Это был уничтожающий ответ, но о письме Сталина знали немногие. Датированное 23 февраля 1946 года, письмо Сталина было опубликовано только в марте 1947 года в журнале «Большевик». Оно положило начало кампании по развенчанию Клаузевица, о котором писали теперь лишь как о «реакционном идеологе германского милитаризма». О генерале, прошедшем в армии России весь путь отступлений и наступлений 1812–1813 годов, говорили и писали как о «невежественном авантюристе». Полковник Разин пытался оспаривать некоторые наиболее грубые выпады против Клаузевица, но эти попытки кончились печально. Разин был не только уволен из армии, но и арестован. Аресты генералов, нередкие в первые послевоенные годы, санкционировались самим Сталиным. Но полковников можно было сажать в тюрьму и без такой санкции.
«Дело» Разина вел следователь по особо важным делам (также полковник, но из другого ведомства) Андрей Яковлевич Свердлов, родной сын ближайшего соратника Ленина Якова Михайловича Свердлова. Андрей Свердлов рано связал свою судьбу с НКВД. Учившийся в трех вузах и знавший несколько языков, Свердлов-младший работал здесь как следователь и как теоретик. Он читал лекции в учебных заведениях НКВД и составлял учебные пособия: «Специальный курс чекистской работы», «Возникновение и разгром правотроцкистского подполья в СССР» и др. Под псевдонимом А. Я. Яковлев он писал также детективы для детей и юношества — о славных делах советских чекистов. Как «интеллектуалу» ему поручали часто вести дела известных интеллигентов. Он вел, например, дело писательницы Елизаветы Драбкиной, в прошлом личной секретарши Я. М. Свердлова. Он допрашивал вдову Н. Бухарина Анну Ларину. Женщин он все же не бил. Иначе он вел допрос Петра Петровского, главного редактора «Ленинградской правды», героя Гражданской войны, сына видного большевика из окружения Ленина Георгия Петровского. После многодневных пыток П. Петровский был расстрелян. Свердлов нередко сам избивал заключенных или давил им пальцы дверью. На одном из допросов Разина Свердлов выбил ему шесть зубов. Разин был сломлен, но приговор по тем временам был не слишком суров — десять лет исправительно-трудовых лагерей.
Все книги «врага народа» Е. Разина были изъяты из библиотек и кабинетов военной истории в академиях. Но они не были изъяты из библиотеки самого Сталина, включавшей более 20 тысяч книг. Сталин заботливо собирал эту библиотеку всю жизнь, и в более чем 300 книгах имеются пометки или заметки, которые Сталин делал обычно цветными карандашами. В секретариате Сталина имелись записи и о всех книгах, которые он заказывал для просмотра или прочтения. Это — сотни названий ежегодно. У вождя была прекрасная память, и он нередко проявлял удивительную эрудицию. В январе 1950 года Сталину потребовалось уточнить некоторые сведения по военной истории: он готовился к встрече с Мао Цзэдуном, который считался теоретиком народной войны. Сталин стал перелистывать и книгу Разина по истории военного искусства. Она понравилась генералиссимусу простотой изложения, и он вспомнил о своем резком ответе на письмо автора. Сталин вызвал своего секретаря Александра Поскребышева и велел узнать, что сейчас делает и где служит Разин. Можно было подумать, что тот нужен Сталину для какой-то консультации.
Интерес Сталина к судьбе Разина вызвал панику среди всех, кто имел отношение к его аресту. Озабочен был и сам Берия. Разина быстро разыскали в ГУЛАГе и самолетом доставили в Москву. Недавнего зека не только привели в относительный порядок, но и подобрали для него подходящий… генеральский мундир. Задним числом Разин был произведен в генерал-майоры. Берия лично принял новоиспеченного генерала и просил забыть все то, что с ним произошло «по недоразумению».
Беседа между Сталиным и Разиным так и не состоялась. Но Разин вернулся в Академию им. Фрунзе и снова возглавил здесь кафедру военного искусства. Он возобновил работу над своим учебником, первый том которого вышел в свет в 1955 году. Сталин уже умер, но XX съезд КПСС был еще впереди. Поэтому в предисловии Разин восхвалял Сталина и развенчивал Клаузевица. Упоминание этого «идеолога агрессивной политики прусских милитаристов» содержалось даже в разделе о войнах между племенами первобытного общества. Во втором томе, который вышел в свет в 1957 году, автор не упоминает уже ни Клаузевица, ни Сталина. Третий том был издан в 1960 году и был посвящен истории войн и военного искусства XVII столетия. Разин изучал много архивов и сумел лично осмотреть тридцать пять полей сражений XII–XIX веков. Однако он все же не смог из-за тяжелой болезни завершить свой труд. Годы заключения и пытки не прошли даром. Е. А. Разин умер в 1964 году, оставив лишь черновики четвертого и пятого томов своей «Истории».
Книги Разина не являются классическими, но они не утратили своего значения и сегодня. Еще в 1994 году издательство «Полигон» в Санкт-Петербурге выпустило в свет без изменений третье издание книги Разина «История военного искусства» в трех томах. Вышел в свет и четвертый том — о войнах XVIII–XIX веков, но уже других авторов. В 1997 году Издательская корпорация «Логос» и Международная издательская компания «Наука» подготовили новое издание книги Карла Клаузевица «О войне». Вышел в свет, однако, только первый том, для издания второго тома не удалось собрать необходимые средства. Мало кто знает, что еще в 1960-е годы Гуверовский институт войны, революции и мира при Стэнфордском университете в Калифорнии завершил издание Собрания сочинений И. В. Сталина, которое у нас в стране было доведено лишь до работ и выступлений 1934 года и остановилось после смерти автора на тринадцатом томе. Американские издатели собрали и опубликовали доступные им работы Сталина 1935–1952 годов, используя точно такие же формат и шрифты. Все новые тома сталинских сочинений вышли в свет небольшим тиражом в 1966–1967 годах. В томе 16 этого оригинального издания на страницах 28–34 можно прочесть и «Ответ т-щу Разину».
Андрей Свердлов был уволен в запас по болезни в 1953 году. Он перенес три инфаркта и уже не мог работать в органах безопасности. Его новым местом работы стал Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Он писал статьи и брошюры по истории партии, проблемам Латинской Америки, помогал в редактировании книг о С. Орджоникидзе и о своем отце Я. М. Свердлове. С его помощью бывший комендант Кремля П. Д. Мальков написал и издал свою известную книгу «Записки коменданта Кремля». В партийные органы поступало много заявлений от реабилитированных коммунистов, пострадавших именно от А. Свердлова. Но руководство института и идеологический отдел ЦК КПСС не могли расстаться со столь ценным работником. Он умер в возрасте 65 лет в середине 1970-х годов от восьмого инфаркта.
Сталин и Лысенко
Лысенко — это сегодня Мичурин.
