[193]. Я уверена, что она очень добрая. Императрица-Мать вернулась и сказала нам: «Я вами довольна; вы доставили мне удовольствие. Если maman Брейткопф согласится, я распущу вас завтра после часу».
Maman Брейткопф сказала: «С радостью, Ваше Величество».
Всем нам дали на память по бонбоньерке, а большим ноты тех романсов, что пела Каталани. М-llе де Вальш рассказала нам, что Императрица подарила синьоре Каталани красивую бриллиантовую брошь. Я сказала ей, что, должно быть, Императрица Елизавета ворчунья и педантка, потому что она во весь вечер ни разу не улыбнулась. У нее такое выражение лица, какое бывает при зубной боли. М-llе де Вальш объяснила, что она страдает головокружениями, но что она добрая и с большими достоинствами. Но ведь Императрица-Маman такая же добродетельная, а никогда не бывает угрюма. Капитолина Нагель сказала мне, что у ее бабушки также бывают припадки; она тогда принимает мелиссовой воды на сахаре, но никогда не бывает хмурая.
Мы все бредили Сильфидой, даже третье отделение. Наш класс решил молиться за нее. Это тайна. Четвертушки[194] не ложились тоже до 11 часов. Они спали до 10, а мы только до девяти часов.
Почтенная компания нашла мои записки интересными, а Пушкин попросил меня рассказать, что мы делали во время наводнения 1824 года.
Плетнев попросил меня прочесть мой дневник. Я и не подозревала, что когда-нибудь буду его читать перед сыном Императрицы-Матери. Он казался тронутым тем, что я говорила о ней, о доверии, какое она внушала детям, которых воспитывала положительно как родная мать.
Мы окончили урок истории Франции и собирались обедать, когда одна из горничных вбежала в старший класс. Она кричала и дрожала, как лист. Все кинулись к окнам; вода поднялась так высоко, что барки, переполненные народом, прибивало к институтской решетке[195]. Мы со Стефанией вспомнили о канарейках швейцара и побежали вниз, чтобы спасти их. Все были так заняты, что никто не побранил нас за то, что мы спустились вниз без позволения. Всем приказали идти наверх; нижний этаж уже был в воде. Горничные плакали; они очень боялись, а мы нисколько не боялись. Мы знали, что если бы нам угрожала опасность, то Императрица-Мать сама приехала бы за нами. Утром она написала maman Брейткопф: «Успокойте моих деток, я их не забываю». Нам прочитали ее письмо. После обеда мы отправились в нашу церковь и молились за тех, кому угрожала опасность. Священник молился также за умирающих и потонувших. Было очень торжественно, все были в полном сборе. Затем нам позволили смотреть в окно. Во дворе гр. Шереметева плавали барки; кормили женщин и детей. М-llе де Вальш нам рассказала, что граф приютил множество несчастных, они провели ночь у него в доме. Граф благородно распоряжается своим состоянием. Он очень богат.
Всего страшнее были пушечные выстрелы[196]. Уже накануне весь вечер палили из пушек. Ветер бушевал. Шел проливной дождь. На черной воде, покрытой пеной, плавала мебель и трупы животных. Одна из классных дам видела даже плывущий гроб. Государь был очень огорчен этим несчастьем; сколько бедняков погибло, многие утонули, другие были совершенно разорены; один караульный был унесен со своей будкой, но его спасли. Императрица-Мать приютила сирот. Она была так занята, что целую неделю не приезжала в институт, чего еще никогда не случалось. Когда наступила ночь, направление ветра изменилось, и нам пришли объявить, что опасность миновала. Тогда оказалось возможным спасти много народу; около девяти часов вечера ветер уже не задувал факелов. Я никогда не забуду этого дня. Точно на море, слышался шум от воды, от криков, от проливного дождя и ревущего ветра. Даже на улице были волны. Рядом со всем этим было немало и смешного. На одной из лодок оказался курятник, в котором, должно быть от страха, во все горло пел петух. Наши учителя вернулись только через день, они не могли добраться до института, так как мосты были сняты.
Великий Князь рассказал нам несколько эпизодов о наводнении. Рассказ про караульного верен, Государь сам видел его из окна. Караульного спасли, он держал ружье над головой. Великий Князь хвалил хладнокровие графа Бенкендорфа и Милорадовича. Они объезжали город на лодке. В некоторых местах волны были такие же громадные, как в море. Им угрожала опасность быть разбитыми о дома. Бенкендорф пробовал воду – она была соленая. Балтийское море без церемонии вошло в город. Так как Петербург лежит ниже уровня моря, то внезапный поворот ветра был причиною катастрофы. Затем Великий Князь сказал мне: «Несмотря на вашу молодость, вы прекрасно заметили смешные стороны гр. Милорадовича[197] – генерала Talon-rouge (Красный Каблук [фр.])». Действительно, он во всем подражал Государю, впрочем, и не он один; тогда это считалось признаком хорошего тона. Так, например, даже и неблизорукие люди носили лорнет и душились английским медом, потому что Государь любил эти духи. К., В., Т., все наши элегантные господа, подражали походке и манерам Государя. Пушкин вспомнил о моем брате Иосифе, как он во время наводнения привел в ужас одного из старых дядек Пажеского корпуса. Иосиф дурачился и острил, добрый старик Гюне сказал ему наконец:
– Молодой человек, в такую важную минуту у вас хватает духу смеяться и дурачиться? Стыдитесь! Какой вы сын отечества?!
