часов. Мы все были выстроены в большой зале. Она сказала нам: «Цесаревич путешествует, сегодня вечером вы не увидите его, а Великий Князь Михаил болен; но Их Величества прибудут, также и Великий Князь Николай и Великая Княгиня Александра».
Мы ждали с нетерпением. Наконец прозвонили три раза[177]. Императрица с начальницей направились к дверям со словами: «Это Государь!» Он вошел очень быстро; он был в мундире и держал треуголку с перьями. Он поцеловал руку Императрице-Матери, потом провел рукой по волосам и вынул золотой лорнет. Он улыбнулся нам и поклонился; мы сделали реверанс.
Я нашла Государя очень красивым, главное, элегантным и величественным; он совсем не старый, но лысый. За ним вошел толстый генерал, пожилой и некрасивый; он шел, переваливаясь с ноги на ногу и потряхивая эполетами. Он тоже поправил волосы, и мы со Стефанией[178] заметили, что он подражал Государю. Он был очень смешон. Александрина говорит, что это генерал Милорадович, отличный боец. Так как она m-lle Raison и lady Sensée (мадемуазель Здравый Смысл и леди Рассудительность [фр.]), то ей нравятся солидные свойства. Я же нашла этого генерала смешным.
Прозвонили еще три раза, и Их Величества пошли на встречу к Императрице Елизавете. Она некрасива, маленькая, худенькая, старше Государя; у нее на лице красные пятна[179]