Решение Сталина о сессии ВАСХНИЛ
27 июля 1948 года, после десятидневного перерыва, вызванного неизвестным недомоганием, Сталин, как обычно поздно вечером, появился в своем кремлевском кабинете. В 22.10 к нему первыми на прием пришли только два человека: Маленков и Т. Д. Лысенко[218]. Им предстояло получить от Сталина просмотренный и одобренный проект доклада Лысенко «О положении в советской биологической науке», текст которого Лысенко через Маленкова отправил Сталину на дачу в Кунцево 23 июля. Сам Маленков уже прочитал доклад, не сделав никаких замечаний. Неожиданно и для Лысенко, и для Маленкова Сталин внес в доклад немало изменений и исправлений и сделал несколько критических замечаний на полях. В течение часа Сталин, как впоследствии признал сам Лысенко, «подробно объяснял мне свои исправления, дал указания, как излагать отдельные места доклада»[219]. Через час, в 23.10, к Маленкову и Лысенко в кабинете Сталина присоединились Берия, Булганин, Микоян, Вознесенский и Каганович. В течение часа шло обсуждение некоторых текущих проблем, связанных с организацией сессии ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина), для которой готовился доклад. Лысенко, в частности, получил рекомендацию Сталина сообщить на заключительном заседании сессии о том, что представленный им для дискуссии доклад был рассмотрен и одобрен Центральным Комитетом ВКП(б), то есть заявить о том, чего в действительности не было.
Вмешательство Сталина в продолжавшуюся уже более пятнадцати лет дискуссию по проблемам наследственности было связано прежде всего с тем, что положение Лысенко как президента ВАСХНИЛ становилось после окончания войны все более и более неустойчивым. Идеи Лысенко в области генетики, отрицавшего существование генов и пытавшегося доказать теорию наследования благоприобретенных признаков, известную как «неоламаркизм», уже получили к 1940 году, не без поддержки Сталина и репрессивных акций против многих биологов, доминирующее положение в СССР. Однако в 1945 году дискуссия по проблемам генетики была возобновлена, отчасти в связи с успехами биологии и селекции в США, но главным образом в связи с выдвижением Лысенко некоторых новых теорий, которые противоречили идеям Дарвина в области видообразования. Обсуждение проблем эволюции и происхождения видов неизбежно затронуло и механизмы наследственности. Противники Лысенко обращали при этом внимание не только на несостоятельность ламаркистских концепций Лысенко, но и на практическую бесплодность его направления в биологической науке.
Кульминацией этой дискуссии, которая до 1948 года проходила в основном в Московском государственном университете и в Московской сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева (ТСХА), стало выступление Юрия Жданова, сына члена Политбюро А. А. Жданова, с докладом «Спорные вопросы современного дарвинизма» на семинаре лекторов обкомов, организованном отделом науки ЦК ВКП(б) 10 апреля 1948 года. Критикуя Лысенко по многим направлениям, Юрий Жданов оговорился, что выражает свое собственное мнение, а не новую линию ЦК ВКП(б). Молодой Жданов, которому было тогда только 29 лет и который имел ученую степень кандидата химических наук, занимал в это время довольно ответственный пост заведующего отделом науки ЦК ВКП(б), что не соответствовало ни его научному, ни партийному опыту. Он был выдвинут на этот пост не только благодаря покровительству отца, отвечавшего за науку и культуру в Секретариате ЦК, но и по рекомендации самого Сталина, выдававшего за него свою дочь Светлану. Юрий Жданов нравился Сталину, и он надеялся, что молодая пара поселится в его большой квартире в Кремле или на даче в Кунцеве. Живя без семьи, Сталин к старости стал страдать от одиночества, и дочь Светлана была, по существу, единственным близким ему человеком.
Лысенко получил полный текст доклада Жданова от своего сторонника философа Марка Борисовича Митина. Прочитав доклад, Лысенко был сильно встревожен. Он понимал, что провинциальные идеологические работники воспримут заявления Юрия Жданова как директивные. 17 апреля Лысенко направил Сталину письмо-протест и жалобу. Не получив в течение месяца никакого ответа, Лысенко передал министру земледелия СССР И. А. Бенедиктову заявление об отставке с поста президента ВАСХНИЛ[220].
Хотя ВАСХНИЛ формально находилась в системе Министерства земледелия, должность президента этой академии входила в номенклатуру ЦК ВКП(б). Бенедиктов не мог принять отставку Лысенко, и поэтому вопрос о возникшем конфликте неизбежно передавался на рассмотрение в Политбюро, то есть Сталину. Отдел науки ЦК ВКП(б) в аппарате ЦК был частью Управления агитации и пропаганды, возглавлявшегося М. А. Сусловым. Заместитель Суслова Д. Т. Шепилов был тем партийным чиновником, с которым Юрий Жданов должен был согласовать свое выступление. Судя по недавно опубликованным воспоминаниям Шепилова, он с энтузиазмом поддержал доклад Ю. Жданова, так как и сам давно понимал, что теории Лысенко «стали посмешищем среди истинных ученых всего мира, в том числе дружественно настроенных»[221].
Беспокойство у Шепилова, так же как и у А. А. Жданова, возникло в конце апреля, когда они узнали о том, что стенограмму выступления Юрия Жданова на семинаре лекторов запросил Маленков, который хотел получить ее без всякой правки. Они поняли, что Маленков, не имевший прямого отношения к проблемам науки, хотел получить текст доклада Юрия Жданова для показа его Сталину. Между А. А. Ждановым и Маленковым шло в этот период очень острое соперничество, и любой промах Жданова был на руку Маленкову, стремившемуся восстановить свое утраченное влияние в Секретариате ЦК. Заседание Политбюро, на котором обсуждался, в частности, и вопрос о Лысенко, состоялось в начале мая. Объяснения давал Шепилов, который, судя по его воспоминаниям, выступил с критикой Лысенко и защищал позицию Юрия Жданова. Ни Шепилов, ни Жданов, ни Маленков не понимали, что фактически речь шла не столько о взглядах Лысенко, сколько о взглядах самого Сталина. Сталин имел в этой области определенные знания, и он сам при объяснениях феномена наследственности стоял на позициях ламаркизма.
Теорию о существовании генов Сталин, как и многие другие в тот период, ассоциировал с расовыми теориями и с евгеникой, отвергнутой в СССР. По свидетельству Шепилова, Сталин не обратил никакого внимания на высказанные в защиту Юрия Жданова аргументы. Он «подошел к своему столу, взял папиросу и вытряс табак в трубку… Раскурил трубку и медленно прошелся вдоль стола заседаний… Затем он произнес очень тихо, но мне послышались в его тоне зловещие ноты: „Нет, это так оставить нельзя. Надо поручить специальной комиссии ЦК разобраться с делом. Надо примерно наказать виновных. Не Юрия Жданова, он еще молодой и неопытный. Наказать надо „отцов“: Жданова (он показал мундштуком трубки на Андрея Андреевича) и Шепилова. Надо составить развернутое решение ЦК. Собрать ученых и разъяснить им все. Надо поддержать Лысенко и развенчать как следует наших доморощенных морганистов…“ Сталин начал перечислять членов Политбюро и других работников, которые должны были образовать комиссию. Возглавил комиссию Маленков. А. А. Жданов в ходе заседания не проронил ни слова. Но, судя по всему, этот эпизод причинил ему глубокую травму»[222].
