В своей речи вы, по-видимому, имели в виду нечто большее, чем моральное негодование. Что это, подготовка к сотрудничеству?
Президент: К чему?
Вопрос: Что-то предполагается? Вы изменили свою позицию?
Президент: Нет, всего-навсего произнесена речь.
Вопрос: Хорошо, но как же примирить все это? Согласны ли вы, что речь идет об отказе от нейтралитета?
Президент: Ни в коем случае, нейтралитет может быть расширен».
Экономические санкции? ФДР категорически отрицал. «Быть может, речь идет о совместных действиях миролюбивых народов? «ФДР: «Мы изыскиваем пути к миру».
Новый вопрос: «Не будет ли созвана конференция?»
Ответ: «Нет. Конференции бесполезны».
«Вопрос: Не будет ли почти неизбежным, если выработают любую программу, что наш нынешний закон о нейтралитете будет изменен?
Президент: Не обязательно. Это интересно.
Вопрос: Да, действительно интересно! Вы говорите, что нет противоречия между вашей речью и законом о нейтралитете. На мой взгляд, речь и закон противоречат друг другу, а ваши объяснения не удовлетворяют меня.
Президент: Подумайте, Эрнст (Линдли).
Вопрос: Я думаю уже несколько лет и уверен, что речь идет о совершенно противоречивых вещах. Как можно быть нейтральным, если вы стоите на стороне одной группы стран?
Президент: Что вы имеете в виду «стоять на стороне»? Вы говорите о договоре?
Вопрос: Вовсе нет. Я имею в виду действия миролюбивых народов.
Президент: Есть еще множество методов, которые никогда не были испробованы.
Вопрос: Но по крайней мере выражения «карантин агрессоров» и «другие народы мира» вовсе не показывают нейтральной позиции.
Президент: Я не могу дать вам ключ к этому. Вы должны думать сами. У меня есть одна мысль»35.
Большего ни журналисты, ни страна не добились от своего президента, он остался единоличным владельцем сокровища – некоей сверхценной «мысли».
Хэлл был поражен личным творчеством президента: в тексте речи, предварительно просмотренном в госдепартаменте, упоминания о «карантине» не было. «Президент лично несет ответственность за эту вставку», – вспоминал Хэлл в 1948 году.
Рузвельт считал, что его речь встретила враждебный прием. «Ужасно, – заметил он Розенману, – оглянуться назад, когда вы пытаетесь вести вперед, и обнаружить, что за вами никто не следует». То было явное преувеличение: несмотря на исступленную кампанию «изоляционистов», заявивших, что, выступая в Чикаго, ФДР хотел отвлечь внимание народа от провала «нового курса», страна в целом весьма положительно оценила «карантинную речь». Если бы ФДР пошел дальше, отстаивая коллективную безопасность, он, несомненно, имел бы национальную поддержку.
Упражнения в ораторском искусстве в Чикаго были предназначены не для внутреннего потребления – мобилизовать общественное мнение в США, а чтобы подбодрить тех, на других континентах, кто наиболее активно выступал против агрессии. Через несколько дней после «карантинной речи» ФДР объявил, что США примут участие в конференции в Брюсселе, созванной Лигой Наций для обсуждения нарушения договоров Японией. На конференции, проходившей в ноябре 1937 года, Советский Союз настаивал на применении коллективных мер против агрессора в соответствии с уставом Лиги Наций. Представители западных держав, отклонив их, назойливо внушали советской делегации: почему бы СССР единолично не взяться за борьбу с Японией, не послать, например, эскадрильи на Токио, чтобы образумить японцев. Эти домогательства остались безрезультатными.
Анализируя американо-советские отношения, полпред СССР в США А.А. Трояновский 14 декабря 1937 г. отметил «прохладное отношение к нам». Что до перспектив, то, «даже если бы нам пришлось кооперировать в области международной политики, это будет брак по расчету, а не по любви, т. е. все будет делаться постольку поскольку… Я даже думаю, что если бы мы одни втянулись в военный конфликт с Японией, то сначала бы нас в этом отношении поддерживали, а в случае решительного разгрома японской армии симпатии быстро повернулись бы в сторону японцев, против нас, начались бы крики о красной опасности и выражение сочувствия бедным японцам»36.
В Лондоне, Париже и Вашингтоне никак не хотели расстаться с надеждой толкнуть державы «оси» против СССР. Западные политики с огромным рвением и неистощимой изобретательностью упорствовали в достижении этой цели. Они шли на унизительные уступки державам «оси», надеясь откупиться от них за счет других народов.
В марте 1938 года Германия захватила Австрию. Советский Союз выступил за коллективные меры. Вашингтон не ответил, ибо, замечает Хэлл, «отрицательный ответ был предрешен». Следующей жертвой Гитлер наметил Чехословакию. Советский Союз был готов прийти ей на помощь, даже если бы от Чехословакии отступилась ее союзница – Франция. Стоило правительству Бенеша оказать вооруженное сопротивление – и в начавшейся войне Германия при ее тогдашнем военном потенциале была бы быстро разгромлена; против нее выступили бы СССР, Франция и Англия, правительства которых едва ли могли игнорировать волю своих народов.