– Я вестник Европы, – отвечал Иосиф[198].
Меня расспрашивали про аббата де Лош. Он преподавал физику у нас и в Смольном, а также математику у пажей, он даже и жил в Пажеском корпусе. Он был очень рассеян, и мальчики крали у него табакерку. Де Лош был очень образован и прекрасно преподавал. Г-жа Нагель учила у нас музыке. Александрина Эйлер была ее лучшей ученицей. Она нюхала испанский табак, как и г-жа Дидело, которая обучала танцам и нас, и смолянок. Она обращалась к нам с такими речами: «Mesdemoiselles, г-н Дидело (он был учителем танцев у пажей) – ученик великого Вестриса, бога танцев, и я тоже; пользуйтесь моими уроками, старайтесь быть достойными этой чести, тогда вы будете совершенны». Это, конечно, нас очень смешило.
Благодаря бедной Дидело смолянки и екатерининские институтки прославились умением делать красивые реверансы. Как мучилась над нами и над нашими ввернутыми внутрь ногами эта добрая Терпсихора![199]
Maman Брейткопф велела собрать нас всех в большой зале, чтобы прочесть нам письмо Императрицы-Матери[200], которая написала ей, что не приедет завтра в институт, так как получила очень тревожные известия о здоровье Государя. Он заболел в Таганроге. Императрица Елизавета писала, что он опасен, что у него сильная лихорадка и рожа. Императрица-Мать приказала передать нам, чтобы мы молились за него и за Россию. Мы пошли в нашу церковь, отец Наумов отслужил молебен св. Александру Невскому, у всех были печальные лица.
Мы с Stephanie и Alexandrine Эйлер плакали, во-первых, потому, что мы обожаем Императрицу-Мать, а во-вторых, потому, что Государь был добр к нам; я же еще потому, что он знал моих родителей и мою бабушку.
Когда мать и бабушка скончались, сама Императрица приехала объявить мне это; она присутствовала на панихиде, поставила меня рядом с собою и затем сказала мне: «Дитя мое, теперь я заменю вам и мать и бабушку». Она приказала мне быть у обедни, которую служил аббат де Лош в память герцога (Ришелье) и моего отца (он был католиком[201]).
Ото всего этого я плакала сегодня. Бедная Императрица-Maman! Мы с Stephanie молились и за Императрицу Елизавету, потому что мы раскаиваемся в наших словах, что у нее хмурое лицо.
Так как мой отчим живет в Таганроге[202], то я и попросила позволения написать ему; может быть, он пришлет мне хорошие вести.
После смерти моей матери и бабушки Императрица подарила мне прекрасную книгу; в ней на каждый день на утро и на вечер есть чтение. Императрица сказала мне, что она часто читает эту книгу, что в горе она действует утешительно[203].
Сегодня вечером в старший класс, в 1-е отделение, пришла начальница. Она была так бледна, что мы догадались, что случилось несчастье. Мы встали и закричали: «Государь скончался!» Maman Брейткопф залилась слезами. Через несколько минут весь институт был собран в церкви; все рыдали и молились! Потом maman Брейткопф говорила с нами. Мы все просили ее передать Императрице-Maman, что мы плачем вместе с нею, так как мы ее дети. Наши старые солдаты – инвалиды 12-го года, плакали горькими слезами[204].
Надо было ужинать, но никто не мог есть. Maman Брейткопф велела дать нам чаю, а маленьким горячего молока. Даже легли позже; все были очень поражены!
Maman Брейткопф была во Дворце. Она видела Императрицу-Мать и списала для нас письмо Императрицы Елизаветы; оно очень трогательно и начинается так: «Наш Ангел на небе, а я еще прозябаю на земле…»
Когда прах Его Величества прибудет из Таганрога, мы поедем поклониться ему. Я не могу привыкнуть к мысли, что он скончался. Как же это должно отозваться на его Матери и его Вдове.
Вчера, 14 декабря, произошли ужасные события. Бунт в гвардейских полках. Утром мы ждали учителей, но ни один из них не пришел. В полдень, перед обедом, одна из служанок сказала нам, что у швейцара говорили, что солдаты не хотели присягать Великому Князю Николаю Павловичу. Они присягнули Константину Павловичу, как только фельдъегерь приехал из Таганрога. Даже в церкви, в воскресенье, молились за Императора Константина и за Цесаревича Николая.