Второй раз Сталин вернулся к обсуждению конфликта между Юрием Ждановым и Лысенко на заседании Политбюро 31 мая 1948 года, на котором рассматривались научные работы и изобретения, представленные на соискание Сталинских премий. К этому времени стало уже традицией, что рекомендации о присуждении Сталинских премий первой степени давал лично Сталин. Кроме членов Политбюро на этом заседании присутствовали министр высшего образования С. В. Кафтанов, председатель Комитета по Сталинским премиям академик Александр Несмеянов и заместитель Председателя Совета Министров СССР Вячеслав Александрович Малышев. В своем дневнике, недавно обнаруженном в партийных архивах и полностью опубликованном, Малышев оставил запись и об этом заседании: «Перед рассмотрением вопросов о премиях тов. Сталин обратил внимание на то, что Ю. Жданов (сын А. А.) выступил с лекцией против Лысенко и при этом высказал, как подчеркнул сам Ю. Жданов, свои личные взгляды. Тов. Сталин сказал, что в партии личных взглядов и личных точек зрения нет, а есть взгляды партии. Ю. Жданов поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко. Это неправильно. „Нельзя забывать, — сказал тов. Сталин, — что Лысенко — это сегодня Мичурин в агротехнике… Лысенко имеет недостатки и ошибки как ученый и человек, его надо контролировать, но ставить своей задачей уничтожить Лысенко как ученого — это значит лить воду на мельницу разных же браков“»[223].
Презрительное упоминание Сталиным «разных жебраков» было необоснованным и объяснялось тем, что Юрий Жданов, уже покаявшись при личных объяснениях со своим тестем, свалил вину за свои ошибки на А. Р. Жебрака, консультировавшего его по вопросам генетики. Профессор Антон Романович Жебрак возглавлял отдел науки ЦК ВКП(б) в 1946 году. Он оставил этот пост после избрания его президентом Академии наук Белорусской ССР. Жебрак был крупным генетиком и селекционером, и он в это время заведовал также кафедрой генетики и селекции растений в Московской сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева. Несколько перспективных сортов полиплоидной пшеницы, выведенных Же браком, находились в сортоиспытательной сети.
Поправки Сталина к докладу Лысенко
В мае 1948 года Маленков не был секретарем ЦК. Он потерял этот влиятельный пост в 1946 году, после расследования неполадок в военной авиапромышленности, за которую Маленков отвечал по линии Политбюро и Государственного Комитета Обороны. Нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин был арестован, Маленков получил выговор и был назначен первым секретарем коммунистической партии Узбекистана. Хотя Маленков большую часть времени проводил в Москве, а не в Ташкенте, он тем не менее не мог создать какую-либо комиссию по проблемам биологии, минуя идеологический отдел ЦК, в состав которого входили и агитпроп, и его сектор науки. Во главе идеологического отдела ЦК стоял А. А. Жданов, который был в это время вторым после Сталина лидером в партийной иерархии. Независимо от Маленкова Жданов также начал готовить материалы по директивному решению о положении в биологии, которое предполагалось принять после совещания в идеологическом отделе ЦК ВКП(б) с участием ученых, биологов и философов. Основной доклад на этом совещании было поручено сделать Шепилову и Митину. Законченный 7 июля, он был отредактирован А. А. Ждановым и послан Сталину. Копия доклада была через много лет найдена в партийных архивах. Этот доклад «О положении в советской биологической науке» был также послан другим членам Политбюро. Был составлен и проект резолюции ЦК КПСС по этой проблеме.
Сталин, однако, отверг этот план по существу чисто партийной дискуссии. Он решил, что с докладом о положении в биологической науке должны выступать не Шепилов и Митин, а сам Лысенко. Совещание в ЦК, которое планировал Жданов, обеспечивало Лысенко достаточно хорошую защиту от критики. Доклад самого Лысенко, одобренный лично Сталиным, поднимал Лысенко на значительно более высокий пьедестал, делая его, по существу, диктатором в науке. Сталин был в это время убежден, что каждая отрасль науки, подобно отраслям экономики, должна иметь одного авторитетного лидера. Он, по-видимому, полагал, что Лысенко, получив чрезвычайные полномочия, сумеет обеспечить успехи советской биологии и сельского хозяйства в такой же степени, как сделанный лидером физиков Игорь Курчатов сумел быстро преодолеть отставание советской физики от мирового уровня. Организацию сессии ВАСХНИЛ для обсуждения доклада Лысенко Сталин взял на себя. Проблемы генетики неожиданно приобрели, таким образом, важнейшее государственное значение. Благодаря этому Сталин перехватил у Жданова общее руководство деятельностью творческой интеллигенции. До войны все области культуры, литературы, искусства и науки находились в основном под контролем самого Сталина. Он стремился быть не только партийным, но и интеллектуальным вождем. Во время войны Сталин сосредоточился на управлении армией и военной промышленностью, и проблемы культуры, науки, литературы и искусства постепенно перешли под контроль Жданова, который был еще меньшим либералом, чем сам Сталин.
Доклад с поправками, сделанными рукой Сталина, Лысенко несколько лет хранил у себя в кабинете и иногда демонстрировал своим посетителям. После смерти Сталина Лысенко сдал выправленный Сталиным текст в Центральный партийный архив, оставив у себя только копию. В 1991–1993 годах сотрудники Института истории и Института истории естествознания и техники Российской Академии наук В. Исаков и К. Россиянов ознакомились в архиве с первой версией доклада Лысенко и опубликовали комментарии о поправках Сталина[224]. Следует признать, что как редактор Сталин не только улучшил доклад Лысенко, сделав его формулировки менее резкими и менее антизападными, но и устранил принципиально ошибочное деление наук на советские и буржуазные. В то же время ламаркизм Лысенко получил полное одобрение.
Из общего названия доклада Сталин удалил термин «советская». «О положении в биологической науке» Сталин считал более верной формулировкой. Сталин внимательно прочитал все 49 страниц доклада Лысенко. Он зачеркнул второй раздел доклада, который назывался «Основы буржуазной биологии ложны». На полях против заявления Лысенко, что «любая наука классовая», Сталин написал: «ХА-ХА-ХА… А математика? А дарвинизм?» В одном из разделов Лысенко критиковал воззрения Т. X. Моргана и В. Л. Иоганнсена. Против этого места Сталин написал на полях: «А ВЕЙСМАН?» После этой заметки Сталина Лысенко и его помощники добавили в доклад еще двенадцать абзацев с критикой Вейсмана. Сталин везде удалял термин «буржуазный». Например, «буржуазное мировоззрение» в докладе Лысенко было заменено на «идеалистическое мировоззрение», «буржуазная генетика» стала «реакционной генетикой». В другом разделе доклада Сталин добавил в текст целый новый абзац, который свидетельствовал о том, что ламаркистские взгляды молодого Сталина, заметные в его очерке «Анархизм или социализм» 1906 года, сохранились. Сталин дополнительно вставил в одно из предложений утверждение о том, что положения ламаркизма о наследовании приобретенных признаков вполне научны. «Нельзя отрицать того, — приписал Сталин, — что в споре, разгоревшемся в начале XX в. между вейсманистами и ламаркистами, последние были ближе к истине, ибо они отстаивали интересы науки, тогда как вейсманисты ударились в мистику и порывали с наукой».
Сделанные Сталиным исправления показывали, что он окончательно отходил от тезиса о классовом характере любой науки, характерного для дискуссий 1920– 1930-х годов. На мировоззрение Сталина, безусловно, повлиял большой прорыв вперед США и Великобритании в развитии физики и создании атомного оружия. После войны Сталин осознал, что прогресс в науке и технике зависит не столько от идеологии, сколько от хорошего финансирования ученых. Далеко не все именно так оценили ту речь, которую Сталин произнес 9 февраля 1946 года на собрании избирателей Сталинского округа Москвы в Большом театре. Сталин тогда, в частности, сказал: «Я уверен, что если мы окажем должную помощь нашим ученым, то они сумеют в ближайшем будущем не только догнать, но и превзойти достижения науки за пределами нашей страны»[225]. Это заявление не оказалось простой декларацией. Уже в марте 1946 года бюджет, выделенный на науку в 1946 году, был увеличен в три раза. Научные работники во всех сферах получили весьма значительные прибавки к своим зарплатам.
Однако отказ от устаревшего тезиса о классовом характере любых наук, включая естествознание, не был еще признанием общности мировой науки. Разделение научных направлений и теорий на «материалистические» и «идеалистические» сохранялось. Понятие «советская наука» воспринималось теперь как «отечественная наука», чтобы подчеркнуть этим преемственность между советским и российским, дореволюционным периодами. Критике и наказаниям подлежали теперь не только такие поступки граждан, которые можно было классифицировать как антисоветские, но и такие, которые попадали в категорию антипатриотических. Был наложен строжайший запрет на публикацию работ советских ученых за границей.
Маленков, Жданов и Лысенко
Жданов, в отличие от Маленкова, не был ограниченным партийным аппаратчиком. До 1934 года Жданов возглавлял партийную организацию Нижнего Новгорода, а после убийства Кирова был выдвинут Сталиным на пост партийного лидера Ленинграда. Именно под руководством Жданова в Ленинграде развернулась в 1935–1936 годах кампания террора. Однако в составе Политбюро Жданов еще с начала 1930-х годов отвечал за деятельность Союза советских писателей и других творческих союзов. Символическое значение Ленинграда как «колыбели революции» усилилось после войны благодаря той стойкости, которую этот город проявил во время почти трехлетней блокады. В течение всего периода войны Жданов находился в осажденном городе. В 1945 году Жданов был переведен в Москву и как секретарь ЦК ВКП(б) сразу оказался вторым после Сталина партийным лидером. Под контролем Жданова оказались все идеологические отделы ЦК и международные проблемы, включавшие судьбу оккупированных Советской Армией территорий.
До 1946 года всеми партийными делами в Москве руководил в основном Маленков. Главным заместителем Сталина в правительстве был Молотов. Поэтому значительная часть наиболее важных документов, направлявшихся различным ведомствам и наркоматам для утверждения или для сведения Сталину, посылалась не только ему, но также Молотову и Маленкову, входившим в своеобразный триумвират, осуществлявший оперативное управление страной. В случае отпуска, занятости или болезни Сталина постановления Совнаркома или ГКО за него подписывал Молотов, а постановления ЦК ВКП(б) — Маленков. Берия также в конце 1945 года стал заместителем Председателя Совнаркома и перенес свой основной кабинет в Кремль. Однако сфера его деятельности в Совнаркоме была ограничена двумя приоритетными проектами: атомным и ракетным. По линии Политбюро Берия контролировал работу НКВД и НКГБ, преобразованных в начале 1946 года в министерства. Поскольку Молотов как самостоятельная политическая фигура занимался в основном дипломатическими проблемами, а Сталин как Верховный Главнокомандующий руководил военными операциями и на западе, и на востоке, главное влияние на решение внутренних государственных и партийных проблем в 1941–1945 годах оказывали Берия и Маленков. Влияние Хрущева было ограничено Украиной. Переехав в Москву, Жданов начал в 1946 году достаточно энергичную деятельность, главным образом в идеологической сфере. Это была серия крайне консервативных инициатив, которая в последующем получила неофициальное обозначение «ждановщина». Была усилена цензура, начата кампания по преодолению «низкопоклонства перед Западом», резко ограничен доступ советских ученых к иностранным публикациям, запрещены практиковавшиеся раньше переводы некоторых академических советских журналов на английский язык. Были проведены своеобразные «суды чести» над учеными, обвиненными в антипатриотических поступках («дело Клюевой и Роскина» — биологов, разработавших антираковые препараты), писателями, «порочащими советскую действительность» (Михаил Зощенко, Анна Ахматова), раскритикованы композиторы Шостакович и Прокофьев за создание «формалистических» произведений, «не понятных народу». Сталин полностью одобрял эти кампании, которые были частью начавшейся «холодной войны». Однако в общественном сознании эта лавина ограничительных идеологических мероприятий связывалась в основном с деятельностью Жданова, а не Сталина. Несмотря на эти антизападные инициативы Жданова, он тем не менее не был поклонником Лысенко. Для Жданова конфликт в генетике был не столько идеологическим, сколько практическим. Положение в сельском хозяйстве после войны было крайне тяжелым, и все обещания Лысенко о каких-то новых агроприемах и сортах оказывались невыполненными.
Неожиданная опала Маленкова, отстраненного в мае 1946 года от работы в Секретариате ЦК, усилила, прежде всего, влияние именно Жданова. В высшем руководстве СССР одновременно с этим значительно выдвинулись ленинградские кадры: Н. А. Вознесенский, ставший членом Политбюро в 1947 году, А. Н. Косыгин, избранный членом Политбюро в 1948 году, А. А. Кузнецов, назначенный секретарем ЦК ВКП(б), ответственным за работу органов МВД и МГБ. Произошла также смена руководства Министерства государственной безопасности, где ставленника и друга Берии В. Н. Меркулова сменил B. C. Абакумов, который получал теперь директивы лично от Сталина. Жданов стал руководителем Секретариата ЦК ВКП(б), и все бумаги, которые раньше направлялись из разных министерств Сталину и Маленкову, с мая 1946 года стали поступать Сталину и Жданову. Однако власть Берии после избрания его членом Политбюро в марте 1946 года и переезда в Кремль также возросла. Вместо прежнего триумвирата оперативное руководство страной осуществляли теперь четыре лидера: Сталин, Молотов, Берия и Жданов, причем именно Жданов был в этой группе главным в решении партийных и, соответственно, кадровых вопросов. Конфликт между Ждановым и Лысенко, вызванный в основном неожиданным вмешательством в полемику Юрия Жданова, позволил Маленкову и Берии начать определенные интриги против Жданова и против всей ленинградской группы. Острота этой борьбы определялась тем, что это было уже не просто соперничество за влияние на Сталина, а борьба за власть после возможной смерти Сталина, здоровье которого быстро ухудшалось.
Участники этих событий видели, насколько сильно был разгневан Сталин попыткой морганистов ниспровергнуть доморощенный ламаркизм, но они не понимали, почему именно этот конфликт оказался более важным для Сталина, чем даже обострившийся именно в июле 1948 года Берлинский кризис, поставивший СССР и НАТО на грань войны. Они просто не знали, что Сталин и сам был достаточно убежденным ламаркистом и «переделка природы растений» была его единственным хобби, которому он уделял все больше и больше времени.
После решения Сталина о предоставлении главной трибуны в намечавшейся дискуссии самому Лысенко Жданов понял, что проиграл. Шепилов пишет в своих воспоминаниях, что в середине июля «поползли слухи, что А. А. Жданов перейдет „на другую работу“’, а на руководство секретариатом вернется Маленков. Все осведомленные люди понимали, что Берия и Маленков воспользуются „делом Лысенко“, чтобы убрать Жданова»[226].
Сессия ВАСХНИЛ с докладом Лысенко открылась в Москве 31 июля и завершилась 7 августа заявлением Лысенко о том, что его доклад был рассмотрен и одобрен ЦК ВКП(б). Переживания и волнения этого периода ухудшили состояние здоровья Жданова. Но он уехал на лечение не по собственной воле. По свидетельству Шепилова: «Как-то солнечным утром Андрей Александрович вызвал меня и сказал: „Меня обязали ехать на отдых и лечение. Я буду не так далеко от Москвы, на Валдае. Уверяют, что там легко дышать… думаю, что уезжаю ненадолго“».
Пока Жданов находился в санатории ЦК на Валдае, Маленков вновь стал секретарем ЦК, но не по идеологии, а по общим вопросам. Все важные докладные, требующие решений по линии Центрального Комитета ВКП(б), стали поступать к Маленкову (вместо Жданова).
28 августа 1948 года у Жданова на Валдае случился инфаркт. По причинам, которые остаются загадкой и до настоящего времени, консилиум врачей Кремлевской больницы отказался признать этот диагноз. В историю болезни записали другой — «функциональное расстройство на почве склероза[227]». 29 августа Тимашук написала срочную докладную, передав ее генералу Н. С. Власику, начальнику охраны МГБ и начальнику личной охраны Сталина. Докладная Тимашук была передана майору Белову, начальнику охраны Жданова, 29 августа 1948 года. Но именно в этот же день у Жданова произошел второй сердечный приступ, от которого он умер через два дня.
В этой истории, ставшей через четыре года отправной точкой для хорошо известного «дела кремлевских врачей», остается много неясного. По одной из версий, генерал Власик сразу же ознакомил Сталина с письмом Тимашук. По другой версии, Власик был отстранен от работы в охране Сталина в 1952 году и затем арестован именно за сокрытие письма Тимашук, которое было им возвращено начальнику Лечебно-санитарного управления Кремля профессору П. И. Егорову. В пользу второй версии свидетельствуют последующие письма Тимашук в разные инстанции и отстранение ее от работы в Кремлевской больнице. «Дело врачей», в котором в августе 1948 года фигурировали лишь русские врачи Кремля Виноградов, Егоров, Майоров и Василенко, в последующем загадочным образом эволюционировало в «заговор сионистов» и было развернуто Сталиным с главной целью — устранить из руководства страной Маленкова и Берию.
Сталин, как это видно из кадровых решений XIX съезда КПСС, намеревался оставить своими наследниками в партии более молодых соратников.
Сталин как ламаркист и преобразователь природы
Во многих статьях о Лысенко и в СССР, и на Западе очень часто высказывалось мнение, что он обладал какими-то психическими или гипнотическими способностями и именно поэтому мог навязывать советским лидерам — сначала Сталину, а потом и Хрущеву — свои совершенно необоснованные, а иногда и вздорные идеи. В действительности никаких «распутинских» талантов у Лысенко не было. Он не столько пытался переубедить лидеров, навязав им свои взгляды, сколько подхватывал высказанные Сталиным, а затем Хрущевым иногда нелепые идеи, создавая из них псевдонаучные направления, часто фальсифицируя результаты исследований. Сталин был убежденным, а Хрущев стихийным ламаркистом, что было естественно для большевиков, уверенных в том, что все можно переделать условиями. Даже Ленина, убежденного, что управлять государством может любой рабочий, можно было бы назвать социальным ламаркистом. Так же и Хрущев, не считаясь с южной природой кукурузы, пытался распространить ее выращивание в Архангельской и Ленинградской областях и даже приспособить ее для Урала и Сибири.
Однако сам по себе конфликт между селекционерами-генетиками, возглавлявшимися академиком Николаем Вавиловым, и тогда еще молодым Лысенко с небольшой группой сторонников возник в 1931 году в результате еще более нелепых решений Правительства СССР и ЦК ВКП(б) «О селекции и семеноводстве», согласно которым полная смена сортов возделываемых растений, низкоурожайных на высокоурожайные, по всей стране должна быть произведена в течение двух лет[228]. Осуществленная Сталиным в форме «революции сверху» принудительная коллективизация крестьян не давала сельскому хозяйству страны в начале 1930-х годов никаких преимуществ. Наоборот, развитие событий в сельских районах угрожало голодом, который и разразился в южных областях страны в 1932–1933 годах, В этих условиях Сталин попытался возложить на сельскохозяйственную науку непосильные для нее ни по срокам, ни по объему задачи. Постановление «О селекции и семеноводстве» требовало сокращения сроков для выведения новых сортов растений с 10–12 лет до А —5. В течение этого срока нужно было продвинуть озимые пшеницы на север и на восток страны, где до этого можно было выращивать лишь более устойчивую к морозам рожь. Следовало создать устойчивые к болезням сорта картофеля для южных районов страны. В течение 4–5 лет все сорта пшеницы СССР должны были стать высокоурожайными, неполегаемыми, иметь высокое содержание белка, обладать иммунитетом, морозоустойчивостью и засухоустойчивостью.
Николай Вавилов и большинство советских генетиков и селекционеров считали эти задачи прожектерскими и нереальными. Лысенко и его тогда еще небольшая группа последователей объявляли, что они эту задачу выполнят. Именно в этот период Лысенко своими щедрыми обещаниями на разных совещаниях и съездах колхозников-ударников обратил на себя внимание Сталина. То, что в последующем Лысенко не мог выполнить своих обещаний в столь сжатые сроки, он объяснял противодействием его работе со стороны сторонников «буржуазной» генетики. Многие крупные ученые, биологи, генетики и селекционеры, выступавшие с критикой Лысенко в 1930-е годы, были арестованы в 1937–1939 годах и погибли в лагерях и тюрьмах (академики Г. К. Мейстер, А. И. Муралов, H. М. Тулайков, профессора Г. А. Левитский, Г. Д. Карпетченко, Л. И. Говоров, Н. В. Ковалев и многие другие). Был арестован в 1940 году и академик Николай Иванович Вавилов.
