Президент проявил удивительную ясность ума: справедливо указал на значение «силы» для фашистских диктаторов, едко высмеял тех, кто обращается к ним со словами, тонко польстил самолюбивому министру, оберегая чистоту его имени. Отправив 14 апреля ответ Уоллесу, ФДР на следующий день сделал то, что признал совершенно бесполезным в письме министру накануне: сам обратился с личным посланием к Гитлеру и Муссолини. ФДР просил их дать заверения, что в течение десяти лет они не нападут ни на одну из перечисленных стран Европы и Ближнего Востока. Если такие заверения будут даны, тогда Соединенные Штаты «с удовольствием» примут участие в переговорах о разоружении и расширении международной торговли, снижении тарифов.
ФДР перечислил упомянутые страны – получилось 31 государство. Лангер и Глисон, правда, замечают: «Психологи могут вывести некоторые заключения из того факта, что президент в черновике послания случайно пропустил Советский Союз, который в окончательном тексте послания фигурирует как «Россия»«47. Фашистские разбойники не вникли в тонкости психологии.
16 апреля, когда в Риме получили послание Рузвельта, там находился Геринг. Он прочитал документ вместе с Муссолини. Немецкий гость заметил: послание свидетельствует о неизлечимой душевной болезни, дуче уточнил диагноз: прогрессирующий паралич. Муссолини объявил, что на него не производят впечатления «абсурдные» предложения и «мессианские послания».
Гитлер поначалу решил не отвечать «этому презренному», однако, поразмыслив, счел полезным принять участие в словесном состязании. В большой речи 28 апреля фюрер воскликнул: «Господин Рузвельт! Я целиком и полностью отдаю себе отчет в том, что громадные размеры и богатство вашей страны позволяют вам чувствовать себя ответственным за все человечество… однако я, сэр, нахожусь в значительно более скромном положении». Гитлер обещал дать любой из перечисленных ФДР стран соответствующие заверения при условии, что эти страны сами обратятся с просьбой о них к Германии, а также заверил, что Германия никогда не нападет на США и государства Американского континента. Он сообщил также, что Германия уже опросила правительства всех стран, перечисленных ФДР, и ни одно из них не заявило Берлину, что нуждается в гарантиях, рекомендованных Рузвельтом. Что касается международной торговли, то, заметил фюрер, США могут первыми начать ее оживление, снизив собственные тарифы.
Американская печать по-спортивному признала, что Гитлер оказался более ловким словесным бойцом, чем Рузвельт. Сенатор Най сухо заметил: ФДР «сам напросился на это». Обиженный и высмеянный Рузвельт замолк. Старый гротонец выяснил, что Гитлер и Муссолини – дурно воспитанные люди со скверными манерами. «Впоследствии, – замечает Тагвелл, – мне казалось глупым, что я не почувствовал в то время глубину его антагонизма к Гитлеру». Личные симпатии и антипатии занимают заметное место и в жизни политиков.
Случившаяся трагикомическая история в который раз напомнила президенту о том, что его возможности небезграничны. ФДР по ногам и рукам связывал закон о «нейтралитете», унизительное фиаско с посланием усилило уже возникшее у него ранее побуждение атаковать закон в интересах миролюбивых народов и большей свободы действий для президента. Ведение внешних дел – конституционная прерогатива президента, и в ближайшем окружении ФДР получила хождение теория, что закон, нарушающий конституцию, не обязателен для президента. Юридически аргументация не была безупречной, однако она произвела впечатление на ФДР, и он счел возможным осведомиться у генерального прокурора: «Насколько я могу игнорировать существующий закон о нейтралитете, хотя я и подписал его?» Генеральный прокурор предпочел не отвечать на антиюридический запрос.
С апреля 1939 года Рузвельт и Хэлл приложили значительные усилия, добиваясь отмены закона о «нейтралитете». ФДР считал, что теперь это безопасно – Франко победил в Испании. 19 мая ФДР созвал лидеров палаты представителей, которым объяснил мотивы администрации. Отмена эмбарго «сделает менее вероятной победу в войне держав, недружественно относящихся к США». Если закон останется в силе, тогда «шансы победы Германии и Италии 50 на 50». В результате их успехов «через очень небольшой промежуток времени мы окажемся в окружении враждебных государств. Затем Япония, любящая «играть с большими парнями», вероятно, войдет с ними в тесный союз. Объединенные флоты Германии и Италии равны нашему, а японский флот составляет 80 процентов нашего. Поэтому у них всех всегда будет соблазн попытаться провести молниеносную войну против нас».
29 мая проект объединенной резолюции, вводившей принцип «плати и вези», был внесен в конгресс. «Изоляционисты», естественно, восстали, избрав объектом критики предложение делегировать большие полномочия президенту во внешних делах. Хотя комитет палаты представителей по иностранным делам высказался «за», республиканский «доклад меньшинства» звучал зловеще: «Резолюция под предлогом предотвращения провокационных актов со стороны американских граждан дает президенту дополнительные права не быть нейтральным… Ни один президент никогда раньше не имел таких прав».