Этого исхода, как огня, боялись правители Запада. Британский премьер Н. Чемберлен взял инициативу сговора с Гитлером. ФДР? В конце лета и в начале осени 1938 года он был занят «чисткой» конгресса, однако нашел время для участия в подготовке позорной сделки в Мюнхене. 26 сентября в посланиях Гитлеру, Бенешу, Даладье и Чемберлену ФДР выразил «горячее желание», чтобы они не прерывали переговоров.
27 сентября ФДР обратился с посланием к Муссолини, предлагая ему взять инициативу созыва конференции Германии, Италии, Англии и Франции для разрешения кризиса. Когда в Вашингтоне узнали, что Чемберлен принял приглашение Гитлера, ФДР направил ему лаконичное послание: «Молодец!» С этим напутствием из Вашингтона Чемберлен отправился в Мюнхен, где 29–30 сентября была решена судьба Чехословакии.
Мюнхенцы предотвратили войну и неизбежный крах гитлеровского режима. 5 октября Рузвельт пишет Чемберлену: «Я полностью разделяю вашу надежду, что ныне впервые за многие годы существует величайшая возможность установить новый порядок, основанный на справедливости и законе. Официально правительство США одобрило результаты Мюнхена. В начале октября 1938 года ФДР шутливо пишет другу: «Я провел две трудные недели, но морское путешествие (еще летом.-Я. Я) дало мне возможность пережить их, если не считать затянувшегося глупейшего насморка. Несколько дней назад я хотел убить Гитлера и отрезать собственный нос. Сегодня я дружески настроен к носу и не испытываю больше желания умертвить фюрера».
Так-то оно так. Только кризис, завершившийся мюнхенским сговором, в США умышленно использовали для пробуждения в народе понимания военной опасности. С 12 по 30 сентября девятая студия радиокомпании Си-би-эс провела 85 передач, по большей части прямых из Европы. Миллионы и миллионы у приемников ужасались истерическим речам Гитлера, рыку нацистских сборищ. Они остро ощущали свою беспомощность, и чувство страха поползло по американским домам. Выводы: опрос журнала «Форчун» показал, что только 11,6 процента сочли мюнхенское соглашение похвальным, 76,2 процента уверовали – США примут участие в войне в Европе (полтора года перед этим – только 22 процента). Си-би-эс удовлетворенно подтвердила итог: радио «теперь не только распространяет новости, но и выступает как социальная сила».
Группе артистов пришла в голову идея – проверить, как отреагирует радиоаудитория на тревожные сообщения. В конце октября они вышли в эфир с передачей «Война миров» по Г. Уэллсу, расписав вторжение марсиан в США. Передачу с места «вторжения» вел Орсон Уэллес. Голосом ФДР читалась прокламация о введении чрезвычайного положения, репортаж о «наступлении» марсиан на Нью-Йорк на разные голоса и пр. Дикая паника охватила США, миллионы людей снялись с мест. С трудом удалось убедить, что это только инсценировка романа. О. Уэллеса с приятелями едва не линчевали. Через несколько дней Рузвельт зазвал его в Белый дом и проникновенно произнес: «Знаете, Орсон, вы и я – два лучших актера в Америке». Как понять?
Хотя публично Ф. Рузвельт продолжал сохранять спокойствие, он не мог не понимать, что не за горами война в Европе. Естественно, как и другие политики Запада, он ожидал, что новый военный конфликт начнется с похода Германии на Восток – против Советского Союза. Это направление агрессии никоим образом не беспокоило Вашингтон, напротив, американские политики приветствовали бы германо-советскую войну. Отсюда равнодушие ФДР к отношениям с СССР, как отмечал Временный Поверенный в делах СССР в США Уманский 11 ноября 1938 г. в письме наркому иностранных дел СССР Литвинову: «Никаких признаков того, что сколько-нибудь существенное оживление отношений с нами входит в расчеты Рузвельта, за последнее время не было». 14 ноября нарком отвечает: «Пятилетие установления отношений мы отметим в печати весьма скромно. Трудно говорить о значении этого события, умалчивая о причинах отсутствия надлежащего политического эффекта»37.
Но после Мюнхена ФДР был серьезно озабочен возможностью дальнейших уступок западных держав Гитлеру, которые могли серьезно затронуть интересе Соединенных Штатов. 9 октября ФДР в беседе с Икесом сказал, что не исключены и такие события: «В интересах удовлетворения колониальных аппетитов Германии Англия может предложить ей Тринидад и уговорить Францию уступить немцам остров Мартинику. Германия получит сильные опорные пункты у нашего восточного побережья, равно как у побережья Центральной и Южной Америки.
Затем Соединенным Штатам будет предложено согласиться на передачу этих островов «в интересах международного мира». Президент решил, что, если это случится, к островам будет немедленно направлен американский флот, чтобы занять их»38. Тринидад не Чехословакия!
После Мюнхена Рузвельт исподволь готовит руководителей страны к мысли, что Англия и Франция – естественные союзники Соединенных Штатов. Р. Небергеру, влиятельному издателю, а впоследствии сенатору, ФДР разъясняет: истинная граница обороны Соединенны