Сталин и в последние годы жизни продолжал верить, что проблемы сельского хозяйства в СССР можно решить какими-то «переделками» растений и «чудо-сортами». В 1946 году из Грузии ему прислали в подарок сноп особой, так называемой «ветвистой» пшеницы. Эта древняя яровая пшеница, произраставшая еще в Египте, известна ветвлением колоса, что делает его более массивным и содержащим большее количество зерен. Однако ветвление колоса возникает лишь при очень разреженных посевах и на богатой почве, при одновременно обильном развитии листьев. Поэтому ветвистый колос сам по себе не увеличивает урожая зерна. При обычных посевах колос не ветвится, и урожаи бывают очень маленькими. Главными недостатками этой ветвистой пшеницы является очень низкое содержание белка и слабый иммунитет к болезням. Она не годится для выпечки хлеба, поскольку для этого нужна пшеница с высоким процентом содержания белка, так называемая «твердая пшеница». Но крупные колосья присланной из кахетинских районов Грузии пшеницы произвели впечатление на Сталина, и он решил поручить Лысенко возможное внедрение этой пшеницы в практику.
30 декабря 1946 года Сталин вызвал Лысенко в Кремль и после краткой беседы передал ему мешочек с семенами ветвистой пшеницы и образцы колосьев и попросил проверить ее в посевах. Лысенко быстро выписал из Грузии еще несколько мешков семян и весной 1947 года высеял ветвистую пшеницу на экспериментальных площадках. Еще до получения урожая, с весны 1947 года, Лысенко стал рекламировать и в газетах, и в журналах необыкновенные перспективы ветвистой пшеницы, подчеркивая при этом, что его внимание на эту культуру обратил лично товарищ Сталин. Одновременно с этим Лысенко получил возможность информировать Сталина о своей работе. 27 октября 1947 года Лысенко отправил Сталину подробный отчет о результатах испытаний ветвистой пшеницы. К сожалению, успехов не было. На экспериментальном поле одесского института селекции ветвистая пшеница, названная Лысенко «кахетинская», дала лишь 5 центнеров с гектара, втрое меньше средних урожаев по области. В Омской области посевы погибли от заморозков. В Московской области, на экспериментальной базе Лысенко, урожаи на делянках получились различные: от 4 до 30 центнеров в пересчете на гектар. Сталин очень быстро ответил на отчет Лысенко, проявив в своем письме понимание проблем агротехники, но полное непонимание вопросов селекции:
«Уважаемый Трофим Денисович!
Очень хорошо, что Вы обратили наконец должное внимание на проблему ветвистой пшеницы. Несомненно, что если мы ставим себе задачу серьезного подъема урожайности пшеницы, то ветвистая пшеница представляет большой интерес, ибо она содержит в себе наибольшие возможности в этом направлении.
Плохо, что Вы производите опыты с этой пшеницей не там, где это „удобно“ для пшеницы, а там, где это удобно Вам как экспериментатору. Пшеница эта — южная, она требует удовлетворительного минимума солнечных лучей и обеспеченности влагой. Без соблюдения этих условий трудно раскрыть все потенции этой пшеницы. Я бы на Вашем месте производил опыты с ветвистой пшеницей не в Одесском районе (засушливый район!) и не под Москвой (мало солнца!), а, скажем, в Киевской области или в районах Западной Украины, где и солнца достаточно, и влага обеспечена. Тем не менее я приветствую Ваш опыт в подмосковных районах. Можете рассчитывать, что правительство поддержит Ваше начинание.
Приветствую также Вашу инициативу в вопросе о гибридизации сортов пшеницы. Это — безусловно многообещающая идея. Бесспорно, что нынешние сорта пшеницы не дают больших перспектив, и гибридизация может помочь делу.
О каучуконосах и посевах озимой пшеницы по стерне поговорим в ближайшее время в Москве.
Что касается теоретических установок в биологии, то я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.
С уважением И. Сталин. 31. X. 47 г.»[229].
Это письмо Лысенко использовал в максимальной степени, чтобы подчеркнуть свою близость к Сталину, которой в реальности не было. В неофициальной обстановке они никогда не встречались. Лысенко ни разу не приглашался и на дачу Сталина. Но именно столь очевидный ламаркизм самого Сталина был для Лысенко главным спасательным кругом. В 1948 году посевы ветвистой пшеницы были расширены, но отчетов о них не появилось, так как никаких успехов не было. Ввести эту пшеницу в культуру в СССР так и не удалось.
Дав Лысенко некоторые вполне разумные советы о тех районах, в которых ветвистая пшеница могла бы оказаться более успешной, Сталин неожиданно загорелся возможностью оказать с помощью этой пшеницы какое-то влияние на все еще очень низкие послевоенные урожаи в колхозах и совхозах. 25 ноября 1947 года он сам, через собственную канцелярию, рассылает всем членам Политбюро, секретарям ЦК ВКП(б) и некоторым другим ответственным работникам копии отчета Лысенко о ветвистой пшенице и сообщает о том, что поставленные в записке Лысенко вопросы «будут обсуждаться в Политбюро». Оригинал этого письма с грифом «Строго секретно» и «Подлежит возврату в ОС ЦК ВКП(б)» был обнаружен в фонде Сталина Архива Президента Российской Федерации Юрием Вавиловым во время его изучения в этом архиве документов, проливающих свет на обстоятельства ареста в 1940 году его отца, академика Н. И. Вавилова.
Лысенко давал обещания Сталину о получении урожаев ветвистой пшеницы в 100 центнеров с гектара уже в 1948 году и о доведении посевных площадей под этой пшеницей до 100 тысяч гектаров к 1951 году. Эти проекты оказались неосуществленными.
Столь большой энтузиазм Сталина по отношению к ветвистой пшенице не может быть неожиданным для тех сравнительно немногих людей из окружения Сталина, которые знали о его общем увлечении внедрением в культуру в СССР новых сортов и новых видов растений, встречающихся лишь в южных странах. На дачах Сталина — и под Москвой, и на юге — всегда строились большие теплицы, расположенные обычно так, чтобы он мог заходить в них прямо из дома и днем и ночью. В штатах обслуживающего персонала Сталина были должности садовников. Сталин любил высаживать в теплицах экзотические растения. Подрезки кустов и растений были его единственными физическими упражнениями. В 1946 году Сталин особенно увлекался лимонами. Молотов в своих воспоминаниях говорит об этом с некоторой иронией:
«Лимонник завел на даче. Большой лимонник, специально здание большое отведенное… А чтобы он копался там, я этого не видел. Все: ох! ох! ох! А я, по совести говоря, меньше других охал и ахал, по мне — на кой черт ему этот лимонник! Лимонник в Москве! Какая польза, какой интерес от него, я не понимаю. Как будто опыты какие-то проводил. Во-первых, тогда надо знать дело».
