ельта, ставило под сомнение жизнеспособность капиталистической системы.
ФДР неизбежно платил цену за то, что «новый курс» не изменил основную структуру США. К 1938 году с 1933 года дивиденды возросли на 40 процентов, стоимость акций увеличилась в два – четыре раза, налогообложение богачей и сверхбогачей оставалось умеренным. Они реально ничего не потеряли при ФДР, если не считать надежд на более высокие прибыли. Это недополученное, помимо прочего, и было причиной ненависти многих в верхушке высшего класса к ФДР. Очень неглупый публицист М. Чалдс в серии статей в 1936–1938 годах пытался дойти до истоков ненависти этих, как он называл, 2 процентов американцев, но отказался вынести вердикт. Он сказал только: «Будущий историк будет не только озадачен, но станет в тупик». В одном он был твердо уверен: «Только одно может изменить позицию класса-ненависгника, и это, естественно, война… Не случайно те, кто с особой яростью накидывается на внутреннюю политику Рузвельта, снисходительно одобряют внешнюю политику президента». Острым классовым чутьем они понимали – ФДР ведет дело к войне.
Однако исследование его деятельности в сфере внешних дел куда более сложная задача, чем даже рассмотрение «нового курса» внутри страны, по многим причинам. Громадная фигура главнокомандующего американскими вооруженными силами в 1941–1945 годах оставляет в глубокой тени президента США кануна Второй мировой войны. Во главе воевавших Соединенных Штатов он преодолел многие трудности в схватке с державами «оси», но иные из этих трудностей – дело рук самого президента США в 1936–1939 годах.
У. Лангер и С. Глисон, авторы почитающегося в США классическим официального исследования американской внешней политики в 1937–1941 годах, открывают его ясным заявлением: «Бывшие члены кабинета, близкие к г-ну Рузвельту, как, например, мисс Перкинс и г-н Моргентау, характеризовали его как необычайно сложного человека, находившегося во власти ошеломляюще противоречивых мотивов. Если так, то тогда будущие биографы покойного президента найдут свою задачу не поддающейся решению, в то время как для нас обоих, не знавших лично г-на Рузвельта, было бы опрометчивым попытаться сделать больше, чем коротко охарактеризовать этого сложного человека. Достаточно заметить, поскольку это важно для внешней политики, что президент, несмотря на кажущуюся общительность, веселый и даже фривольный нрав, был очень сдержанным и замкнутым человеком… Покойный президент оставил относительно немного записок, дневников или воспоминаний, а ближайшие советники признают, что они были в неведении о его сокровенных замыслах, поэтому, по всей вероятности, никогда не будет получено надежных и подробных сведений о мотивах его внешней политики»30.
Сообщив об указанных прискорбных обстоятельствах, У. Лангер и С. Глисон – а их мнение разделяет вся академическая община американской исторической науки – написали два тома о четырех критических годах, предшествовавших вступлению США в войну. Более 1700 страниц убористой печати!
Подлинные мотивы ФДР в области внешней политики, натурально, установить необычайно трудно. После смерти Луи Хоу Рузвельт никого не посвящал в свои мысли, не исключая самого близкого к нему человека в последние годы жизни – Гопкинса. На совещаниях кабинета внешние дела не подвергались серьезному коллективному обсуждению, хотя бы из опасения утечки информации, не говоря уже о том, что ФДР запретил вести протоколы. Рузвельт часто предпочитал действовать в обход государственного департамента и через голову Хэлла. Зачастую он в большей степени полагался на суждения заместителя государственного секретаря – «великого молчальника» гротонца С. Уэллеса. Частные совещания с различными лицами по вопросам внешних дел затрагивали не существо политики, а ее тактику. В конце 1935 года Рузвельт написал Баруху: «Международные проблемы волнуют меня куда больше, чем внутренние, включая выборы». Редчайшее признание, проливающее свет на сокровенные мысли президента. Есть, однако, объективный критерий – то, что делал или не делал Вашингтон, достаточно вскрывает мотивы действий президента.
В июле 1936 года в Испании вспыхнул фашистский мятеж На стороне Франко открыто выступили Германия и Италия, законное правительство поддерживали демократические силы мира, в первую очередь Советский Союз. Англия и Франция, проводя политику невмешательства, пособничали агрессорам. Американский народ осудил вылазку фашизма на Пиренейском полуострове.
Правительство оказалось в затруднительном положении – объединенная резолюция конгресса о «нейтралитете» не предусматривала случая гражданской войны. Юридически Вашингтон не мог воспрепятствовать оказанию материальной помощи республике. Испанское правительство произвело небольшие закупки вооружения и военных материалов и в США. Государственный департамент объявил о введении «морального эмбарго» на торговлю с республиканской Испанией. Но именно моральные соображения двигали чистыми идеалистами, отправившимися из США воевать за испанскую и международную демократию в конце 1936 года. Они пробирались в Испанию, где составили прославленную интернациональную бригаду имени А. Линкольна. Из ее 3 тыс. человек 1800 героев сложили головы на испанской земле.