30 июня 200 голосами против 188 палата представителей отвергла поправку. Сенатский комитет по иностранным делам 12 голосами против 11 отказался внести вопрос на рассмотрение сената. 18 июля Рузвельт и Хэлл созвали лидеров сената в Белый дом. Президент с постной миной возвел глаза к потолку кабинета, пригласив к молитве, ибо «от нашего решения зависит судьба не только американского народа, но и всего мира». Затем ФДР и Хэлл рассказали, что отмена эмбарго наполовину снизит риск возникновения войны в Европе. Престарелый сенатор Бора парировал: Германия к войне не готова, и нарисованная ими картина неверна. Хэлл рекомендовал Бора заглянуть в госдепартамент, почитать донесения американских дипломатов из Европы. «У меня собственные источники информации, – высокомерно бросил Бора, – и в ряде случаев они оказались более надежными, чем источники госдепартамента».
Хэлл онемел от бешенства. Витавший, как обычно, в алкогольных парах, вице-президент Гарнер взял ведение совещания в свои руки и опросил присутствовавших. Почти радостно он повернулся к президенту: «Ну, капитан, глянем фактам в лицо. У тебя не хватает голосов. Тут и делу конец». ФДР согласился, заявив на прощание, что ответственность будет нести сенат. «Что совсем нетрудно», – отозвался с порога Бора.
Коль скоро среди самых упорных противников ФДР были сенаторы, которых он безуспешно пытался «вычистить» осенью 1938 года, а спорили по большей части вокруг прерогатив президента, тогда ясно, что ФДР сам неловким ходом умышленно или нет погубил дело. Форма, живо напоминавшая «диктаторские замашки» президента в 1937 году, отодвинула на задний план существо вопроса. Голосование как в палате представителей, так и в сенатском комитете по иностранным делам обнаружило: «изоляционисты» ходили по очень тонкому льду Президент мог бы проломить его. У ФДР, если бы он хотел властно высказаться против угрозы фашистской агрессии, были громадные возможности помимо странствований в лабиринте конгресса.
С весны 1939 года шли англо-франко-советские переговоры. Советский Союз добивался заключения равноправного тройственного договора, который мог бы предотвратить возникновение войны. Партнеры СССР за столом переговоров вынашивали иные планы – добиться такого соглашения, которое дало бы возможность толкнуть СССР на войну с Германией, а самим остаться в стороне. Американская дипломатия была полностью в курсе интриг Лондона и Парижа. Как Буллит в Париже, так и Кеннеди в Лондоне непрерывно советовали Кэ д’Орсе и Форин Оффис не вступать в равноправный союз с нашей страной.
Другое направление – Рузвельт лично взялся за то, чтобы побудить СССР таскать каштаны из огня в интересах Запада. Он вознамерился добиться того, чего не могли достигнуть английские и французские дипломаты. 30 июня он «пространно» внушал советскому полпреду для передачи в Москву, что заинтересован в благоприятном завершении московских переговоров. Разумеется, на условиях, надо понимать, выставленных Лондоном и Парижем. А чего ожидать от США? «Он делает все, что возможно при нынешнем составе конгресса, чтобы содействовать созданию демократического фронта, и готовит помощь жертвам агрессии»48. Слова и еще раз слова, к тому же весьма конфиденциально!
В критические месяцы Рузвельт не озаботился иметь посла в Москве! После отъезда Дж Дэвиса в первой половине 1938 года Вашингтон больше года тянул с назначением нового посла. Только в десятых числах августа 1939 года преемник Дж Дэвиса Л. Штейнгардт прибыл в Москву.
В Вашингтоне превосходно знали о том, что международная обстановка в высшей степени серьезна. Как пишут У. Лангер и С. Глисон, «едва ли какое-либо правительство в новейшее время имело больше разведывательной информации о положении дел за рубежом, чем американское правительство в этот критический период. Г-на Рузвельта и г-на Хэлла своевременно и полностью информировали. Едва ли будет преувеличением считать, что они находились в лучшем положении по сравнению с государственными деятелями других стран, зная все аспекты обстановки, и, если бы они сочли необходимым, они могли оказывать громадное влияние».
Так что же они делали? «К сожалению, – сетуют У. Лангер и С. Глисон, – нет достаточных сведений для реконструкции реакции и отношения президента и государственного департамента к этой важнейшей информации. Ввиду почти полного отсутствия записей совещаний в Белом доме или в государственном департаменте невероятно, чтобы когда-либо было найдено вполне удовлетворительное объяснение проблемы. Что было сказано работниками государственного департамента, или между Хэллом и Уэллесом, или президентом, или послам Кеннеди и Буллиту во время частных телефонных разговоров, вероятно, по большей части останется загадкой»49.
Как трудно писать историю! В 1952 году Лангер и Глисон не смогли даже опросить живых Уэллеса, Буллита, Кеннеди и «работников государственного департамента»!