Про лимонник мне рассказывал Акакий Иванович Мгеладзе, бывший первый секретарь ЦК Грузии. Его Сталин пригласил к себе на дачу, отрезал кусочек лимона, угостил. «Хороший лимон?» — «Хороший, товарищ Сталин». — «Сам выращивал».
Погуляли, поговорили. Сталин снова отрезает дольку: «На, еще попробуй». Приходится есть, хвалить. «Сам вырастил и где — в Москве!» — говорит Сталин. Еще походили, он опять угощает: «Смотри, даже в Москве растет!»[230]
После встречи с Мгеладзе Сталин обязал Грузию резко расширить посевы лимонов. В этой республике деревья лимонов могли произрастать на южном побережье, в Аджарии. Сталин также настоял на посадках лимонов и в Крыму, где они, однако, вымерзли. В Крыму поэтому лимонные деревья стали высаживать в траншеях и закрывали зимой пленкой. Приспособить лимоны к российскому климату так и не удалось.
Известный советский писатель Петр Павленко, живший в Ялте и приглашавшийся к Сталину, когда тот приезжал в Крым, воспроизвел в своем романе «Счастье», опубликованном в 1947 году, диалог Сталина с садовником. Этот диалог не был полностью придуманным, а отражал реальные высказывания Сталина в разное время.
Роман посвящен событиям в Крыму в 1945 году, когда Сталин приехал зимой для участия в Ялтинской конференции лидеров трех держав. Один из героев романа, бывший фронтовик Воропаев, был приглашен к Сталину.
«В светлом весеннем кителе и светлой фуражке Сталин стоял рядом со стариком-садовником у виноградного куста. Глядя на Воропаева, он еще доказывал садовнику что-то, что их обоих, было видно, интересовало всерьез.
— Вы попробуйте этот метод, не бойтесь, — говорил Сталин, — я сам его проверил, не подведет.
А садовник, растерянно и вместе с тем по-детски восхищенно глядя на своего собеседника, разводил руками:
— Против науки боязно как-то, Иосиф Виссарионович. При царе у нас тут какие специалисты были, а воздерживались.
— Мало ли от чего они воздерживались, — возразил Сталин. — При царе и люди плохо росли, так что же — нам с этим считаться не следует. Смелее экспериментируйте! Виноград и лимоны нам не только в ваших краях нужны.
— Климат, Иосиф Виссарионович, ставит знак препинания. Ведь это нежность какая, тонкость, куда ее на мороз! — показывал садовник рукой на виноград.
— Приучайте к суровым условиям, не бойтесь! Мы с вами южане, а на севере тоже себя неплохо чувствуем, — договорил Сталин и сделал несколько шагов навстречу Воропаеву…
— Вот садовник — сорок пять лет работает, а все науки боится. Это, говорит, не пойдет, другое, говорит, не пойдет. Во времена Пушкина баклажаны в Одессу из Греции привозили как редкость, а лет пятнадцать назад мы в Мурманске помидоры стали выращивать. Захотели — пошло. Виноград, лимоны, инжир тоже надо на север проталкивать. Нам говорили, что хлопок не пойдет на Кубани, на Украине, а он пошел. Все дело в том, чтобы хотеть и добиться»[231].
Попытки выращивания хлопка на Украине и на Северном Кавказе действительно предпринимались в 1930-е годы. Более успешной была предпринятая по инициативе Сталина интродукция культуры чая в Грузию, Азербайджан и Краснодарский край. Производство собственного чая в СССР уменьшило зависимость страны от импорта этой культуры. Успешной была и интродукция арахиса, возделывание которого началось на юге Украины. Благодаря Сталину, на Черноморском побережье Кавказа появились австралийские эвкалипты, что способствовало осушению здесь болотистых почв. Знаменитая инициатива Сталина по постройке Великого Туркменского канала через пустыню была связана с его намерением создать в туркменской пустыне обширные плантации оливковых деревьев. Этот канал начали строить в 1949 году, но не завершили при жизни Сталина. В апреле 1953 года этот проект был закрыт. Сталин также хотел ликвидировать зависимость СССР от импорта природного каучука, и это привело к попыткам окультуривания кок-сагыза, дикого полевого каучуконоса, произраставшего в Средней Азии. Недалеко от дачного комплекса Сталина возле озера Рица, построенного в 1949 году, были также сооружены большие теплицы, в которых Сталин пытался выращивать деревья кофе и какао.
Но особенно грандиозным был знаменитый «Сталинский план преобразования природы», объявленный без всякого предварительного обсуждения в октябре 1948 года. Этот план, рассчитанный на 30 лет, предполагал создание на огромной территории юга страны полезащитных лесных полос, которые могли бы задерживать и смягчать суховейные ветры из степей Казахстана и пустынь Средней Азии. Помимо лесных полос вокруг полей планировалось создать семь тысячекилометровых широких «государственных» лесных полос, проходящих с севера на юг через волжские и заволжские сухие степи. Уверенность Сталина в том, что деревья средней лесной полосы смогут успешно расти и в сухих заволжских степях, и в прикаспийской засоленной полупустыне, была основана не на каких-либо исследованиях или экспериментах, а на ожидании приспособления растений к новым условиям, если их выращивать из семян, а не рассадой, в засушливых условиях. Для осуществления этого плана были выделены огромные средства и создано Государственное управление. После смерти Сталина посадки деревьев в степи были прекращены. Для 1948 года, когда сельское хозяйство страны еще не преодолело последствий войны и когда в деревнях почти не осталось молодых, здоровых мужчин, грандиозные проекты вроде Туркменского канала или лесозащитных полос, рассчитанные на результат через 25–30 лет, были нелепыми.
Сталин, Лысенко и Сергей Вавилов
Классическая генетика была в значительной степени подавлена уже к 1939 году. Директор Всесоюзного института растениеводства и института генетики академик Николай Иванович Вавилов, арестованный в августе 1940 года, был одной из последних жертв. С его арестом задержались не из-за отсутствия доносов, их было множество, начиная с 1935 года, а из-за его международной известности. Арест ученого такой величины требовал высочайшей санкции. Политбюро, судя по рассекреченным протоколам, обсуждало доносы на Вавилова дважды, в 1938 и 1939 годах, но не принимало никаких решений. В 1940 году главные волны террора 1930-х годов уже утихли, и можно было надеяться, что опасность для Вавилова миновала. Но в то же время уже бушевавшая в Европе война делала международную известность того или иного ученого второстепенным фактором. Николая Вавилова арестовали 6 августа 1940 года после сложной подготовки, включавшей командировку в Западную Украину, отошедшую к СССР по пакту Молотова — Риббентропа. Арест происходил в полевых условиях, практически без свидетелей. Все это говорило о том, что для ареста Вавилова был разработан сложный секретный сценарий. Только простых людей в 1930-е годы арестовывали во время ночных визитов в их квартиры. Знаменитых людей, а также генералов и маршалов арестовывали по индивидуально разработанным сценариям, чтобы создать элемент неожиданности, предотвратить огласку и возможность сопротивления.
В следственном деле Вавилова находятся документы, по которым характер сценария для ареста хорошо виден. 18 июля 1940 года нарком земледелия СССР подписал приказ о командировке Вавилова в Западную Украину для сбора культурных растений. Сразу после отъезда Вавилова из Ленинграда 22 июля 1940 года Берия отправил письмо Молотову как Председателю Совнаркома с просьбой дать санкцию на арест Вавилова. Подписей Сталина или Лысенко в деле об аресте Вавилова нет, но это лишь подчеркивает продуманность сценария, обеспечившего им алиби. Арест Вавилова не был замечен за границей. О судьбе Вавилова запросы из Англии и США стали поступать лишь в 1944 году. В 1945 году число запросов о судьбе Вавилова резко увеличилось. Особенно много писем и в Академию наук, и в дипломатические адреса поступало от Королевского общества Великобритании, членом которого Вавилов был избран в 1942 году, когда он уже умирал в Саратовской тюрьме.
В июне 1945 года Академия наук СССР торжественно отмечала свое 220-летие, и на празднование юбилея было приглашено больше ста иностранных ученых. Во время юбилейной сессии зарубежные друзья Вавилова узнали основные факты о его судьбе. На юбилейных заседаниях присутствовал младший брат Николая Вавилова, академик Сергей Вавилов, тоже широко известный ученый, но в области света, флюоресценции и оптики. Лысенко на заседания юбилейной сессии АН СССР не ходил. Президент АН СССР ботаник В. Л. Комаров был очень стар, и на 17 июля 1945 года были назначены выборы нового президента академии. Как известно, на этот пост был избран Сергей Вавилов, младший брат погибшего генетика. Это избрание С. И. Вавилова президентом АН СССР было воспринято с большим энтузиазмом. Оно рассматривалось как указание на то, что с гонениями на генетику и с репрессиями вообще будет покончено. Для Лысенко избрание С. И. Вавилова на главный научный пост в стране было большим ударом. В Академии наук позиции Лысенко и без этого были очень слабы. Его противники и в Академии, и в университетах теперь развернули новую дискуссию, которая, расширяясь, захватила и некоторые сельскохозяйственные институты. Выступление Юрия Жданова в апреле 1948 года было частью этого процесса, угрожавшего существованию всей «мичуринской биологии».
Между тем избрание С. И. Вавилова президентом АН СССР совсем не было указанием на легализацию генетики и конец репрессий. Все понимали, что окончательный выбор из возможных кандидатов на пост президента АН СССР принадлежал Сталину. Это подтверждают и недавно опубликованные архивные документы[232]. Выбрав именно С. И. Вавилова из списка 22 возможных кандидатов на этот пост (с характеристикой на каждого, составленной Наркоматом государственной безопасности — НКГБ), отправленного в Кремль 7 июля 1945 года, Сталин прежде всего хотел показать, что лично он к аресту Н. И. Вавилова не имеет никакого отношения. Он отводил от себя вину за гибель великого ученого, огромный международный престиж которого стал ясен ему только сейчас. Характеристика Сергея Вавилова, составленная в НКГБ, не давала Сталину других поводов для отвода, кроме арестованного и погибшего в тюрьме брата, НКГБ констатировал, что Сергей Вавилов «политически настроен лояльно». Отмечался также его огромный научный авторитет и организаторские способности. «В обращении прост, в быту скромен», — добавляли авторы характеристики, подписанной начальником 2-го Управления НКГБ генерал-лейтенантом Н. Ф. Федотовым. Копии этих характеристик были посланы также Молотову и Маленкову. Другим крупным ученым, возможным кандидатам на пост президента АН СССР, не столь повезло в оценке их личных качеств Наркоматом госбезопасности. Вице-президент АН Иван Бардин «в быту с учеными не общается вследствие чрезмерной жадности его жены». Академик Александр Заварицкий «по характеру сварлив, ведет замкнутый образ жизни». Академик-математик Иван Виноградов «нелюдим, не эрудирован в других областях наук… холостяк, употребляет в значительных дозах алкоголь». Даже Игорь Курчатов, любимец Сталина, был не без греха: «По характеру человек скрытный, осторожный, хитрый и большой дипломат». Но в секретных атомных проектах эти недостатки становились, конечно, добродетелью.
Государственная псевдонаука
Лето 1948 года я, тогда еще студент ТСХА, проводил в Крыму, выполняя в Никитском ботаническом саду возле Ялты дипломную научную работу. За сессией ВАСХНИЛ я следил по публикациям в «Правде». Я был рад увидеть, что мой научный руководитель академик ВАСХНИЛ Петр Михайлович Жуковский, заведовавший тогда кафедрой ботаники в ТСХА, выступил 3 августа с очень яркой и ироничной речью, критиковавшей основные теории Лысенко. Но на заключительном заседании сессии, после сообщения Лысенко о том, что его доклад одобрен ЦК ВКП(б), Жуковский выступил с покаяниями и самокритикой. Организаторам сессии нужны были не только побежденные, но и раскаявшиеся, признавшие свои ошибки. В середине августа П. М. Жуковский приехал в Никитский ботанический сад, где он руководил некоторыми проектами, чтобы отдохнуть от всего пережитого. «Я заключил с Лысенко „Брестский мир“», — сказал он мне сразу, как только мы остались наедине.
Когда я вернулся в Москву к 1 октября, разгром генетики по всей стране был уже закончен. Все критики Лысенко были уволены со своих постов. Лысенко и его главный штаб, наделенный чрезвычайными полномочиями, работали без отпуска. В октябре началась уже цепная реакция. По примеру сессии ВАСХНИЛ, псевдонаучные концепции и течения захватывали ведущие позиции и в других областях знания (в физиологии, микробиологии, химии, кибернетике), отбрасывая их на десятки лет назад. «Брестский мир» с Лысенко продолжался слишком долго, до 1965–1966 годов. Отрицательные практические последствия этого многолетнего господства псевдонауки в СССР распространились на еще больший срок. Полного «преодоления последствий» нет и до настоящего времени, так как снизившийся авторитет науки, запоздание с развитием биотехнологии и гипертрофия чересчур дорогих комплексных разработок в области атомной физики и космоса сделали российскую науку слишком зависимой от государственной казны. Наука не стала в СССР главным двигателем технического и экономического прогресса. Наука все время «возрождалась», а развитие техники и экономики шло в основном путем копирования того, что уже было достигнуто в других странах.
Николай Вавилов был полностью реабилитирован в 1956 году и посмертно восстановлен в списках академиков. После ареста в 1940 году он, как оказалось, был исключен из Академии наук и вычеркнут даже из списка бывших академиков. Его брат Сергей Вавилов умер от инфаркта в 1951 году. Юрий Жданов, ставший в 1950 году отцом внучки Сталина Кати, сохранил свой пост в ЦК ВКП(б) до конца 1953 года и активно участвовал во всех погромных кампаниях, нанося советской науке огромный вред. Лысенко умер в 1976 году. Он до конца жизни оставался действительным членом Академии наук СССР и научным руководителем Экспериментальной станции академии в Горках Ленинских, где продолжались исследования по переделке наследственности растений и животных условиями среды.