Эти и другие благородные люди олицетворяли рассвет мировой борьбы против фашизма, который, однако, не состоялся. ФДР был среди тех, кто жестко локализовал борьбу демократии против фашизма пределами Пиренейского полуострова. «Стремясь не допустить превращения конфликта в широкую войну, – замечает Р. Даллек, – Рузвельт был готов игнорировать международную практику, позволявшую торговать и посылать оружие республиканскому правительству Испании. Он не был заинтересован в то время в спасении Испании. Он только хотел, чтобы конфликт не вылился в общую войну в Европе»31.
Первым актом вновь открывшейся сессии конгресса 6 января 1937 г. было распространение объединенной резолюции о «нейтралитете» на гражданскую войну в Испании, причем ей была придана обратная сила! ФДР подписал резолюцию 8 января. Франко комментировал: «Президент Рузвельт поступил, как настоящий джентльмен. Его закон о нейтралитете, приостанавливающий экспорт военного снаряжения обеим сторонам, быстрота, с которой он принят и проводится в жизнь, являются жестом, который мы, националисты, никогда не забудем».
В июле 1937 года Япония напала на Китай. Боевые действия развернулись на громадных пространствах. Но президент «не нашел» состояния войны, и закон о «нейтралитете» не был применен к японской агрессии на Дальнем Востоке. Япония в громадной степени зависела от импорта из США, эмбарго на поставку стратегических материалов привело бы к прекращению японской агрессии (а она рассматривалась на Западе как прелюдия к войне против СССР) и одновременно обострило бы ее отношения с Соединенными Штатами. Чего и стремился избежать ФДР, надеявшийся отвести японскую угрозу от США и защитить американские интересы на Дальнем Востоке и Тихом океане руками других.
Позиция Вашингтона оказалась на руку японским милитаристам. Министр иностранных дел Японии Хирота заявил: «Отношение Америки к китайскому инциденту справедливо и правильно».
Напряженность в мире нарастала с каждым месяцем. В 1936–1937 годах агрессоры объединили свои силы, заключив «антикоминтерновский пакт». Советский Союз неустанно звал правительства и народы встать на путь коллективной безопасности, ибо только единый фронт мог остановить сползание к войне. Советское правительство считало, что особенно важны совместные действия СССР и США в рамках системы коллективной безопасности. Еще в декабре 1933 года СССР предложил заключить пакт о ненападении между Советским Союзом, США, Китаем и Японией. ФДР ответил, что США готовы оказать СССР «моральную поддержку». Американские деятели с неописуемой наивностью верили, как писал Буллит Рузвельту, что «Советское правительство бесконечно оценит моральную поддержку США в деле предотвращения войны с Японией и мы практически сможем потребовать и получить все, что хотим»32. Они там, в дипломатическом ведомстве США, напрочь рехнулись!
После начала японской агрессии в Китае советская дипломатия вновь поставила перед Рузвельтом вопрос о Тихоокеанском пакте. На что ФДР ответил советскому полпреду Трояновскому: «Пакты не дают никакой гарантии, им нет веры… Главная гарантия – сильный флот… Посмотрим, как выдержат японцы морское соревнование»33. Он не желал брать на себя какие-либо обязательства.
В частных беседах ФДР уже с 1935 года крепко высказывался в адрес фашистских заговорщиков. Допущенные в Белый дом выслушивали рассуждения ФДР: «Этому должен быть положен, конец. Почему миролюбивые народы не могут объединиться и послать агрессоров в сумасшедший дом? Должен быть найден способ запереть их так, чтобы они не причиняли вреда. Нужен санитарный кордон, такой же карантин, какой устанавливается против эпидемии заразной болезни»34.
Однако ни политика США, ни публичные высказывания самого ФДР в канун второй мировой войны не отражали этой точки зрения, за исключением речи Рузвельта в Чикаго 5 октября 1937 г. Он избрал этот город специально – здесь находился оплот «изоляционистов». Рузвельт в сильных выражениях охарактеризовал «нынешнее царство террора и международного беззакония», когда «мир, свобода и безопасность 90 процентов человечества находятся под угрозой со стороны остальных 10 процентов». ФДР указал, что ни один народ не может считать себя изолированным от остального мира. «К сожалению, эпидемия беззакония распространяется. Когда вспыхивает эпидемия заразной болезни, общество объединяется и устанавливает карантин больных, с тем чтобы предохранить себя от болезни… Война – зараза, независимо от того, является ли она объявленной или нет».
Речь Рузвельта в Чикаго, получившая название «карантинной речи» (ФДР использовал излюбленное выражение Икеса), вызвала самые оживленные отклики. На следующий день на пресс-конференции под градом точных вопросов ФДР показал свои незаурядные дипломатические способности.
«Вопрос: